Ключ от Дерева - Челяев Сергей (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Однажды дед обратил внимание на плохой аппетит мальчика. Мальчик действительно плохо ел и был очень худой, кожа да кости, как говаривала мать, когда мыла его в круглой глубокой лохани.
– Это все оттого, что ты плохо кушаешь, – прошептал дед. Он долго молчал, собираясь с силами, а мальчик сидел на полу, на старом половичке, прислонясь головой к постели. – Надо больше есть, внучек. Самое главное, кушай побольше хлебушка. В нем вся сила, вся правда в нем, если хочешь знать.
Мальчик сидел спиной к нему и слушал. Он уже привык и почти не обращал внимания на тяжелый дух, исходивший от дедовских простыней.
– Поэтому кушай, внучек, кушай хлеба побольше. А то очень уж худой ты, совсем слабенький. Вот смотри, не будешь хлеб кушать – тоже умрешь. Как я… – с трудом выдавил из себя дед и закрыл глаза, выбившись из сил. Скоро он забылся, а мальчик все сидел неподвижно, глядя перед собой в одну точку, и в глазах его был ужас.
Наутро дед умер, и мальчик внимательно смотрел с печи, как его обмывали, положив на снятую с петель широкую дубовую дверь. Старухи в черном, невесть откуда явившиеся и наводнившие дом, с шепотками и наговорами вынесли грязную воду со щелоком из дома и вылили ее куда-то в бурьян. Потом долго обряжали покойного, читали над ним заклятия и поминальные молитвы, которые должны были облегчить покойному путь в ночную страну (это слово мальчик сказал Яну спокойно и привычно, словно речь шла о соседней деревне). Мальчика заставили поцеловать деда в холодный лоб, но на похороны с собой не взяли. Он остался один в доме, опустевшем, с еще не выветрившимся тяжелым запахом, перемешавшимся с чистым свечным дымом, и дым в итоге все-таки победил, выгнал из комнат болезнь и память о смерти, не ведая, что поселилось в глазах ставшего не по годам серьезного ребенка. Мальчик посидел немного, посмотрел на пустую кровать, открыл шкаф и достал поминальный каравай с засохшей коркой. Потом он еще долго сидел в кухне, прижимая хлеб к груди, и наконец взял нож, попробовал остроту лезвия на палец и решительно взрезал каравай.
С тех пор почти каждую ночь он пробирался на кухню и ел хлеб, плача о дедушке и страшась смерти. Родители знали об этом, но не придавали значения, полагая, что от хлеба вреда не будет.
Ян неожиданно подумал, что этот мальчик напомнил ему самого себя в детстве. Одиночество было ему привычно с детства, и он всегда сам находил для себя свой «заячий хлеб», который с каждым годом оказывался все черствее и безвкуснее.
– Я думаю, ты не умрешь и так, если будешь есть хлеб как все, да и о другой еде не нужно забывать. Вон какие вкусные лепешки печет твоя мать. Это, кстати говоря, тоже хлеб, только медовый. Никто тебя больше не будет пугать смертью. А люди? Что ж, все когда-то умирают, но только каждый в свой срок. Ты согласен?
Мальчик кивнул, потом оглянулся на занавешенное окошко и поманил Яна пальцем. Коростель улыбнулся и подсел поближе.
– Ну, что такое?
– Я хлеб вообще-то не очень люблю просто так есть, – признался мальчик, – только недавно дед мне снова велел, строго так…
– Что велел? – не понял Ян.
– Ну, хлеб есть. А то, значит, умру.
– Кто это тебе опять велел?
– Да дед же опять, он ведь у меня один, – пояснил мальчик с ноткой раздражения в голосе.
– Так ведь твой дед умер? – повернул обратно к началу Коростель.
– А теперь опять вернулся, – таинственно понизил голос мальчик.
– Как это – вернулся? – обалдело уставился на него Коростель.
– А ты про ночных разве не слышал? – вопросом на вопрос ответил мальчик.
Ян замолчал, пытаясь переварить только что сказанное. Он вспомнил рассказ хозяина, деревянную маску над дверным косяком, плотные занавески на окнах.
– А почему у вас окна без ставней? Закрыли бы снаружи, никто не беспокоил бы. А ваш родовой предок их в дом не пустит, мне твой отец сегодня сказал.
– Чур дом сторожит, – подтвердил мальчик, – стекла они тоже не бьют, знают, что Чур изнутри их подпирает. А ставни мы еще с самого начала повесили, как только ночные стали приходить. Только они их срывают.
– Срывают?
– Ну да, уже несколько раз. Дернут сильно, а потом изломают и под окнами бросят. Вроде как в насмешку.
– Ну а дед что? – напомнил Ян.
– А вот и то, – таинственным голосом прошептал мальчик. – Мать с отцом про то не знают, а только я. Дед-то после смерти вернулся через неделю.
– Живой, что ли? – не понял Ян.
– Какой живой! – отмахнулся мальчик. – Как есть мертвый. Весь какой-то не то синий, не то зеленый, и глаз не видно, черные ямы вместо них, а там что-то сверкает, как все равно льдинки какие. В каком-то мешке сером, длинном, а на голове мешок поменьше.
– Как же ты его узнал, в таком-то обличье? – спросил Коростель.
– Что я, родного деда не признаю? – гордо сказал мальчик и тут же убежденно добавил: – Я его в любой одежде, в любом обличье открою.
– А тебе вообще-то как… не страшно? – Ян был немало озадачен рассказом ребенка.
– Поначалу страсть как напугался, – признался мальчик, даже слегка поежился от воспоминания. Во время разговора с Коростелем он поминутно оглядывался на занавешенное окно. – Потом ужо вроде как привык. Все равно, конечно, боязно, днем-то еще ничего… Но я ведь теперь хлеба много ем!
– Он, значит, несколько раз появлялся? – спросил Ян, не вдаваясь глубоко в хлебную тему. – А мать с отцом куда смотрят?
– Они не знают, – вздохнул мальчик. – Дед только ко мне приходит. Подойдет к окну и зовет: «Казялис, Казялис!» И пальцами так тихо пристукивает по стеклу, чтобы, наверное, родители не проснулись.
Мальчик тихо побарабанил по столу попеременно пальцами, показывая, как стучит дед.
– Казялис – это ты? – осведомился Ян.
– Я, – подтвердил мальчик. – Полностью буду Казис, а потом дальше – Казимир. А ты Ян, верно?
– Верно, – согласился Коростель, – вот и познакомились. Ну и что еще твой дед вытворяет?
– Вовсе он ничего не вытворяет, – назидательно ответил мальчик. – Он просто стоит и иногда так глухо шепчет: «Ты ешь хлеб, как я тебе велел, Казялис? Смотри ешь хлеб, иначе умрешь, как я».
Мальчик так похоже изобразил голосом рассказчика страшной сказки, что Ян, наверное, расхохотался бы, если б это не было правдой, а в этом он уже не сомневался.
– А ты не пробовал с ним заговорить? – спросил Ян.
– Пробовал, – махнул ладошкой мальчик. – Не в первый раз, конечно, когда он пришел, тогда я сильно напугался. А потом уже попривык, к окну только не подходил, а так, из комнаты говорил несколько раз: «Деда, деда! Ты зачем пришел сюда? Ты же умер!»
– А он?
– А он ничего… – ответил мальчик. – Замолчит на минутку, словно вроде как прислушивается, а потом опять за свое: «Казялис, Казялис, ешь хлеб, а то умрешь…» Он меня не понимает совсем, что ли.
– Наверное, – согласился Ян.
Мальчик уже не ел, просто отщипывал от корки маленькие крошки.
– Пора спать, а то утро скоро, – сказал Ян, вставая с лавки, и тут в окно спальни, где лежали друиды, крепко постучали.
– Выходи, Мотеюнас! – громко закричали снаружи, с подворья. – Выходи, поиграем!
Ян со всех ног бросился в спальню. Друиды уже сидели на кроватях, слегка осоловелые ото сна, и напряженно вслушивались в темноту за окном. Все уже были вооружены. Снегирь вынул из своей кожаной перевязи для метательных ножей тонкое синеватое лезвие и, крепко сжимая его в пухлой руке, угрюмо смотрел в окно.
– Это, похоже, и есть те ночные, о которых давеча говорил хозяин, – тихо прошептал Травник. Ян опустился рядом с ним на кровать, страх предательски обессиливал, подрагивали ноги в коленях, в животе тоже творилось что-то неладное.
– Мотеюнас! – За окном снова раздался глухой голос, словно человек говорил через платок или другую плотную материю. – Что же ты не выходишь? Мы же тебя зовем! Ты невежливый! А знаешь, что бывает с невежливыми, Мотеюнас?
– Наверное, надо выйти, раз зовут, – мрачно сказал Снегирь. – Хотя бы из вежливости…
