Девочка в стекле - Форд Джеффри (книги бесплатно без .TXT) 📗
— Как именно?
— У меня есть связи.
— Я хочу тебе сказать… — начал было я, но Шелл меня оборвал:
— Ну, тебе пора.
Он отошел от машины, и я завел мотор. Отъезжая от дома, я чуть не врезался в дерево, но в последнюю секунду сумел вырулить. А потом мы свернули на шоссе, и я нажал на газ.
«Корд» не доехал до Мексики — сломался где-то в районе Финикса, где мы погрузились в автобус и проделали в нем остаток пути. Поездка сама по себе была приключением, достойным отдельной книги. Пока мы ехали по Штатам, Исабель помогала мне вспоминать испанский. Мы видели много мест, пораженных Депрессией, многие люди в буквальном смысле боролись за существование, и мы чувствовали себя счастливчиками: у нас были деньги и цель — дом, в который мы возвращались.
Антоний был прав: я пережил расставание с ним и Шеллом, каждый день все сильнее влюбляясь в Исабель. Иногда на открытых загородных дорогах, пока «корд» еще был на ходу, а голова Исабель лежала на моем плече, я вовсю жал на газ, устремляясь прямо в будущее. В окнах свистел ветер, я чувствовал себя так, будто родился заново и никогда ничего не знал о кидалове.
ПОСТОЙ, ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ
Как сказала Исабель, когда расписывала мне историю о призраке на серебряном руднике и я решил, что дело близится к концу: «Постой, это еще не все».
Мы обосновались в Мехико — купили маленькую квартирку в районе Поланко. Найти работу оказалось нетрудно — ведь мы с Исабель были двуязычны и переводили с одного языка на другой что угодно: от деловых документов до литературных поделок. Через родственников, которые по-прежнему жили за городом, Исабель сумела найти отца, воспитанного и веселого старика, который переехал жить к нам в город. Он был свидетелем и единственным гостем на нашей свадьбе.
Когда мы немного обжились, я взял часть выданных Шеллом денег и то, что нам удалось скопить, и заплатил за курс обучения в Университете Мехико. Я изучал литературу, и мои первые наставники, которых приглашал еще Шелл, гордились бы моими достижениями. Через много лет, проведенных в работе и исследованиях, и благодаря неоценимой помощи Исабель я сумел получить ученую степень. Более того, мне предложили место в университете, и вот я стал читать лекции о том, что исследовал в молодые годы; больше всего мне нравилось рассказывать о великих творениях представителей моего собственного народа. Время для нас было бурное, события сменяли друг друга все стремительнее. В те годы я не переставал думать о Шелле и Антонии, и порой мне до смерти хотелось их увидеть, узнать, как они поживают, рассказать, как я счастлив. В каждой новой почте я искал письмо, хотя бы открытку, но тщетно.
Началась Вторая мировая война. В эти темные годы, а часто и впоследствии я все время вспоминал слова Капитана Пирса. Монстр проснулся. Многие не знали, но мне-то было известно, что мрачные замыслы Адольфа Гитлера, жуткие планы геноцида были выношены в Соединенных Штатах «великими людьми» вроде Генри Форда и иже с ним, что немалую лепту во все это внесли открытия «Канцелярии евгенического архива». Время шло, и я все больше убеждался, что даже этих чудовищных зверств недостаточно для Монстра, и время от времени он будет возвращаться и ужасать человечество.
В 1946 году, после того как университет закончила и Исабель, получив степень по математике, родился наш первый ребенок. Мы назвали его Антонио — конечно, в честь мистера Клеопатры. Два года спустя у нас родился второй сын, Диего. Пока сыновья не подросли, мне очень хотелось пообщаться с Шеллом — так, наверное, большинство людей хочет поговорить со своими родителями, когда у них самих появляются дети. Я пытался его найти, но безрезультатно.
Годы шли один за другим, как вереница платочков из нагрудного кармана великого Салдоники. Как-то вечером в 1965 году (для меня это был год пятидесятилетия, а для моего младшего сына — семнадцатилетия; именно в этом возрасте я расстался с Шеллом) Диего рыскал на нашем чердаке и нашел там костюм, подаренный мне Шеллом перед моим побегом в Мексику.
Он спустился с чердака и со словами «я нашел это в кармане» протянул мне клочок бумаги, сложенный пополам. Я развернул пожелтевший листочек и обнаружил телефонный номер, записанный до странности аккуратной рукой Антония. Я вспомнил его слова: «Звони. Ответит старушка. Скажи ей, кто ты, и оставь свой номер — я перезвоню». Я улыбнулся при виде этой бумажки, и у меня возникло несмелое желание набрать номер, но потом я понял, что любая женщина, которая в 1932-м была старушкой, уже давно мертва. И я снова сложил бумажку и засунул ее в бумажник, за потрепанную, выцветшую фотографию Шелла и Антония, стоящих перед «кордом».
В этом же году я посетил Калифорнию — в Беркли проводили недельную конференцию «Литература обеих Америк». Первый вечер я провел, выпивая и болтая с коллегами, которых не видел несколько лет. На второй день я начал тосковать по Исабель и нашим сыновьям, так что вечером остался в своем номере, смотря телевизор и просматривая доклад, который должен был прочесть на следующее утро. В какой-то момент я вытащил бумажник, чтобы извлечь оттуда фотографию Исабель, но сделал неловкое движение, и все снимки из бумажника рассыпались по столу. С ними вывалился и клочок бумажки. Не знаю, что на меня нашло — любопытство? одиночество? — но я набрал номер. Когда на пятый звонок никто не ответил и я уже собирался повесить трубку, на том конце раздался хриплый старушечий голос:
— Как вас зовут?
— Диего.
Она записала мой номер, повторяя за мной каждую цифру. Потом, не сказав больше ни слова, она повесила трубку. Разговор этот меня немного смутил, и никакого ответного звонка я не ждал. Шел уже первый час и я улегся в кровать, когда зазвонил телефон.
— Але? — сонно проговорил я в трубку.
— Что случилось, малыш? — сказал Антоний.
Я сел на кровати, сразу же проснувшись, и рассмеялся, услышав знакомый голос.
— Ну, не тяни резину. Ты где?
Я объяснил ему насчет конференции.
— Ну ее в жопу, твою конференцию. Приезжай ко мне.
Антоний дал мне адрес и номер телефона и без дальнейших разговоров повесил трубку.
Прочтя доклад на следующее утро, я улизнул с конференции и взял напрокат машину. Антоний жил недалеко — в холмистой местности рядом с Беркли. Время едва перевалило за полдень, когда, заблудившись два-три раза, я все-таки нашел подъездную дорожку к дому. Он одиноко стоял на лесистом холме.
Я постучал в дверь, и мне открыла молодая мексиканка. Она представилась — Марта, домработница, — и провела меня во дворик на краю холма, чуть в стороне от дома, откуда открывался захватывающий вид на долину. Антоний наслаждался видом, сидя в плетеном кресле под сводами беседки, увитой виноградом. Перед ним стоял плетеный столик со стеклянной столешницей, на котором я увидел пепельницу, пачку сигарет и банку пива.
— Антоний! — воскликнул я.
Он с улыбкой повернулся ко мне. Антоний не ссохся с возрастом, как это бывает обычно, а остался таким же гигантом. Лицо его испещрили морщины, он полысел, редкие волосы стали белыми. Но глаза были пронзительно-голубыми, проницательными и живыми, как всегда.
— Ну, малыш, может ты наконец со мной поздороваешься?
Я подошел и обнял его. Он обхватил меня своей огромной рукой: невероятная сила осталась при нем. Он показал на кресло напротив, и я сел. С моих губ сразу же сорвались слова:
— Так что же тут случилось с вами?
Антоний рассказал, как, приехав в Калифорнию, решил, что здешний климат его вполне устраивает, и уже больше не возвращался назад. Только однажды он послал письмо Вонде, Каучуковой Женщине, которая, получив весточку, сразу же к нему приехала. Они так и не поженились, но прожили счастливо и открыли прибыльный бизнес по выращиванию марихуаны.
— Разве я тебе не говорил, что всегда хотел стать фермером? — спросил он.
Вонда умерла от рака в 1956 году, и Антоний отошел от всех дел — денег они накопили достаточно для безбедного существования. А теперь, сказал Антоний, он вполне доволен жизнью — сидит на солнышке, попивает холодненькое пиво и предается грезам наяву.
