Анубис - Хольбайн Вольфганг (список книг TXT) 📗
И в тот момент, когда он совсем уж было собрался воплотить свое решение в действительность, слева от него послышалась возня, сопровождаемая отчаянным шипением и треском ломающихся веток. Снова шипение, на этот раз обезумевшего от страха животного.
— Клеопатра! — закричал он.
Шипение и треск прекратились, и Могенс чуть не бегом бросился в ту сторону. По тому шуму, что он слышал, Клеопатра определенно наткнулась на противника поопаснее мыши, а ведь она была, можно сказать, единственным за всю его жизнь существом, которое бескорыстно дарило ему свою дружбу. Уже одно это подгоняло Могенса как можно быстрее прийти ей на помощь.
Возня возобновилась, но теперь она отчетливо приобрела шум борьбы. Шип Клеопатры взлетел до угрожающего визга и раздавался свист воздуха, рассекаемого острыми когтями. К ним примешивался громкий скулеж — видно, когти Клеопатры нашли объект, в который можно вонзиться. Но что-то в этом шуме подсказывало Могенсу, что бой идет не на равных. За всеми звуками борьбы поднимался другой, показавшийся Могенсу похожим на рычание, который был таким низким и вибрирующим, что скорее чувствовался, чем воспринимался слухом, и исходил он от чего-то необычайно огромного и злобного.
Могенс инстинктивно застыл на полушаге, но, устыдившись своих страхов, напротив, еще проворнее припустил дальше. Совершенно очевидно, что Клеопатра наткнулась на превосходящего ее силами противника, возможно, барсука или даже пуму, так что сама из охотника превратилась в жертву, да на такого зверя, который в определенных обстоятельствах был опасен и для человека. Могенс надеялся только на то, что такого рода тварь тоже обладает нормальными инстинктами и обратится в бегство при виде человека. Кошачий визг оборвался на верхней ноте, потом раздался жуткий звук и… тишина.
Могенс замер, лишь дикими взглядами проницая обступавшую тьму. Тьма окружала неприступной стеной и в то же время штурмом набрасывалась на него, а под ее прикрытием наползало что-то еще, что-то древнее и ужасающее, с когтями и клацающими клыками, с жуткими, лишенными света глазами. Сердце Могенса билось так сильно, что, казалось, заглушало своим стуком все остальные звуки и шорохи. Что-то надвигалось. Что-то огромное и зловещее, от чего не спрятаться, не убежать, как ни беги. Его самый частый и самый страшный кошмар, в котором он бежит и бежит, и не может убежать от невидимого преследователя, стал реальностью — где-то поблизости находился преследователь, который неизбежно настигнет его, как только он посмотрит в ту сторону Наверное, была своя причина в том, что столько людей на протяжении стольких веков знали этот кошмарный сон и боялись его. Возможно, он вовсе и не был сном, а являлся воспоминанием, предупреждением, что этот кошмар еще вернется, что человек еще встретится с этими тварями, которые подстерегают на грани жизни и смерти, и, как только он переступит этот порог, окажется в их губительных объятиях.
Только неимоверным усилием воли Могенсу удалось отрешиться от жутких видений и вернуться на грешную землю. Все еще царила гнетущая тишина, и хоть Могенс и пытался отогнать дурную мысль, но сердцем он уже знал, что означает это пугающее безмолвие.
— Клеопатра?
Даже звук собственного голоса показался ему в тот момент угрожающим, чем-то, чьего присутствия здесь не должно было быть. И все-таки он заставил себя еще пару раз выкрикнуть имя кошки, на что, впрочем, не последовало ни малейшей реакции.
Между тем его глаза привыкли к новым условиям освещения, и он увидел, что темнота не вполне беспросветная. Тут и там проглядывал неверный луч света, отражавшийся на мокром листе или в луже. Тонкие ветки вокруг него замыкались клеткой из призрачных прутьев теней, а через шум ветра в листве над его головой пробивалось еще что-то, похожее на тяжелое свистящее дыхание.
Однако эти мысли грозили снова столкнуть его на тропу, которая могла привести только к безумию, поэтому он снова и снова взывал к своему здравомыслию и призывал на помощь всю свою волю. Он пошевелился и повел головой, изо всех сил напрягая зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. Но этим движением только оживил обступающие тени к новой нежеланной жизни. Он хотел еще раз позвать Клеопатру, но внутренний голос остановил его. И неважно, как настойчиво твердил ему здравый разум, что вокруг нет ничего, чего стоило бы страшиться — этот голос упрямо настаивал на том, что перед ним было нечто — нечто, чуждое этому миру, нечто, использующее эту тьму как прикрытие. Одна из тех тварей, которые живут на сумеречной грани.
Не поддаваясь панике, Могенс заставил себя пойти дальше. Тонкие ветки касались его лица, как сучащие паучьи ноги, шепот в кронах деревьев усилился. Могенс ступал, тщательно вглядываясь под ноги, и на следующем шаге ему показалось, что он действительно что-то рассмотрел на земле. Одна из лежащих теней выглядела более плотной.
Как он ни подбадривал себя, что ничего страшного нет, все-таки остановился на довольно приличном расстоянии, присел на корточки и с некоторым колебанием протянул руку и коснулся темного контура. Его пальцы нащупали теплую мягкую шкурку. Это была Клеопатра. Но она не шевельнулась.
По крайней мере, он мог себя больше не обманывать, что с кошкой ничего плохого не может случиться. Только странным образом при осознании этого факта первой мыслью, которая пришла ему в голову, было: как он принесет эту весть мисс Пройслер, — а не та, что ему самому угрожает опасность.
Он поколебался в последний раз, а потом, заглушив предостерегающий внутренний голос, взял Клеопатру за заднюю ногу. И на это не последовало никакой реакции, он беспрепятственно вытащил ее из кустарника. Тельце было еще теплое, но вялое и податливое, так что у Могенса больше не оставалось иллюзий насчет того, что он увидит, когда вынесет ее на свет. Он приподнял кошку, и она показалась ему легче обычного.
У нее не было головы.
Могенс оцепенел. Его сердце сжала такая леденящая боль, что он на самом деле почувствовал, как оно остановилось, и только через целую вечность толкнуло один удар, потом второй и, наконец, стукнуло в третий раз, да и то с таким трудом, будто кровь превратилась в вязкую смолу, которую оно едва в состоянии прокачивать по жилам. Охваченный ужасом, который некоторым образом был даже сильнее, чем ужас той страшной ночи в мавзолее на кладбище, он торчал на корточках, закаменев, как соляной столб, и неотрывно смотрел на растерзанное тельце Клеопатры, не вполне понимая, что же он видит. Не только головка Клеопатры была оторвана, но выдрано и все правое плечо вместе с лапкой. Зияющие раны должны были сильно кровоточить, но благодаря бледному звездному свету, пробившемуся через листву, Могенс мог разглядеть только несколько капель. Все это — и еще большие, еще жутчайшие детали — он регистрировал холодным рассудком ученого, которому было привычно рассматривать факты, не давая им эмоциональной оценки. Но глубоко на дне его сознания все еще жил тот ужас, который сковал его мускулы и не давал не только шевелиться, но и дышать.
Возможно, именно этот ужас и спас ему жизнь.
Он еще сидел и пытался вырваться из когтей обуявшего его страха, когда перед ним зашевелилась другая громадная тень. То, что он принял за куст или корявое дерево, обернулось лохматой фигурой с лисьими ушами и колоссальной ширины плечами, которая неповоротливо вздымалась перед ним подобно мифическому гиганту из греческих легенд. Снова раздалось рычание, только теперь Могенс явственно не услышал его ушами, а ощутил каждой клеточкой своего тела. Угрюмые багровые глаза, не мигая, смотрели на него с высоты шести футов, и в нос ударила вонь из смеси запахов крови, гнили и еще чего-то отвратительного. Монстр не просто смотрел в его сторону, он смотрел на него глазами, видящими в темноте лучше, чем человеческие глаза при свете дня, а удушающая вонь еще усилилась, когда тварь склонилась и открыла пасть, а в тусклом свете звезд блеснул весь лес обоюдоострых клыков.
Могенс неколебимо понял, что пришел час его смерти. Тварь, таким жутким образом разорвавшая Клеопатру, теперь обнаружила его, и не оставалось никакого сомнения в том, что маленькая кошечка никак не могла удовлетворить аппетиты такого колосса, как не было сомнения и в том, что сейчас произойдет. Могенса поразило то обстоятельство, что по-настоящему он не испытывал того ужаса, какой должен бы испытывать, а скорее абсурдное облегчение, что все так и кончится. Он закрыл глаза и приготовился принять смерть.
