Шерше ля вамп - Набокова Юлия (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— Но вы не можете! — вырвалось у меня. — Как вы можете принимать такие решения за граждан другой страны?
— Все по правилам, Жанна, — остановил меня Вацлав. — При открывшихся обстоятельствах это дозволяется.
— Попрошу вас передать нам Серебряную Слезу, — обратился ко мне Пьер.
Не отводя от него взгляда, я задрала водолазку, на ощупь расстегнула застежку пирсинга-замочка и с хлопком положила его на стол перед старейшинами.
В машине по пути обратно Аристарх объяснил мне, что Высший суд — это тринадцать старейшин со всего мира, которых произвольно выбирает компьютер. Они должны ознакомиться с материалами дела и подтвердить или обжаловать приговор.
— Нам еще повезло, — повторял он, нервно теребя край перчатки. — Высший суд привлекают только для решения международных вопросов, когда затронуты интересы разных отделений Клуба. Если бы решение принималось одним Клубом…
Он не договорил, но все было понятно без слов. У меня перед глазами стояло бледное лицо Нэнси, которую осудили за один вечер, и приговор тогда привели в исполнение незамедлительно. Все улики были против нее, ее вина не вызывала сомнений, а Нэнси призналась во всем и без ментального допроса. Правда, она до последнего верила, что ее спасет заступничество Аристарха. Ведь ее вина была не такой сильной — всего лишь неудачное покушение, не убийство. Но в тот вечер я убедилась, что законы Клуба очень суровы к преступникам. Второго шанса Нэнси никто не дал. И я сама удивлялась, что до сих пор жива.
— Я добьюсь отсрочки, — как заведенный повторял Аристарх. — Вацлав найдет настоящего убийцу, и с тебя снимут эти чудовищные обвинения.
Я отрешенно смотрела в окно на полную луну. Я была еще жива, а головы уже полетели. Вероник исключили из старейшин за то, что не уследила за мной. Вацлава сняли с поста главы Гончих за то, что умолчал о совершенных мной преступлениях, записав их на свой счет. Аристарха временно отстранили от дел за то, что тайно передал мне Серебряную Слезу.
И хотя я, вопреки всем рискам, связанным с проведением ментального допроса, все еще была жива и даже не тронулась умом, оптимизма это не прибавляло. Какая мне теперь разница? Ночью раньше, ночью позже.
Правда, луна рисует такие восхитительные кружева на темной кромке сугробов, что ради этого стоит задержаться на свете одну лишнюю ночь.
Их было пять. Пять лун, не похожих одна на другую. Символично, что ментальный допрос и вынесение приговора пришлись на полнолуние. А уже со следующей ночи луна принялась таять. Каждую ночь голодная бездна жадно вгрызалась в серебряный диск, откусывая от него все большие и большие куски. Луна стремительно убывала, и чем меньше ее становилось, тем быстрее приближалась к бездне я.
Аристарху ничего не удалось добиться, несмотря на все свои связи. Пять дней после приговора я его почти не видела — он все время где-то пропадал, а когда появлялся, его телефон разрывался от звонков и он, нахмурив брови, то умолял, то ругался на всех языках мира. Вацлав тоже не радовал меня своими визитами — Аристарх обмолвился, что Гончий бросил все силы на расследование в надежде отыскать настоящего убийцу и оправдать меня.
Когда на небе появилась шестая луна, в мою темницу без стука вошел Андрей. Остановился у порога, смерил меня долгим, пронизывающим взглядом. Я выжидающе подняла глаза и, не выдержав его молчания, спросила:
— Чем обязана?
— Пришел ответ от Высшего суда.
И замолчал.
У меня хватило сил не сорваться, не подскочить к нему, не опуститься до мольбы сообщить мне решение.
Андрей молчал целую вечность, пока не понял, что я не пророню ни слова.
— Они одобрили решение Парижского суда, — скупо сообщил он. — Приговор будет приведен в исполнение через три дня.
Всем своим видом являя торжество правосудия, он повернулся, чтобы уйти.
Я окликнула его на пороге:
— Андрей, может, скажешь, почему ты меня так люто ненавидишь?
В лунном свете лицо Гончего было бледным, как маска Пьеро, а губы сложились в трагическую гримасу, которая совершенно не соответствовала сарказму ответной реплики:
— А чем ты заслужила мою любовь?
— Я ее и не добивалась, — будучи задетой, возразила я. — Но и подобной ненависти к себе я не заслуживаю.
— Ошибаешься, — в запальчивости бросил он. — Только ее ты и заслуживаешь.
Он отвернулся и рванул на себя дверь, словно не желая больше ни минуты находиться рядом со мной.
— Андрей, — окликнула я его, — что стало с той девушкой? Рыжей, которая водила мотоцикл?
Это был выстрел в спину. Его плечи сгорбились, рука, занесенная к двери, повисла безвольной плетью. Глаза Гончего, когда он обернулся, были глазами столетнего старика, пережившего все беды мира.
— То же, что с Изабель. То же, что с Леной Громовой, — надтреснуто произнес он. — Многочисленные ножевые ранения. Живого места не осталось. Только преступника так и не нашли.
Его взгляд ударил по мне автоматной очередью, и я невольно отшатнулась. Такой же взгляд у него был тогда, когда он кинулся душить меня в машине, и я испугалась повторения. Но опасаться мне было нечего: Андрей еще не испил свою чашу возмездия до дна. Теперь становились понятными и его резкая перемена в отношении ко мне в тот вечер, когда он приехал за мной в Замок Сов, и та его внезапная вспышка ненависти, когда руки-тиски сомкнулись на моей шее, и его страстное желание осудить меня. Виновник гибели рыжей мотоциклистки остался безнаказанным. Уверена, Андрей предпринял все возможное, чтобы выйти на след преступника, но потерпел фиаско. Ненависть, переполнявшая его к убийце все это время, не находила выхода, пожирала его изнутри. И вот — похожее преступление и подозреваемая, на которую указывают все улики. У зла наконец-то появилось лицо, а у ненависти — объект. И Андрей бросил все свои силы на то, чтобы виновный понес наказание. Его участие в моем деле — своеобразный реванш. Для Гончего я стала олицетворением убийцы, отнявшего у него любимую. Это не меня он тогда душил в машине — его, неизвестного, душил. Не меня он тащит на эшафот — его, ненавистного, тащит. И теперь он смотрел на меня победителем. Он, принесший мне весть о казни, смаковал мое отчаяние, и неотвратимость расплаты впервые за долгие годы согревала его сердце. Как когда-то в другой жизни, когда он был беззаботным мотоциклистом с Воробьевых гор, его сердце грела любовь рыжей подруги.
Испив моей обреченности досыта, он вышел, чуть не сбив с ног Аристарха.
— Стервятник, — донеслось до меня из коридора. — Поторопился донести!
О решении Высшего суда я узнала из уст моего главного обвинителя. И Аристарх не мог ему этого простить.
— Жанна… — Дед появился на пороге, постаревший лет на двести.
— Ничего не говори, — остановила я его. — Ни слова о плохом. У меня впереди целых три бесценных дня, и я хочу провести их так, чтобы их ничто не омрачало. Ты побудешь со мной?
Он порывисто кивнул, пересек комнату и прижал меня к груди.
— Я и так потерял целых пять ночей вдали от тебя, — пробормотал он, целуя меня в висок, — и не собираюсь растратить оставшиеся три.
О чем думают люди перед смертью? Об ошибках, которые совершили? О победах, которые достигли? Перебирают в памяти драгоценные мгновения жизни? Каются в грехах? Не знаю, могу сказать только за себя. Я жалела о том, что жила одними шмотками. И вспомнить-то нечего: все сплошь погони за новыми туфельками, накопления на новое платье, радость от обладания долгожданной вещью. Все это теперь казалось таким мелким и ничтожным. Теперь я укоряла себя, что мало времени проводила с бабушкой и могла легко променять встречу с ней на прогулку по магазинам. Жалела, что в моей жизни не было великой любви. И что не успела всласть нацеловаться с Вацлавом. А еще было горько оттого, как пусто и скучно я жила.
— Знаешь, — делилась я с Аристархом, — я ведь во время ментального допроса многое поняла для себя. Вацлав пытался отыскать во мне что-то хорошее, доброе, но почти ничего не нашел. Что я в своей жизни сделала для других? Ничего. Я всегда думала только о себе. О шмотках. О моде. Я врала бабушке, что не могу ее навестить из-за завала на работе, а сама бежала в магазин примерять туфли. Я отворачивалась от нищих, оправдывая себя тем, что их занятие — всего лишь бизнес и на самом деле они не бедствуют, а их жалкий вид — просто форма одежды. Когда на работе собирали деньги для фонда сирот, я дала только жалкую сотню, потому что мне важней было накопить на сумочку «Прада». Я покупала сосиску для бездомной собаки и бежала дальше, чувствуя себя благодетельницей. Но я ни разу, ни разу не принесла домой бездомного щенка или котенка, не попыталась найти им хозяина…
