Ома Дзидай (СИ) - Коробов Андрей (читать книги онлайн без TXT) 📗
Самочувствие сыграло злую шутку. Заглядывая в очередной переулок, я вздрогнул. На миг показалось, будто я увидел двух моих сыновей и ронина-полукровку. Они жались к стене постоялого двора. Моргнул – пропали…
Улицы потонули в раскидистой тени того самого холма…
В незапамятные времена Мэйнан принадлежал коренным племенам варваров-исполинов – великанов, питавшихся плотью. Не брезговали они и мясом наших предков, как только те прибыли из-за моря.
Сейчас уже мало что напоминает о тех дремучих веках. Всякий признак их присутствия стёрт, как чужеродный. Кости великанов тысячи лет опускаются ниже и ниже к недрам земли. Всё, что осталось с поры, когда даже деревья были большими, – это рощица великаньих дубов.
Высокие и толстые, они росли, когда на островах ещё царило вечное лето. Их крепкая древесина прекрасно служила строителям при возведении целых городов и деревень, запасая их жителей дровами. Такие здания остались и по сей день, хотя мало кто задумывается об этом.
Последних деревьев древности, которые никто не срубил, таки коснулась рука низкорослого завоевателя. Ещё в бытность прежних правителей Омы роща на этом холме нашла своё применение для человеческих нужд. Оно стало местом казней, своего рода обрядовым храмом смерти.
Стволы великаньих дубов обтесали до безупречной прямоты, спилили верхушки и наложили крышу поверх столбов. Пространство между вымостили каменной кладкой со стоками для крови. Вырыли глубокую яму, куда разлагаться сбрасывали трупы.
И сегодня их число должен был пополнить я…
***
Конный отряд миновал заставу у подножия холма и устремился по подъёму в Великаньи Дубы. Расплата за инакомыслие близилась. Я твердо уверил себя, что готов к смерти, но в глубине души понимал: рано мне ещё.
По появлению в храме смерти я обнаружил тех же самых людей, которые вчера спустили с рук сёгуну моё заключение под стражу и допрос с пристрастием.
Кугэ в ужасе лицезрели, что происходит с предателями родины. Даймё встречали меня, злорадствуя, либо сожалея. Их объединяло молчание. Меж дубовых стволов терялись самураи Коногава, надзирающие за собравшимся народом.
Тот же круг, где во главе стояли Дзунпей с тэнно. Единственное, их общество дополнилось Нагисой под личиной Горо. Мой сын не скрывал тревоги, но Коногава понял её по-своему.
Два первых человека Мэйнана встретили холодно. Будто передо мной казнили уже тысячу. А за спиной – ждёт столько же.
Два самурая, управлявших повозкой, привели меня в середину круга. Конный отряд вернулся к заставе, охраняя подступы к храму смерти вместе с асигару.
Я слышал отдалённый свист над головой. Он сменялся глуховатым стуком древесины. Подняв глаза, я понял, что мне не померещилось.
Верхушки соединяли балки, по которым, почти паря, прыжками перемещались бойцы в мешковатых темно-серых одеяниях. Личный отряд шиноби. Куда же без них?!.
С ними должна была быть и Мидори. Если действительно выдала меня. Или удачно отсеяла все подозрения. Я старался не думать о дочери. Больно это.
В середине круга дожидался кинжал кусунго́бу, которым опальные самураи вспарывали живот. Я чувствовал, как от него веет жаждой крови.
Мне всегда казалось, что я умру или от старости, или в бою. С честью, как истинный самурай. Однако жизнь припасла для меня самую жестокую, желчную шутку – сэппуку. Отмывание себя от позора и искупление вины через самоубийство.
Уход не славным воином, сложившим голову ради страны, а смутьяном, грозившимся повалить столпы, на которых держится Мэйнан.
Смешно и грустно… Но это – явь.
Самураи бросили меня почти у самого кинжала. Тело рухнуло на холодный камень плашмя. Кожу содрало до крови. Пальцы, лишённые ногтей, соприкоснулись при падении с поверхностью. Дыхание сбилось. Жилы надулись. Красные капли потекли на живот. Но я стерпел и спокойно поднялся на колени, готовясь.
Моё сэппуку разительно отличалось от установленных правил. Оно и понятно: если Коногава угодно переступать через них, они так и делали.
Передо мной должен был лежать веер, которым бы я провёл по животу в знак чистоты помыслов перед людьми и богами. Затем кайсякуни́н[3] за спиной срубил бы голову мечом. Так моя честь восстановилась бы.
Но Дзунпей хотел, чтобы я помучился. Не для показа стойкости, но чтобы испытать самую жуткую среди телесных болей во всей красочности и полноте.
Взгляд охватил видимую часть Омы, построенной на шести холмах.
Со стороны моря к городу полз нежданный туман. Одинокая гора – Аояма[4] – вершиной разрезала днища туч. Небо не сдерживало слёз. Его капли разбивались об крышу. Печальный день под стать событиям.
– Я готов умереть.
Тэнно с Дзунпеем тоже повели себя немногословно. Речи они припасли на потом.
– Тогда мы можем начинать, – заключил сёгун. – Но прежде всего… Горо, не мог бы ты послужить в качестве кайсякунина?
Услышанное неслабо встряхнуло меня. Ошеломлённый просьбой, Нагиса с опаской поглядел на Дзунпея, потом – на меня, умоляюще.
– Зачем? – спросил он озадаченно.
– Урагами Хидео – предатель. Он заслуживает страданий ради искупления. Но он не зашёл дальше помыслов. Надлежит проявить милость.
Я вздохнул, прочитав его окончательно. Сёгун хотел лишний раз напугать даймё. Напомнить, в чьих руках держится власть. Запятнать именно руки Коногава, негласно объявляя войну Урагами. С другой стороны, он создавал видимость справедливости – в жестокости строго ограниченной.
Мне было всё равно. Лишь бы Рю воздал ему по заслугам.
А тогда я беспокоился только из-за Нагисы. Сын должен был спасти отца от предсмертных судорог и сопутствующего безумия через убийство. Ради общего блага.
Жестокое стечение обстоятельств. И все мы жертвы таковых.
Я просил перед каждым Урагами прощения, что повёл себя неосторожно, так и не дождавшись прибытия Рю в столицу. Мне думалось, я подвёл их всех.
– Будет сделано, – спокойно пообещал мой сын, подавив ненависть в сердце.
Нагиса прошёл ко мне. Наши взгляды встретились. Я увидел в его глазах смятение вперемешку с сожалением.
Все смотрели на нас. И если он мог дать мне безмолвный знак, я – нет, поэтому встретил его сдержанно.
Коногава Горо остановился сзади и стал ждать.
Мои руки потянулись к кинжалу…
***
Дыхание участилось. Внутренний жар выдавливал пот при окружающей прохладе. Душа предчувствовала освобождение от плоти.
Из деревянных ножен показалось вычищенное до блеска лезвие. Я осторожно отложил их подальше. Обхватил кинжал обеими руками, занеся над грудью.
Уподобив свои лица камню, народ ждал. Шиноби подоставали сюрикэ́ны[5], опасаясь, как бы я ни набросился на Горо с оружием в вероятном порыве безумия.
Глотка оставалась сухой. Я прошептал безмолвно:
– Пусть моя жертва не будет напрасна.
Жажда жизни сковывала руки, уберегая от роковой ошибки.
Я отключил голову и метнул руки на себя. Шелестя, клинок легко вошёл под грудную клетку.
На смену постоянной туповатой боли пришла новая, всепожирающая. Через брешь сталь упёрлась в кишечник и плотно осела внутри. Из разрыва выступила новая кровь, марая рукоять и пальцы.
Меня покосило. Давление сжало виски. Веки поползли за глаза, а те бешено забегали вкруговую, полуслепые.
Я был готов закричать, но стиснул зубы, зашипел, захрипел, глухо зарычал, не показывая, насколько мучительно переживать всё это. Я сохранял облик даймё, как мог.
Последние силы покидали изувеченное тело, но я собрал их воедино, чтобы обхватить рукоять сверху одной ладонью, а второй – рывком надавить на первую.
«Ты уже мёртв», – сказал я про себя, повторил ещё несколько раз.
Сознание содрогалось от вопиющего хохота. Разум оставил меня.
Из продолговатой раны, проходившей через пуп, хлынул целый красный поток. Капли растекались кляксами, собирались в лужицы, которые стекали в стоки.
