Я – Кирпич (СИ) - О'Санчес (Александр Чесноков) (книга регистрации .TXT) 📗
Пробежался я мысленным ощупывающим взором по спящей красавице с головы до ног: ну, протрезвил, ну и что теперь? Залечил ей губы, щеку, глаз… поубирал всякие там гнойники и порезы с тела… Шрам от аппендикса оставил. Зубы ей вырастил прежние – а вот зубки-то теткины, стремительно прорастая взамен гнилых пеньков, коронок и пломб, как раз выпили из меня довольно много сил! Магических запасов во мне поубавилось, и я мгновенно почувствовал некий голод… уже полузнакомый мне глад-аппетит… Я взглянул окрест: от мары после Букач все еще висело в воздухе реденькое голубое свечение, сплошь изъеденное черными брешами… Это Букач выела то, что смогла и захотела, а самую бедную субстанцию оставила… Мда… Конечно же, «о Великому» мне – как бы и не пристало доедать объедки, оставшиеся после трапезы нечисти невысокого разряда, вдобавок, своего собственного «движимого имущества», но голод не тётка. Усилием воли я потянул к себе остатки синего сияньица, и оно послушно в меня впиталось. И реально взбодрило меня, пусть и совсем немножко! Не пообедал, но словно персик съел. А если бы я в одно жало эту мару навернул, с Букач не делясь, то и вааще!.. Тем не менее, даже несмотря на затраченные колдовские усилия по апгрейду этой… Гали, Галя ее зовут… силы во мне колыхалось достаточно для исполнения сиюминутных желаний, так что я продолжил экспериментировать и желать.
Пусть все высохнет на ней! И это… ой, йо-о-о… да, пусть все высохнет, включая нижнее белье, и все это… от трусов и выше… и ниже… очистится от этой… этих… грязи; пусть, короче говоря, все будет как после качественной стирки, сушки и глажки!
Я попробовал как бы сызнова, с «чистого листа» посмотреть на спасенную мною тётеньку… Совсем другое дело! Красавицей-принцессой она все равно не обернулась, годы уже не те, стати природные не те… Зубки покажи!.. Мелковаты у нее собственные зубы, но все лучше, нежели гнилье вперемежку с коронками и пустыми лунками. Может, буфера ей потверже сделать, целлюлит и варикоз убрать? Наверняка ведь обременена всем этим. Н-на фиг, я ей не Дед Мороз! Хотя… коли уж спас, и если чего-то там могу… Варикоз-то я знаю – расширение вен, а природу целлюлита не знаю и как грудь подтягивать – тоже не в курсах. Чего-нибудь не то представлю сейчас… была бы при мне в планшете любвеобильная Дэви, она бы наверняка нашла в своих недрах, даже будучи за пределами Сети, толковую формулировку этих неровных подкожных жировых отложений… Вот что: я ей зрение поправлю, это проще, и… и… и… Ну, попробую. Я пожелал увидеть в ней причину, нейрохимическую, на уровне материального субстрата – тяги к алкоголю. Ах, она еще и курит!.. А… одна фигня… и причину курения. Это кстати говоря, оказалась некая субстанция, похожая на клубок темных нитей с темными же утолщениями, в голове и в позвоночнике… И я, стараясь действовать и мыслить предельно осторожно, пожелал, чтобы видоизмененные клетки приняли первозданный вид, не попорченный этими… не сформулировать, одним словом, как если бы они существовали в ней, не испытывая на себе воздействия алкоголя и табака. Во-от.
– О! Галя, ты часом наркотой не балуешься?
Нет, не балуется и даже никогда не пробовала, не считая случайных, единичных случаев таблеточного закида… Хоть что-то в плюс. Волосы… Нет уж, тут я пас, не знаю, как и чем их еще улучшить, чтобы не превратились ни в парик, ни в лобковую шерсть. Так, сумочки у нее нет.
– А деньги у тебя есть, Галя?
Этого она не знает, но привычным подсознанием предполагает, что денег у нее нет. И она права, если не считать мелочи в маленьком кармане джинсовых брюк. Зато у нее ключи лежат там же, в кармане побольше, значит, есть у нее жилье.
– Живешь одна, в коммуналке?
– Да.
– Гм… Надеюсь, не на Васильевском?
Нет, она живет на Большой Пушкарской, что на Петроградской стороне. Пошарил я рукою по собственным карманам… там, в планшетной сумке у меня скромная дежурная заначка рублей на триста пятьдесят, мне ее вполне хватит. А Галю мы озолотим… шестью тысячами тремястами рублями… В бумажнике больше нет. Мелочь не отдам, у нее своя имеется.
– Иди домой, Галя, метров двести как сомнамбула, а дальше – проснешься. Да, проснешься, и даже будешь помнить меня, твоего случайного корешка и собутыльника Севу… Но – смутно так, чтобы встретить на улице днем и не узнать, не припомнить. Понятно? Далее… дай сюда зажигалку и окурок… Ты теперь не пьешь и не куришь… матом можешь ругаться и дальше, если надо, а иначе, я боюсь и подозреваю, подхватишь немоту на всю оставшуюся жизнь. Кроме всех нечетких воспоминаний, в голове твоей гвоздем должна торчать яркая такая мысль: «Я начала новую жизнь!» Понятно? Юной красавицей тебе уже не стать, но мозги, печень и легкие подлечены, и только от тебя зависит, на что их израсходовать дальше. При должном усердии можешь еще разок спиться, я возражать не буду, ибо даже и не узнаю об этом. Не представляю, где ты работаешь, как воспитывалась, сколько книжек прочла, сколько раз рожала (тут я приврал: случайно зацепил из ее сознания: дочь двадцати одного года, живет отдельно), сколько метров жилплощади на тебя приходится… Да будет это секретом для меня! Дорогу пешком отсюда знаешь, помнишь?..
Вроде бы помнит: к Черной речке, через Ушаковский мост… Все правильно.
– Пошла прочь!
И Галя несколько деревянною походкой голливудского зомби послушно побрела в противоположную от меня сторону.
– Букач, могу я дать ей невидимость на время пути? От мар-шмар, от прочей нечисти, чтобы они ее не съели?
– Не ведаю, о Великий! Как ты пожелаешь, так оно и правда!
Повернул я голову к Букач, благо она рядом, на плече сидит, стряхнул ее на правое предплечье, как беркута, чтобы четче видно было: сидит или стоит на этих кошмарных псевдочеловеческих ножках, хоботок под подбородок поджат к раздутой шее, но я все равно угадываю зубы в ее ротовом отверстии, я помню эти острые зубы… А глаза у Букач темно-красные, смотрят не мигая на меня, и вроде как полны радости. Ну, а еще бы! Пожрала как просила и верхом на хозяине путешествует.
– Нет, я обязательно выучу тебя азбуке и компьютерной грамоте, буду устраивать и сам судить бои-диспуты между тобой и Дэви…
– Как повелишь, о Великий, я тебе всяко послужу! И-истово!
– Спасибо, дружок, я уже успел оценить масштабы твоего могучего ума и твоей высокой волшбы. К тому же, увы, не выйдет у нас ристалища: Дэви тебя не замечает, а ты ее. Молчи, молчи, это я больше с собою разговариваю. А ведь я, оказывается, знаю, куда иду!
– Как ты мудр, о Великий!
– Я ведь, кажется, попросил молчать? Иду я на Елагин остров, мимо Старой Деревни, очень уж меня туда тянет… и я догадываюсь, что этому причиной… И еще, это уже вопрос к тебе, крошка: почему этих тварей-марей так много по Питеру бродит? Этак они всех нас, людей, сожрут в обозримом будущем?
– Не ведаю, о Великий! Всех не сожрут, бо сытные-то ночи-то редки да коротки.
– Сытные? А, ты намекаешь на полнолуние? Но мне кажется, что как раз сегодня… хотя… Ну, ну, продолжай?
– Луна для сытости маловата, хоть круглая свети, хоть рогами. А только ночь сегодня сытная. Зимою совсем их не бывает, а летом они бывают. Но не каждое лето, через второе на пятое… В такие ночи кто посильнее из нечисти – преспособны прямо даже под небом, не в дому, не на кладбище, жрать людишек послабее. Не всех, а кто ослаб, вот.
– Санитары леса, понятно. А как ты оценишь ту синявку… ту женщину, что я встретил и отрезвил? Как она – все еще слаба?
– Не ведаю, о Великий! Покрепче стала, и ты ее защитой укрыл, небось, не позарятся мары-то!
– А ты, к примеру, могла бы съесть ее, или захотеть съесть?
– Как того повелишь, о Великий!
– А сама, своею волею, могла бы захотеть ее съесть? А, Букач? Я, по-моему, внятно спросил?
Засуетилась моя нечисть на моем плече, куда она опять взобралась, пятками топочет мелко-мелко, хоботок в пасть сунула и мургает глазенышами, а они багрово так отсвечивают, неуютно для человеского погляда… Мне даже искоса и вблизи – все это хорошо видно, и я уже научился понимать эти микродвижения: вопрос ее затруднил, и она боится «прогневать овеликого» своим ответом невпопад…
