Магия отступника - Хобб Робин (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
— Для огня. Ты заворачиваешь гара вот так, в тряпку. — Он взял вонючий, чем-то сочащийся смолистый кубик. — Кладешь в плетенку. Поджигаешь перед выстрелом. То, во что она попадает, вспыхивает!
Он широко развел в стороны мозолистые руки, показывая, как хорошо разгорится огонь. Кузнец явно был без ума от собственного изобретения и разочарованно покачал головой, когда мальчик-солдат отвернулся, не предложив ему ничего на обмен.
Оликея обменяла костяной браслет на большой латунный нож в ножнах, отделанных жемчугом и янтарем. Рукоять его была сделана из темного твердого дерева. Я не был уверен в ценности такого ножа как оружия или инструмента, поскольку сомневался, что он удержит заточку. Оликею это, похоже, не беспокоило. В дополнение к ножу она получила длинный ремень из белой кожи. Его она застегнула на поясе мальчика-солдата по окружности живота, подчеркивая его размеры. Нож, длиной примерно с мое предплечье, великолепно смотрелся у него на боку. Оликея довольно улыбнулась и поспешила прочь из палатки кузнеца.
Женщины смеялись и болтали, мужчины с кольцами в ушах и длинными косами на затылках проходили мимо, маленькие дети в разнообразнейшей одежде носились от прилавка к прилавку. Обстановка в целом напоминала мне карнавал.
К нам обратилась бронзовокожая женщина в длинной красной рубахе. Она держала в руках поднос с маленькими стаканчиками, наполненными причудливыми напитками ярких цветов. Я учуял аромат аниса, мяты и можжевельника, но всех их перебивал сильный запах алкоголя. Оликея величественным жестом отмахнулась от нее. Я задался вопросом, естественный ли у женщины цвет кожи, или она чем-то ее подкрасила. Потом я взглянул на тыльные стороны собственных пятнистых кистей и спросил себя, какое это имеет значение. Сам я спрятан глубоко под пятнами и толстым слоем жира, подавленный моим другим «я». Разве я могу что-то сказать о другом человеке, просто посмотрев на его тело?
Я раздумывал над этим, когда вдруг осознал, что погрузился буквально в бесчувственное состояние. Я больше не слышал, не видел и не ощущал запахов ярмарки, я превратился в чистую мысль, сущность, заключенную внутри тела, но лишенную возможности им управлять. Я начал тонуть, задыхаясь в плоти. Мое сознание отчаянно трепыхалось, точно попавшаяся на крючок рыба, и наконец снова зацепилось за мальчика-солдата. Я кожей осязал ветер и отчаянно мечтал сделать несколько глубоких, задыхающихся вдохов свежего воздуха. Тысячи запахов — дым, пряности, пот, жарящаяся рыба — витали в нем. Я жадно поглощал ощущения. Я снова мог видеть и радостно смотрел на толпу ярко одетых людей, на полуденный свет, играющий на искристой поверхности моря, даже на усыпанную ракушками дорожку, по которой мы шли. Я был похож на узника, вдруг снова увидевшего мир за пределами камеры.
Внезапно я понял, что я и есть узник: я заперт в темнице тела, которое больше мне не принадлежит, и только через восприятие мальчика-солдата могу вообще что-либо чувствовать.
Я испугался, что теряюсь в нем. Наверное, мне следовало отделиться от мальчика-солдата, но меня страшило одиночное заточение в его теле. С упавшим сердцем я осознал, что начал смиряться со своим подчиненным существованием. Желание сражаться с ним постепенно меня оставляло.
Я смотрел его глазами сквозь дымку отчаяния, смотрел на его мир, как пассажир выглядывает из окна экипажа. От меня не зависело, куда меня повезут и что я увижу. Я вяло погрузился в безнадежность.
Мы прошли два пустых прилавка, у третьего Оликея остановилась.
Каменная стена высотой мне по пояс отгораживала участок земли, довольно просторный, размером с дом. Длинные шесты из выбеленного плавника поддерживали яркий тент, и ветер с моря развевал бахрому на его краях. Мальчику-солдату пришлось наклонить голову, чтобы войти.
— Позволь мне говорить здесь, — вполголоса предупредила его Оликея.
— Я буду говорить, когда сочту нужным, — грубовато возразил мальчик-солдат.
Он принялся разглядывать разложенные товары, к его восторгу примешивался ужас, уступив затем место смутному узнаванию. Здесь предлагались инструменты и необходимые вещества для шаманов. Пучки перьев, нанизанные на нитку зубы и сушеные травы покачивались на ветру, подвешенные на шестах. Искрились осколки кристаллов и позванивали колокольчики. Непонятные кусочки сушеных внутренностей животных занимали целый ряд больших охристых горшков. Плотно закупоренные стеклянные пузырьки масла соседствовали с обкатанными камешками всевозможных цветов и размеров.
На полке выстроился рядок медных мисок, до краев заполненных товарами. В первой лежали ожерелья из змеиных позвонков. Оликея приподняла одно, и оно шевельнулось, словно бы извиваясь. Она чуть содрогнулась и уронила его обратно.
В следующей громоздились сморщенные шляпки грибов.
— Для хождения по снам, — вслух заметила она, гордясь своей осведомленностью.
Третья чаша была набита сухими черно-зелеными листьями, очень похожими на кожу, вроде высушенной ящериной шкурки. Оликея поворошила их пальцем, затем задумалась, задержав руку над чашей.
— Сушеные морские водоросли. Укрепляют кровь великого после использования магии.
Голос женщины, которая, ковыляя, выбралась из занавешенного закутка за прилавком, оказался таким же сухим, как и ее товары.
Она происходила из народа спеков, но была уже такой дряхлой, что ее пятна выцвели до едва различимых разводов, а сквозь тонкие пряди седых волос просвечивала розовая, со старческими пятнами кожа. Ее темные глаза затянула пленка. Уши усеивало множество сережек с нефритом и жемчугом. Обеими руками она крепко держалась за широкий набалдашник белой трости, вырезанной как будто из цельной кости, хотя я не мог представить себе животного с костями такого размера.
Старуха уставилась на Оликею, не обращая на меня ни малейшего внимания.
— Тебе здесь нечего делать, — известила ее она. — Твоя сестра уже закупила все необходимое для великого твоего клана. Разве только он заболел?
— Я давно не видела сестру и Джодоли, — холодно ответила Оликея. — И я здесь не по ее поручению. Ты могла бы заметить, Мома, что я теперь забочусь о своем собственном великом. Или возраст настолько испортил тебе глаза, что ты не в состоянии разглядеть даже человека такой великолепной толщины?
Оликея отступила в сторону, словно до этого скрывала меня у себя за спиной. Забавный трюк, вроде попытки спрятать лошадь за кошкой. Но Мома послушно всплеснула руками, словно от внезапного удивления. Оликея ловко поймала ее трость, прежде чем та упала. Мома выхватила ее и уткнула в землю у моих ног.
— Он великолепен! Но я не знаю его! Какой клан ты ограбила? Кто теперь скулит и скрежещет зубами из-за того, что его у них увели? Или это ты решила перейти в его клан, Оликея?
— Я? Никогда. Я знаю, кем рождена. Но, Мома, я его действительно украла. Я забрала его у глупых гернийцев, не знающих даже ему цены.
— О нет! Разве такое возможно?
Пожилая женщина с трудом проковыляла пару шагов вперед. Рукой, испещренной голубыми венами, она похлопала меня по выпуклости живота, словно я был крупной и дружелюбной собакой. Я было подумал, ее потрясло, что герниец может стать великим, — но потом она заговорила снова.
— Они не поняли, каким могуществом он наделен, хотя он несет его с таким величием? — спросила она. — Как такое возможно?
— Думаю, их ослепило все то железо, каким они пользуются. — Оликея рассудительно поджала губы. — Даже на самом великом — железо, железо, железо. Железо в узелках у него на груди и даже на огромной пряжке, которую он носил на животе.
— Нет! — Мома задохнулась от ужаса. — Удивительно, что такое обращение не помешало ему расти.
Оликея снова надула губы в спекском жесте отрицания.
— Боюсь, что так и вышло, мать многих. Каким бы великолепным он ни был, я все время спрашиваю себя, каким он мог бы стать, не останься он без должного ухода и подходящей еды.
— Его мучили железом и морили голодом, — посетовала Мома. — Значит, ты его спасла, Оликея?
