Власть волшебства - Смирнов Андрей (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Он вытянул руку — в ней появился меч. Приводя в действие собственный атрибут разрушения, Эдвин направил клинок на Источник. Лезвие вытянулось, засияло призрачным огнем. Эдвин почувствовал, как в него течет мощь. Он пил Силу — спокойно и уверенно: пусть молодой, но умный и терпеливый вампир, дождавшийся наконец своего часа. Впитывал чужую энергию, как губка. Он был намерен полностью опустошить это место, лишив Силу Равглета второй и последней точки опоры в этом мире. Вот оно!.. Он ощутил, как его новая способность пробуждается. Он словно прикоснулся к чему-то незримому. И взял это — так же, как тогда, когда Ловчий Смерти висел на его клинке.
Главное Сплетение погибло. Источник беспорядочно извивался, то разделяясь на несколько линий, то собираясь вновь, выплевывая во вне сгустки силы, башня тряслась от основания до вершины, но Эдвин не замечал этого. Мир внутренний стал бесконечно более важен, чем то, что происходило вовне...
Его второй сувэйб неожиданно пробудился. Прежняя, неизмененная Обителью индивидуальность должна была оставаться скрытой, пассивной массой, влияющей на решения, принимаемые «активным», ангельским сувэйбом, но никак не показующей себя явно. Но что-то произошло, и он утратил право решать, какому сувэйбу быть активным, а какому — нет.
Он вдруг понял, что пробуждение старого, человеческого сувэйба — при сохраняющемся новом, ангельском — началось отнюдь не сейчас. С того самого момента, когда они с Дэвидом убили Равглета, он скорее вел себя как уроженец Хеллаэна, чем как воспитанник Небесной Обители. Он медленно терял власть над своей «оборотнической» способностью, но заметил это только сейчас, когда накапливавшиеся в нем изменения сделались слишком уж очевидными.
Как только старый сувэйб стал достаточно активен, между Эдвином-аристократом и Эдвином-ангелом началась беспощадная борьба. Он мог быть либо тем, либо другим, но не обоими сразу, в одном и том же месте, в одно и то же время. Две прежде изолированные вселенные столкнулись и принялись кромсать друг друга.
Как внешнее следствие этой внутренней борьбы ежесекундно менялись гэемон и тело Эдвина, сдвигаясь то в одну сторону, то в другую. Если телесная трансформация оставалась не слишком заметной (и у того, и у другого сувэйба физическое тело было приблизительно одинаковым), то на энергетическом уровне творился настоящий хаос: гэемон прежнего Эдвина, посвященного Воздуху и Тьме, разительно отличался от гэемона Эдвина-ангела. Он перетекал от одного состояния к другому, не в силах остановиться на чем-то одном. Он расщепил свою индивидуальность, а теперь каждая из частей стремилась стать целым.
Было чувство, что он разрывается на две части... и все же окончательного разделения не происходило. «Ангел» и «аристократ» не могли просто разойтись в разные стороны, ведь оба сувэйба были пусть и разными, но все же реализациями одной и той же персоны.
Одна из двух реализаций должна была уничтожить другую для того, чтобы продолжить собственное существование.
Эдвин понял, что попал в ловушку. Он думал, что нашел способ обмануть Небесную Обитель и получить могущество, которое она дает, не платя требуемую цену, но он ошибся и обманулся сам. Совершенное им деяние — убийство лорда — имело намного большее значение, чем он полагал. Он действовал как часть Обители, как ее орудие и слуга. Пусть себя он таковым не считал — это не имело значения. Важно было не то, что он думал, то, что он делал. И сейчас по своим делам он получал награду — награду, которая оказалась совсем не такой, какой он ожидал. Он стал орудием, как казалось ему самому, исключительно ради реализации своих собственных целей. Но важны были не его планы, а сам факт того, что он занял положение слепого инструмента. Он думал, что то или иное описание вещей — лишь игра, и можно свободно переходить от одного описания к другому, ведь все это, в каком-то смысле, всего лишь игры разума, фантомы, мысленные конструкции, связующие наличные факты и превращающие поток ощущений в ту или иную устойчивую картину реальности.
Отчасти он был прав, но проблема заключалась в том, что порядок вещей описывал не только он один. И поставив себя в положение инструмента, он стал уязвимым для того, кто хотел бы рассматривать его в качестве инструмента, в качестве бездумного и верного исполнителя высшей воли. Пусть для самого Эдвина все это было лишь игрой — для того, кто располагал намного большей силой, чем он, это не имело решающего значения. В любом действии можно усмотреть его символический, ритуальный аспект. Повлияет ли это «рассмотрение» хоть на что-нибудь, зависит от личной силы смотрящего.
Силы Эдвина кен Гержета и того, кто сделал Обитель такой, какой она стала, того, кто поработил первых архангелов-сгиудов и заставил их напасть на своего прежнего наставника, были несоизмеримы.
Поставив себя в положение «инструмента», согласившись сыграть роль верного служителя, Эдвин тем самым позволил чужой воле вмешаться в свою жизнь и превратить себя в настоящий, полноценный «инструмент». Игра грозила перерасти в единственную, безусловную и самодовлеющую реальность, одетая им три года назад маска становилась лицом.
Два противоречивых чувства — усиливающийся разрыв между индивидуальностями «ангела» и «аристократа» и невозможность разорваться надвое — вызвали сильнейший диссонанс ощущений. В этой точке внешний мир пропал уже совершенно, Эдвин утратил всякую возможность его воспринимать, внутренний же мир стал отливать в почти вещественные формы. Сон или галлюцинация: двое парили над сверкающим ущельем, над бездной тьмы, и Эдвин одновременно был каждым из этих двоих.
Но равновесие сохранялось недолго.
Если в начале пробуждения старого сувэйба он одновременно ощущал себя и ангелом, и человеком, то чем дальше, тем более его осознание смещалось к человеку. Он не хотел смотреть на мир через фанатичные глаза Служителя. Три года назад он надеялся, что сможет получить Силу, не потеряв свободы, и даже убеждал в этом Дэвида, теперь же, будучи поставлен перед абсолютным и недвусмысленным выбором — сила или свобода, — выбрал второе. Что привлекательного в том, чтобы стать инструментом, чья воля целиком и полностью определена извне, неким передаточным механизмом, идеальным исполнителем, не просто согласующим свой собственный выбор с внешним приказом, но вовсе не имеющим никакого выбора?
Он выбрал свободу, да он и не мог выбрать ничего иного.
Однако этот выбор уже не имел решающего значения. Он означал лишь, что субъективно Эдвин переживет поражение и смерть, а не торжество и победу. Он отказался отождествлять себя с ангелом? Тем хуже для него: ведь ангел победит в люьом случае.
Они дрались над бездной — хеллаэнский аристократ и белоснежный Служитель: так же, как по сне желания и побуждения могут приобретать зримые образы предметов, людей или животных, также и сейчас разрываемое внутренней борьбой сознание Эдвина облекло два противостоящих друг другу центра притяжения в условные зримые формы.
Как бы ни разрешился конфликт, он не останется только «внутренним»: победа здесь, в индивидуальном мире Эдвина, созданном его личным воображением, определит то, каким он будет во внешнем мире, создаваемом воображением множества существ.
Клинки, которыми были вооружены противники, высекали искры, сталкиваясь с друг другом. Аристократ бился отчаянно и ожесточенно. Но ангел побеждал.
Эдвин почти полностью утратил связь с «ангелом»: его воля уже была совершенно вытеснена из этой части сознания; ангел теперь казался чужаком, неким отдельным, иным существом, вторгшимся в разум Эдвина. Когда-то ангел был его частью, но теперь эта часть не принадлежала ему.
Клинки скрестились в очередной раз, горящие чростью глаза хеллаэнского аристократа встретились с глазами снисходительно улыбающегося, прекрасного совершенного существа. На короткое время они неподвижно застыли, стараясь оттеснить друг друга: человек напрягал все свои силы, ангел же, казалось, удерживал его без особого труда. Оттесненный в «аристократа» Эдвин сделал последнюю попытку вернуть себе контроль над той частью разума, которая больше не принадлежала ему
