Горе мертвого короля - Мурлева Жан-Клод (читать книги онлайн .txt) 📗
— Если хотите свести счеты, валяйте, — равнодушно проронил лейтенант. — Даю вам пять минут. Не переусердствуйте.
Он повернул коня и направился к лесу. Два капрала последовали за ним.
Алекс понял, о чем речь, когда оставшиеся взяли его в кольцо.
— Мы, значит, кровь проливаем, а ты в кусты? — начал один, как бы разминаясь.
— Труса празднуем? — подхватил другой. — Предаем своих?
— Сволочь такая! — крикнул тот, что его обыскивал. Он распалился пуще всех. — Ах ты, сволочь! Еще и удрать вздумал! Эй, глядите, он делает попытку к бегству, все видели!
Алекс стоял как вкопанный. Только подумал: «Будут бить — не останусь в долгу. Без сопротивления терпеть побои не стану».
— Точно, попытка к бегству! — подхватил еще один солдат. — Держи его! А ну стой!
И нанес первый удар. Прикладом по бедру.
Алекс вынес его, не дрогнув.
— Куда? Стой! — заорал другой и ударил по лицу, тоже прикладом.
У Алекса вырвался стон.
— Не надо… — взмолился он.
Может быть, этого они и ждали — чтобы он подал голос. И теперь накинулись все разом. Он отбивался, колотя не глядя куда попало и рыча от бессильной злости. Чей-то удар разбил ему нос. Падая, он вывихнул левое плечо, и от боли у него потемнело в глазах. На миг он увидел Бриско — тот стоял в стороне и смотрел, хмуря брови. А потом его так ударили в спину, что дыхание перехватило, и он потерял сознание.
Очнувшись, он увидел сперва только белое небо, белое и бескрайнее, оно занимало все поле зрения. От этого кружилась голова. Он переменил положение, увидел лошадиный бок, и все встало на свои места. Он лежал в санях, и его куда-то везли. Все тело болело, особенно плечо и спина. Слышались голоса и смех. Они гулко отдавались в ушах.
— Как это ты ей сказал, той девчонке?
— Я сказал: chaak veyit…
— Шак вуит?
— Нет, chaak veyit, это значит «ваша деревня».
— Ха-ха-ха, «ваша»! Ты с ней на «вы»?
— Да, ведь я же с ней не знаком, тогда надо на «вы», иначе я бы сказал «teyit».
— Вежливый ты наш! Ха-ха-ха, ну, Леннарт, уморил! Цены тебе нет, право! Такого нарочно не придумаешь! А чего ты такое длинное лопотал? Татиута что-то там…
— Не скажу.
— Ну скажи, посмеемся…
— Не хочу.
— Да ладно тебе, скажи, повесели народ.
— Я не для того учу язык, чтоб вас веселить.
— Да отстаньте от него, раз не хочет…
— Тоже верно, не хочет — как хочет, имеет право.
Алекс попробовал приподняться, но безуспешно — он был крепко связан. Лошадь, трусившая рядом с санями, принадлежала солдату, который обыскивал его, а потом обвинил в попытке к бегству. На той, что везла сани, сидел один из капралов. Бриско и лейтенант были вне поля зрения, скорее всего, впереди.
— Никак, проснулся? — осведомился солдат, следивший за ним, как кошка за мышиной норкой.
— Лия… — проговорил он слабым голосом. — Что вы с ней сделали?
— Это кто?
Алекс не знал, как назвать ее иначе, и повторил:
— Лия…
— А, маленькая дикарка? Об ней не беспокойся. Это ж такой народ — ничто их не берет. Ты бы лучше о себе побеспокоился, самое время!
— Вы ей хоть лошадь оставили?
— Говорю же, об ней не беспокойся.
Тут сани свернули к югу. Отряд выезжал на равнину. По правую руку мелькнул и скрылся из виду лес, за которым ютилась деревня. Он вдруг сообразил, что не знает даже, как она называется.
11
Кровью сердца
Когда они прибыли в лагерь, еще не стемнело. Из саней Алекс мог видеть возвышавшиеся в отдалении стены столицы; над ними неподвижно стояли почти фиолетовые тучи. Все это выглядело каким-то ненастоящим, словно плохая театральная декорация. Они ехали шагом между палатками; редко где навстречу попадались немногочисленные солдаты, кутающиеся в свои грязные потертые шинели. Они оборачивались — исхудалые, обросшие щетиной, с лицами, лишенными всякого выражения. В хорошем состоянии была армия Герольфа…
Они остановились у развалин сгоревшего дома. Алекса развязали, заставили встать и перелезть через почерневшие обломки. Один солдат открыл уцелевший при пожаре люк и стал спускать в него лестницу о двенадцати перекладинах. Она ушла в темный провал почти вся.
— Спускайся давай.
Его трясло. Плечо невыносимо болело.
— Мне не слезть с одной рукой…
— Все-таки советую попробовать. А то кое-кто, бывало, спускался туда быстрее, чем рассчитывал, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
Он присел, опираясь на здоровую руку, и начал спускаться. Когда снаружи осталась только голова, он огляделся напоследок. Лейтенант как-то обмяк в седле, сидел мешком, и взгляд у него был тусклый — то ли от усталости, то ли от равнодушия. Два капрала по бокам от него по-прежнему щеголяли отменной выправкой. Остальные солдаты явно только и ждали, когда же им разрешат разойтись. Он поискал глазами Бриско и нашел-таки, но тот уже отъезжал прочь. Конь у него был заметный: арабский, огненно-рыжий с белыми чулками.
— Мне бы еще какую-нибудь одежду, — сказал он, — в этой холодно.
На нем была только стеганка из пожитков Родиона.
— Это как лейтенант распорядится, — ответил солдат и надавил ему на макушку, чтобы быстрей спускался.
Алекс медленно, осторожно нащупывал ногами перекладину за перекладиной, заботясь об одном — как бы не сорваться в потемках и не упасть на больное плечо.
Добравшись до низа, он опустился на колени и ощупал пол вокруг.
— Готово? — спросил сверху солдат.
Он не ответил. Он увидел, как лестница поползла вверх и исчезла. А потом люк захлопнулся, и он остался в полной темноте.
Земля была холодная. Он пополз на четвереньках и уткнулся в стену. Повернул обратно и ползал туда-сюда, словно какое-то насекомое, пока не наткнулся на низкий дощатый лежак. На нем он и примостился, съежившись в комок. В наступившей тишине он смог наконец осознать, что же с ним сегодня произошло. А произошло то, что в восемнадцать лет его, покалеченного и замерзшего до полусмерти, бросили в темный подвал, откуда он выйдет только затем, чтобы получить восемь пуль в грудь. Это рассуждение привело его не в отчаяние, как можно было ожидать, а в какой-то ступор. Он сам не знал, сколько времени оставался в этом состоянии, ни о чем не думая, ничего не чувствуя.
Потом люк снова открылся. На дворе была уже ночь. Что-то тяжело плюхнулось на пол. Люк закрылся. Алекс пополз и нащупал кучу сложенных одеял. Их было пять.
— Спасибо, — пробормотал он. — Вы не хотите, чтоб я замерз. Вы сохраняете мне жизнь, чтоб потом ее отнять, так ведь?
Он развернул одеяла. Они были колючие, зато толстые. В четыре он завернулся, как смог, пятое подмостил под себя. Лег на здоровый бок и попытался уснуть.
Уснуть так и не удалось, и потянулась нескончаемая ночь. То накатывал страх — скоро умирать! — то какое-то отупение: все это только сон… Время от времени он задремывал, но тем мучительнее были пробуждения. Он кричал: «Я ранен, мне больно», кричал: «Помогите мне». Крик звучал глухо, подземно, совсем не разносился. Никто не приходил. Он вспоминал хлев Родиона, матрас, набитый листьями, где рядом лежала Лия, — вспоминал как рай земной и предел роскоши. Плакал о себе, о родителях, вот уже два месяца не получающих от него вестей. Дадут ли ему хоть написать им перед смертью? И если дадут, что он им напишет? Правду. «Дорогие родители, я стал дезертиром из любви к девушке по имени Лия. Меня поймали и теперь расстреляют. Простите, что причиняю вам такую боль. Я видел Бриско. Насколько я могу судить, все у него хорошо. Он меня не узнал…»
Потом настало утро — он заметил, что сквозь щели люка пробивается свет. Тонкая зыбкая полоска легла ему на руку. Он не мог оторвать от нее глаз. Это была такая малость, а все же такое утешение после кромешной тьмы, в которой он томился со вчерашнего вечера.
По-прежнему самым больным местом оставалось плечо. Перелома не было, оно было вывихнуто, Алекс это отчетливо чувствовал и знал, что пока вывих не вправят, боль не отпустит.
