Пылающий камень (ч. 1) - Эллиот Кейт (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Когда рассвело, пришли слуги, омыли ему ноги и принесли одежду. Таллии пришлось прекратить свои молитвы, чтобы они могли приготовиться к отъезду. Граф Лавастин не собирался тратить время впустую. Он хотел попасть домой как можно скорее.
На улице граф приветствовал сына той краткой улыбкой, которая говорила о его глубочайшем расположении. Каждое утро Алан видел у него на лице эту улыбку.
Лавастин постоянно намекал на то, что не прочь стать дедом. У Алана от таких намеков сжималось сердце — как он мог объяснить то, что происходило между ним и Таллией? Разумеется, слуги, спавшие у двери хозяйских покоев, подозревали, что дело нечисто — ведь по ночам из спальни не доносилось ни единого шороха. Таллия пару раз упрекнула Алана за то, что он ворочался во сне и беспокоил ее. Ему снился Пятый Сын. В конце концов слуги могут думать что угодно. Но Единый Господь создал людей по своему образу и подобию и наделил их бессмертием: у них рождаются дети, а их дети рождают своих детей. По таким законам жило все человечество и все сущее на земле, в воде и в воздухе.
По таким законам живет и графство Лавас.
Алан старался не думать об этом. Когда он находился рядом с Таллией, его тело реагировало на присутствие молодой девушки совершенно определенным образом. Неужели она не чувствует ничего подобного? Неужели она действительно отмечена Богом? Иначе почему она может спокойно молиться полночи, в то время как он, Алан, крепко спит? Почему она соблюдает пост, когда он жадно набрасывается на еду? Как можно говорить о единении двух чистых душ, не загрязненных похотью, когда его душа просто полыхает страстным желанием обладать ею?
— Отличное утро, — заметил Лавастин. — Дождь — это божественное благословение. Урожай будет лучше расти.
— И наше состояние увеличится, — сказал лорд Жоффрей, который ехал по левую руку от графа. Алан взглянулна него: ему показалось или в его голосе и вправду прозвучали нотки равнодушия и скуки? Обычно Жоффрей был подчеркнуто вежлив. — Твоим слугам следовало бы лучше выполнять свои обязанности, лучше ухаживать за садами. Их надо больше поливать, — продолжил он.
— Я не вижу в садоводстве особого смысла, тем более что я никогда этим не занимался, — отозвался Лавастин. — Король меня поддерживает, а остальное не так уж важно.
— Король, благослови его Господь, не может жить вечно. Среди подданных ходят слухи, что король собирается объявить наследником своего незаконнорожденного сына. Но у принцессы Сапиентии свои сторонники, и они не станут сидеть сложа руки.
— Король даровал мне награду, которую я хотел получить больше всего. Теперь я могу спокойно трудиться на той ниве, что завещал нам Господь, — буду заботиться о процветании моих земель и подданных.
— Разве это угодно Богу? — спросила Таллия. — Господь хочет, чтобы мы очистились от печати тьмы, которой отмечены все живые существа, кроме блаженного Дайсана.
— Даже блаженный Дайсан возделывал земные поля, леди Таллия. Разве мы не знаем его и как пастыря, который охраняет свое стадо от волков алчущих? Что если бы не было ни женщин, прядущих и ткущих, ни мужчин, пашущих и плотничающих, не было бы никого, кто повелевал бы ими, ибо Господь каждому определил место в этом мире? Что тогда станет со священниками, которые молятся за наши души и получают за это воск, муку и ткани?
— Зачем же тогда они стремятся отбросить бремя земного бытия и уйти в Покои Света? — удивленно спросила она, раздраженно пожав плечами.
Даже граф Лаваса не смел критиковать женщину, которая хоть и стала его невесткой, оставалась особой королевской крови, выше него по роду и положению.
— Вероятно, так и должно быть, — коротко согласился он. Лавастин еще после победы в Генте отослал домой большую часть своих людей, но Таллия привела с собой немалую свиту. Покарав ее мать, мятежную принцессу Сабелу, король великодушно позволил Таллии оставить при себе слуг, без которых она не привыкла обходиться. Поэтому теперь они возвращались в Лавас как маленькая победоносная армия.
— Не прельщайся удовольствиями жизни при дворе, Алан, — добавил Лавастин. — Какой смысл все время проводить в свите придворных, подобострастно ловя каждый взгляд и жест короля? Ради его удовольствия? Чтобы угодить ему?
— В удовольствиях короля нет ничего, над чем стоило бы смеяться, — оскорбленно возмутился Жоффрей. — Нет греха в том, чтобы наслаждаться охотой и прочими радостями жизни при дворе!
— Я успел заметить, — сказал Лавастин самым язвительным тоном, — что с гончими, лошадьми и ястребами ты знакомился гораздо охотнее, чем с производством тканей, кузнечным делом, сельским хозяйством, торговлей и медициной.
— У меня есть жена, а у нее управляющий и слуги. Так что пусть они и занимаются хозяйством.
— И у тебя, и у меня, и у нее есть управляющие. Но это не значит, что командир может рассчитывать на благополучный исход сражения, если сам во время битвы развлекается в шатре. Нет, кузен, Богу угождают настоящими делами, а не развлечениями.
— Господу угодны наши молитвы, — упрямо повторила Таллия.
— Разумеется. — Лавастин постоянно соглашался с ней. Он улыбнулся. — И я молю Бога о том, чтобы он благословил ваш брак.
— Конечно, — поддержал его Алан. — Союзу двух людей необходимо благословение Господа.
Взглянув на него, Таллия покраснела и отвернулась. Среди слуг раздались смешки. Лорд Жоффрей тонко улыбнулся.
Дорога свернула в лес, и некоторое время они ехали молча, любуясь обступающими торную тропу деревьями. Дажетелеги не скрипели, катясь по наезженной колее. Лес кончился неожиданно, и теперь перед путниками расстилался цветущий луг. Вдалеке промелькнула косуля с маленьким детенышем, высоко в небе парил орел.
В полдень они добрались до деревни, и тотчас отовсюду стали сбегаться дети посмотреть на свиту вельможи. Впрочем, испугавшись собак, они быстро исчезли. У деревенского колодца они остановились напоить лошадей. Алан удерживал собак и следил, чтобы они ни на кого не бросились. Понемногу жители деревни подошли оказать уважение господам. Одна старуха угостила Алана таким крепким сидром, что, сделав глоток, он закашлялся и ухватился за скамью, чтобы не упасть. Она рассмеялась, а он смущенно поблагодарил ее за подношение.
Но все же дело было не только в сидре. При виде Таллии у него начинала кружиться голова. Она повязала голову кружевной вуалью, но из-под нее все равно упрямо выбивалось несколько прядок. Он верховой езды она раскраснелась, и у Алана сильно забилось сердце. Он протянул ей чашу, она приняла напиток у него из рук — отказаться значило бы обидеть жителей — и пригубила сидр. Алан позавидовал деревянной чаше, край которой сейчас касался ее губ. Сделав глоток, она передала чашу слуге, а сама села на скамью. Тут же ей принесли пироги, хлеб и острый сыр. Это были скромные приношения, но, казалось, ей они принесли больше удовольствия, чем самые изысканные яства на пиру.
— Примет ли юный лорд в дар яйцо?
Для такой маленькой деревушки это был щедрый дар, тем более что его поднесла девушка, которой, как мог судить Алан по бедной одежде, вряд ли часто доставалось такое лакомство. Она была не старше Таллии, светловолосая и очень симпатичная. Похоже, торопясь принести свой дар, она наспех ополоснула лицо, и на щеке у нее осталось гряз ное пятнышко. Внезапно Алан обрадовался тому, что они не остаются в этой деревне на ночь. Девушка положила яйцо ему на ладонь, и он поблагодарил ее. В эту минуту к ним подошла Таллия и встала рядом.
Кто-то засмеялся. Девушка ушла, впрочем оглянувшись на молодого лорда. У Таллии вспыхнули щеки, и она решительно взяла его за руку.
Это было маленькой победой. Он крепко сжал ее пальцы. Теперь у него снова появилась надежда.
— Господь будет благоволить к нам, пока мы остаемся чисты, — пробормотала она.
Слова застряли у него в горле. Он чувствовал себя так, словно его ударили. Таллия отпустила его руку и пошла к своей лошади, оставив его ошеломленно смотреть ей вслед. Алан разломил яйцо на две части и отдал Ярости и Горю. Вскоре они уехали из деревушки.
