Я — хищная. Ваниль и карамель (СИ) - Ангел Ксюша (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Чашка была приятно-теплой, и чай пах вкусно — лимонной цедрой и полевыми травами. Такой Эля часто готовит мне по утрам. Замечательно поднимает настроение. Я расслабилась и откинулась на спинку кресла.
Вообще, расслабляться иногда вредно, а то и вовсе нельзя.
Нужно было отказаться сразу, пойти к Алану и закрыться в детской изнутри. Там Тамара, игрушки, там пахнет детским маслом и присыпкой. Там все проще и нет подводных камней.
Но я не пошла. Это было ошибкой.
— Симпатичный рисунок, — как бы между прочим обронил Влад и кивнул на мою руку. Сам как ни в чем не бывало потянулся за конфетой и тоже зашелестел фантиком. Противный звук — мне он сразу не понравился. Думаю, эти конфеты я пробовать не стану. — Что он означает?
Я облажалась. Не надела перчатки, не засунула руки в рукава. Позволила себе беспечность просто быть счастливой. За такое не прощают. Особенно такие, как Влад.
Даша побледнела. Закусила губу. Ее руки нервно сжимали дымящуюся чашку. Она смотрела на рисунок и, казалось, хотела мысленно его стереть. Выжечь, как лазером выжигают татуировку. Отмотать назад время и сломать кисточку Томы. Сломать меня, чтобы не…
А потом она медленно подняла на меня глаза. Испуг. Злость. Обида. Что-то по-детски трогательное было в ее взгляде. А губы почти беззвучно прошептали:
— Когда?
— Вчера вечером, — выдохнула я сухое, пустынное. И замолчала. Бывают ситуации, которые объяснения опошляют.
Полено в камине треснуло и взорвалось тысячами ярких искр — мне хорошо их видно с кресла. Я смотрела туда, потому что нужно было куда-то смотреть. Застыла в межвременье, между «остаться» и «убежать». Между сказанным и утаенным.
— Что — вчера вечером? — поинтересовался Влад. Он пытался, наверное, оставить достаточное количество невозмутимости в своем голосе. Процентов семьдесят, не меньше. Уверена, даже лицо его сейчас одето в одну из популярных масок — интерес в зародыше, который проявляешь чисто из вежливости, услышав совершенно не касающуюся тебя новость.
В этот раз не вышло. Голос дрогнул, последний слог треснул, и фраза осыпалась осколками на пол.
Разоблачен.
Мне нужно на воздух, и я малодушно встаю. Ставлю чашку на стол — механическое движение. Шагаю к двери, оставляя вопросы без ответа — ответ на поверхности, настолько очевиден, что слепит. Сверкает гранями на песке — мое счастье. Это плохо. Кое-кому никогда не выбраться из тьмы.
На улице дышится. Дождь ластится к коже, оседает бисером на куртке. Кривые лужи я обхожу, трава между камней на мощеной дорожке елозит по светлым джинсам, бессовестно их пачкая. Мне все равно. Я так боялась высказать вслух, признаться, что просто забыла, как дышать. Вспомнила уже тут, в саду. С веток, покрытых редкими листьями, безжалостно капало за шиворот.
Не может быть, чтобы Влад не знал. Столько лет атли и скади вместе, наверняка он видел такие рисунки на руках их женщин. На руке Божены был и вообще…
Зачем он тогда спросил? Сам боялся поверить или…
Впрочем, гадать не имеет смысла. И я надеюсь, что он не найдет меня здесь, в зарослях, во влажном, холодном саду, за сомкнувшимися у меня за спиной ветвями.
Убежище оказалось ловушкой. Это я понимаю слишком поздно.
— Как же глупо… Почему ты всегда поступаешь так глупо? — Он появляется, как всегда, из ниоткуда. И слова его ледяные, острые, от них озноб и паника… должна быть, но нет. Лишь усталость.
— Я знала, что ты это скажешь.
— Я не о венчании. О том, что не сказала мне. — Его лицо портит эта саркастичная ухмылка. Трещина рта. — Чего ты боялась, Полина?
— Ничего. Ничего я…
— Врешь! — слова хлестают плетью наотмашь. Не дают опомниться, собраться, быть. Новая «я» замирает, выпихивая вперед другую меня — старую, ветхую, в шрамах от былых порезов. Она сильнее и привыкла к таким поворотам. В ней мудрость боли. Я думала, она умерла… — Ты боялась. Ты думала, я буду действовать, противиться. Помешаю.
— Боялась! — почти кричу. Ветер вторит мне возмущением, качает ветви, и с них сыпется горох ледяных капель. Волосы намокли и липнут к щекам. Вчерашнее счастье — неразбавленное, приторно-сладкое, воздушно-карамельное — горчит. — Ведь так и было бы. Ты… ты всегда…
— Неважно уже, — перебивает он. Выдыхает и опускает взгляд. Перебирает внутри варианты, просчитывает вероятности. — Неважно. Совсем. Такие, как Эрик, не погибают в битвах. Всегда выходят героями. Рыцари в сияющих доспехах. Таких печатают на обложках журналов и приводят в пример детям.
Он говорит, и горечь растворяется в воздухе. Вода, льющаяся с неба, отравлена. Отравлены мысли, слова, движения. Отрава сладкая и липнет к губам.
— Я не хочу, чтобы он погиб, — выдыхаю неуместное. Лучше бы молчала, право.
— Не хочешь. — Он кивает. На меня не смотрит больше, но я и рада.
Взгляды иногда тоже ранят. Я ранила его, он меня — разве не это зовется справедливостью?
— Я хочу, — признается он неожиданно спокойно. — А еще лучше, чтобы вообще не рождался.
— Не надо…
— Не буду, — соглашается он. — Это ничего не изменит. Ничего уже не способно это изменить. На твоей жиле его отпечаток, и ничто его не затрет.
— Прости, что не сказала.
Эти слова — шелуха. Ненужная, сухая. От них першит в горле, как от песка, который случайно вдохнул.
Влад выстрелил в упор коротким, ненавидящим взглядом.
Контрольный.
— Послать бы тебя к черту…
Небо прячет мои слезы в дожде. Мы еще долго в саду там втроем — я, он и небо. Извечный наш безмолвный свидетель.
Глава 16. Вести из столицы
— Совсем промокла, — ворчала Тома, растирая меня полотенцем. Щеки онемели, а еще ныло в груди, глубоко.
— Это мой защитник, от него не будет вреда, — вяло ответила я, глядя на синеющую дыру окна. Сумерки прячут тени. Дождь закончился, в широких лужах тонули желтые листья, погружаясь на мутное дно. Я мысленно хоронила их, когда шла обратно, к дому. Влад уехал, а я еще долго стояла там, где дождь размывал его следы.
— Был защитником, — поправила Тома. — Ты уже не атли.
Не атли.
Не.
Атли.
Перекатываю эту фразу на языке. У нее знакомый вкус. Терпкий вкус свободы от прошлого. Я все сделала правильно, говорю себе. Если долго говорить, то можно поверить. Даже доводы есть, например, своя рубашка ближе к телу. Я не обязана говорить Владу обо всем, что происходит в моей жизни.
Когда я вернулась в дом, Даша молчала и хмурилась. Обнимала себя за плечи, смотрела в окно и, казалось, вот-вот расплачется. Еще одна не рада. Ну и черт с ней! Зато Лара меня поздравила. Сухо, конечно, в ее излюбленной высокомерной и отстраненной манере, но все же. Неожиданно.
В целом вечер прошел тепло. Ужин, посиделки у камина, тихие разговоры. Только сон не шел. Перевалило за полночь, а мы все сидели: я, Эрик, Тома, Эля. А еще Даша в кресле, поджав колени к груди. Она не участвовала в беседе — только слушала и почти не шевелилась. Еще гипнотизировала экран смартфона. Смартфон молчал.
Эрик казался задумчивым и отстраненным. За руку меня, правда, держал и иногда прижимал к себе, целуя в затылок. Было тепло и спокойно, я куталась в пушистый плед и прижималась спиной к груди мужа.
В дверь стукнуло неожиданно и резко — я даже подскочила. Такое впечатление, что в нее бросили чем-то тяжелым, и оно, ударившись, рухнуло на крыльцо. Эрик тоже встал и крепко сжал мои плечи, Даша поднялась, Тома воинственно подалась вперед…
Я замерла. Внутренности сжались. Сердце заколотилось, как сумасшедшее, плед сполз с плеча.
— Дарья, — бросил Эрик, и она кивнула. Подошла ко мне и зачем-то обняла. Бледная, испуганная.
Перед глазами пронеслись картины — одна красочнее другой. Неизвестный убийца в черном плаще с ритуальным ножом. Кривая улыбка, прищуренные глаза, впалые щеки. И волосы темные развеваются.
Почему я его таким представила?
Эрик уверенно подошел к двери, открыл ее… и за шкирку втащил в дом мокрого Дэна.
Его светлая майка была полностью испачкана грязью, чуть выше локтя алела ссадина, а на лице застыло выражение удивления вперемешку с досадой.
