Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
О боги! Теперь ведь проклятые богами Глуховичи – ее материнский род. И она должна уйти в лес, чтобы то же проклятье не пало на Заломичей. И вспомнив их, среди которых выросла, Младина почувствовала, что ради них готова на все. Даже жить в лесу.
– Как это – насовсем? – Угляна так искренне удивилась, что Младина снова растерялась. Уж кто-то, а волхвита должна понимать, почему эта девушка пришла к ней! – Тебя что, из дому выгнали? Или сама, сохрани чуры, убежала?
– Но ведь я… – Младина не могла сообразить, с какого места начинать рассказывать. – Бабка сказала… что я не их… что я твоя дочь!
И выговорить эти слова вслух ей было так жутко, будто этим она окончательно разбивает свой прежний мир.
Угляна, хлопотавшая у очага, где разводила огонь, чтобы подогреть горшочек, повернулась к ней и застыла, опустив руки. Потом села напротив, не сводя с Младины черных в полутьме глаз.
– Твоя бабка… так сказала? – переспросила она через какое-то время.
Собравшись с духом, Младина изложила всю повесть – начиная от возвращения Веснавки. События ночи, когда она бегала в образе белой волчицы, она пока опустила. Возможно, она потом расскажет об этом… своей матери, от которой и унаследовала эти способности. Но сейчас это не так уж важно.
– И вот теперь Могутичи думают, что я прокляла Травеня, а стало быть, навела на них лесных «волков». Дескать, я прислала бойников, чтобы они взяли жертву за вил, за кровь межевых берез! Грозили собрать сежанское вече, нажаловаться князю смолянскому! А если они это сделают, то наших невест ни Леденичи не возьмут, ни другой кто не возьмет – все будут бояться, что мои сестры все испорченные, дурной глаз имеют! И тогда бабка сказала, что я не их дочь. Что я – твоя. А раз так, что нечего мне у них делать. Она сама меня к тебе послала. Велела кланяться и передать: они-де тебя чтят и худого не желают, а меня выкормили, вырастили, теперь я должна у тебя жить, тебе помогать и твоему ремеслу учиться. И правда – куда мне идти? Уже давно, с Ладиного дня, со мной что-то такое делается… вилы со мной говорят, я вижу мертвых, я вижу… – Младина вспомнила смутно сияющий образ лунной женщины. – Я не знаю! – в отчаянии крикнула она, стараясь отделаться от образа серебряного серпа, который колол ей глаза своим острым неумолимым блеском. – Что-то есть во мне, что толкает меня сюда и не дает жить как все люди! Я сама не понимаю, как заглядываю в Навь и почему вилы говорят со мной! Я не хочу, я не выбирала этого, но что я могу сделать, как избавиться от этого?
– А ничего, – с житейской простотой отозвалась Угляна. Горячность Младины ее не задела: она давно уже все это обдумала на примере собственной судьбы и смирилась с бессилием человеческой воли перед волей судьбы. Она могла дать девушке готовый ответ, выстраданный долгими годами. – Здесь не ты выбираешь, а тебя выбирают. И никто не спрашивает, хочешь ты, нет ли… Иной всю жизнь бьется, пытается хоть каплю из того родника черпнуть, да не слышат его боги, не откликаются духи. А иной хоть под лавку забейся – выбрал тебя чур, так найдет и себе служить заставит. Это просто есть в таких, как мы, и никто, кроме самих чуров, не знает, почему и зачем нам дано это. Мы – глаза и руки чуров в земном мире. А иные – самих богов. Тебе и вовсе деваться некуда – среди дедов твоих и бабок уж больно много волхвов было…
– Ты о чем? – пробормотала оторопевшая Младина. Угляна говорила что-то совсем непонятное и жуткое. – Где это – много волхвов? У Глуховичей?
– Я не знаю. Ты сама скоро узнаешь. Поболее моего.
Угляна посмотрела на девушку, помолчала. В ее лице не было ни капли радости матери, к которой вернулась дочь. Неужели все эти шестнадцать лет она не тосковала, не жаждала вновь обрести свое дитя?
– Твоя бабка так и сказала: что ты – моя дочь?
– Ну да! Что ты принесла меня через полгода после смерти мужа, новорожденную, потому что не могла у себя держать, боялась не вырастить, и сказала, дескать, ваша кровь, возьмите, воспитайте. Они и взяли.
– Я этого не говорила, – медленно начала Угляна, будто прислушивалась, ожидая откуда-то подсказки. – Я просто сказала: вот, выкормите, воспитайте. Про родную кровь они сами потом придумали, потому что решили, будто ты дочь моя и Хотилы. Оно и понятно: где бы я в лесу глухом младенца взяла? Только если родила. Если не вилы подкинули…
– А на самом деле… – прошептала Младина, снова холодея от предчувствия, что все еще хуже.
– Моя дочь умерла тогда же, когда и муж. Твоя бабка перепутала, уж больно давно дело было, да и жили мы от них далеко. Моя дочь родилась, еще пока Хотила был жив. А умерла от той же хвори, что и он. А тебя принесли полгода спустя.
– Принесли?
– Волчья Мать принесла. Ты была почти новорожденной. Но у тебя уже было имя. Не знаю, она ли твоя мать… может, и она. Но не я. Она оставила тебя мне и велела найти хороший дом. Сильный род с честными предками. Почему, зачем – я ничего не ведаю.
Волчья Мать… Младина уже знала, что это женщина, но вспомнилась ей та белая волчица, что привела ее сюда. И слово «принесла» она поняла в смысле «родила»; в воображении встал розовый человеческий младенец в волчье норе среди копошащихся щенят.
– Я сказала Заломичам твое имя – Младина. Они тебе его и оставили, а могли бы по-своему назвать. Я бы тогда и не знала, которая из их девок – ты.
– Я знаю, почему такое имя… – прошептала Младина. Способность к удивлению и потрясению ее уже покинула, а в то, что Угляна ей вовсе не мать, она поверила быстрее. – Я, когда к тебе сюда шла весной, встретила в поле женщину… Она была как белая лебедь! И она сказал, что проклятие на моей матери лежало и на меня должно было перейти, а еще что вещая вила, дева будущего, – сестра моя и потому защищать будет. Я тогда еще все дивилась: как вещая вила может быть мне сестрой? Какие у вещих вил родичи?
– Мать Волков мне ничего о роде твоем не сказала.
– Так выходит, она одна и знает, чья же я?
– Выходит, так.
– А ты знаешь, где ее найти?
Угляна ответила не сразу, потом все же кивнула:
– Найдем, коли понадобится. Но… ты сперва подумай как следует. Мне Мать Волков не говорила, что ты должна, как вырастешь, ее искать. А тебе та белая лебедь не сказала ничего такого?
Младина покачала головой.
– Вот видишь? Понадобишься – она сама тебя найдет. – Угляна развела руками. – Ну, что ж, оставайся. Не выгоню же. Может, и правда станешь мне дочкой, я тебе все мои премудрости передам.
Но Младина видела, что Угляна не испытывает радости от мысли обзавестись дочкой и предлагает ей это не из желания иметь хоть какую родню рядом, а просто потому, что не может оставить без поддержки девушку, которую ей поручила сама Волчья Мать.
– Спасибо, что не гонишь. – Младина встала и поклонилась. – Все равно мне идти некуда. Буду тебе дочкой…
– А там, глядишь, она еще вспомнит по тебя, – вслух окончила Угляна то, о чем Младина лишь робко подумала.
– И осталась я без жениха… – в тоске пробормотала Младина, приподняв кончик пояса.
Как она радовалась, когда Угляна повязала ей этот пояс, дававший звание невесты! Теперь понятно, почему он совсем не такой, как у прочих заломовских девок!
– Вот этот пояс при тебе и был, – кивнула Угляна, проследив за движением ее руки. – Как она принесла тебя, ты была в пеленках, в волчьей шкурке, а поясом сплошь обмотана.
Младина широко раскрыла глаза и невольно так вцепилась в конец пояса обеими руками, будто боялась, что он сейчас вырвется и ускользнет, вильнув бахромчатым хвостиком. Так этот пояс – ее настоящего рода! Не Заломичей и не Глуховичей, а дар настоящей родной матери! Никому не ведомой матери…
Она вглядывалась в уже знакомый красно-синий узор, будто пыталась разглядеть там все то, что так сильно хотела знать. И стало чуть легче – все же появилась хоть какая-то связь с настоящим родом, с истинными предками… с истинной собой. Пояс казался залогом того, что настоящая мать когда-нибудь за ней вернется – ведь значит, она, даже отдавая дочь в чужие люди, не собиралась отказываться от нее совсем, стремилась сохранить за девочкой право родства.
