Первый меч Бургундии - Зорич Александр (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
- Не хочу продолжать эту тему, Мартин. Уверен, герцог Карл раскаялся в том, что касается тебя.
- Ещё как раскаялся! Раскаялся со знанием дела! С недавних пор у него это вошло в привычку.
- Не понимаю, о чём ты, Мартин.
- Так даже лучше, гроссмейстер. И всё-таки, зачем Вы приехали? Посмотреть, как поживает моя тень? Извольте видеть, погодные условия таковы, что ни сегодня, ни завтра Вам не дождаться солнца. Это значит, что Ваша трофейная шкура будет, определенно, распята над моим камином.
- Это мы ещё посмотрим.
- Не хочу показаться заносчивым, но если бы здесь были благоприятные для Вас варианты, Вы бы погнушались наносить визит глиняному человеку.
- Общество Гибор пошло тебе во вред. Ты стараешься быть проницательней, чем само Провидение.
- Горе мне! Мои худшие опасения оправдались. Гроссмейстер выкроил минутку, чтобы тряхнуть стариной и поучить Мартина уму-разуму.
- Я пришел просить тебя насчет Иоганна.
- Вот как?
- Не трогай его.
- Неожиданно! Помнится, когда Вы расправлялись с моей семьей, у меня не спрашивали, можно ли, Мартин, убить Эстена? Можно ли убить Гибор? Можно ли Гвискара? Вот и я у Вас, вроде бы, не спрашиваю.
- Ты не спрашиваешь, но я прошу. Прошу также за Жювеля.
- Ну что ж, пусть. Я не фанатик. Пусть живут оба. Слово глиняного дворянина.
На опушке березовой рощицы топталось и стонало порядком народу - резерв, сигнальщики-горнисты, рыцари со свежими ранениями и рыцари, обмороженные ночью.
Но не было таких, кто истолковал бы превратно этот перекур двух полководцев, молодого и старого. Никто не заподозрил недоброе - когда, например, монсеньор Доминик успел так поднатаскаться в немецком? Что за базар? Отчего в час, когда вершатся судьбы и вращаются шестерни бескомпромиссного противоборения, полубоги обсуждают малопонятные безделицы? Отчего Доминик, ничуть не кроткий и не покладистый, скоро уступил в словесной перепалке, в то время как понятно, что ещё полчаса бургундского бездействия - и тевтоны узнают, что такое разгром, а французы продержатся, по всему видать. Такого никто не спрашивал. Потому что гроссмейстера Гельмута, пришедшего гостем к Мартину, под сенью ободранных березок никто, кроме Мартина, не видел. Но Боже упаси подумать, что то была галлюцинация, бред наяву, кислотные мультики!
Впрочем, свидетели у этого эфирно-эфемерного разговора были. Исключая Гельмута и Мартина, их было трое. Все трое находились довольно далеко. Это были: Жануарий, облюбовавший лесистое Копыто, молодой итальянский артиллерист Антонио со смертельным ранением в живот, блаженно посасывающий снег с видом на березовую рощу, и Герхардт - дородный, краснощекий тевтонский ксендз, о котором Гельмут как-то отозвался, что тот "очень даже подает надежды".
Ни благоразумный артиллерист, ни молчун Жануарий не стали делиться своими наблюдениями, полагая, что подглядывать за перемещениями чужих призраков может и не предосудительно, но распотякивать об этом - наверняка. А вот Герхардт, которому было неловко утаивать новости от братьев, тут же бросился выяснять, куда это в полном одиночестве направился гроссмейстер Гельмут и не опасно ли это для его здоровья.
- Окстись, брат! Куда гроссмейстер направился? Никуда гроссмейстер не направлялся! Он с нами, ты смотришь не в ту сторону! Он с нами!
Двинув в зубы престарелому барону из французского арьербана, который почему-то рассчитывал быстро управиться с замечтавшимся румяным ксендзом, Герхардт вперился туда, куда показывал товарищ. Да уж, гроссмейстер Гельмут "с нами". Здесь. В дюжине шагов от него. А ещё один гроссмейстер, такой же точно, только более что ли прозрачный, более матовый, белесый, не такой тяжелый, но не иллюзорный, ничуть, вполне цветной, полноцветный и о-очень величественный, уже на полпути к ставке под березками. Удивительно, что снег летит из-под копыт призрачной гельмутовой лошади. Странная вещь эти законы природы - действуют, когда им больше нравится.
Нужно сказать, при виде всего этого Герхардт не оторопел и не побледнел, как поступил бы кто угодно на его месте, кто видел бы сразу двух гроссмейстеров - одного, который двигался к ставке французов, и второго, преспокойно отрезающего головы робко наседающим противникам в самом сердце кровавой бани. Герхардт остался спокоен, словно абориген амазонской сельвы при виде ядерного гриба. Герхардт уповал на мудрость прецедента - такое, и даже более чудесное, за реальностью водилось и раньше, он помнит, он читал в книгах и незачем, просто незачем звать санитаров, научных фантастов, старшего по званию.
Герхардт с достоинством проткнул ожившего после зуботычины барона, и червивое тело плюхнулось в сугроб. Потом Герхардт выбросил из головы гроссмейстеров и высморкался на снег, элегантно помогая себе большим и указательным пальцами. "Война - безглазое чадо. А мы все - его няньки", - долетело до слуха Герхардта, но выяснить, кто там такой умный, не получилось, потому что Ганс, придавленный своим конем, от ржания которого и от звона ледяного воздуха, возбужденного этим ржанием, чуть не заложило уши, умудрился перекрыть тварь на добрый десяток децибел, взывая о помощи, как и она.
Количество дееспособных тевтонов уменьшилось вчетверо, а французов - вдвое, - отметил Герхардт.
Сердечный друг Ганс всё-таки выбрался и оседлал клячу оприходованного Герхардтом баронета. Впрочем, торжество ловкости не было долгим, потому что невесть откуда появившиеся в тылу конные французские арбалетчики, чьё присутствие там было ещё более странным, чем резвые прыг-скок голенького рококошного амура в венке и с кудряшками, выпустили в спину Гансу четыре каро, причем один из них вонзился гарцевавшей кляче в глаз. Та задрала возмущенный хвост, сбросила седока и помчалась на волю.
Вздохнув по поводу Ганса, Герхардт бросил прощальный взгляд на чарующую гарду его меча, возвышающуюся над сугробом - две пупырчатые образины, в которых специалист признал бы аллигаторов, образовывали что-то вроде обоюдоострого указателя "запад-восток". Затем Герхардт осмотрелся и пришел к выводу, что хорошо бы соединиться с остатками своей хоругви. Даже вшестером (таков был остаток) можно отлично сражаться, если, стоя спиной друг к другу, держать кольцо. Что он и сделал.
А когда остатки остатков примкнули к другим остаткам и стало ясно, что тевтонская карта бита, а французы по-прежнему уверено давят не уменьем, но числом, стало Donner Wetter [27] интересно, что по этому поводу думает гроссмейстер Гельмут.
Герхардт растоптал сразу двоих. С небрежностью воистину богатырской он откараскался от третьего и дернул поближе к тевтонскому ядру, периферию которого, увы, настырные французы источили, словно коррозия или моющее средство.
Примкнув к своим и вкусив сладкого братского единения среди бурана лезвий, Герхардт, однако, обнаружил, что гроссмейстер Гельмут - тот, что был настоящим, - на сей раз последовал примеру своего фантома и теперь, уже у всех на виду, то есть видимый всеми, а не только ним одним (Герхардт льстил себе, что призрак видел только он), движется к березняку, где, замерший, как конное изваяние, ждет его слабоматериальный близнец. Очень скоро Гельмут нагнал Гельмута, свершилось алхимическое воссоединение и, как бы там не храбрился Герхардт, у него камень упал с души.
- Куда это он? - спросил Герхардт у малознакомого верзилы.
- Полагаю, гроссмейстер желает вызвать Рыцаря-в-Алом на поединок, - ответил ему тот с таким чванным видом, будто уже сейчас знал его исход.
А когда навстречу воссоединенному Гельмуту выехал человек в алом плаще и в шлеме с роскошным алым плюмажом, верзила окатил Герхардта торжествующим взглядом монсеньора Знайки, летописца и комментатора "Слова о полку Гельмутовом".
Если поначалу кое-кто ещё по инерции продолжал, то потом, когда расстояние между Гельмутом и алым французом сократилось до критического, воссияло несанкционированное перемирие. Никто не желал быть убитым по крайней мере до того, как выяснится, кто кого сборол.
