Воин кровавых времен - Бэккер Р. Скотт (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Рыцарь в отчаянии кивнул. Ахкеймион понял, что этот человек не годится для войны.
— Но почему? — воскликнул рыцарь. — Ну, мы же видели множество мертвецов!
— Видеть и быть свидетелем — не одно и то же.
— Я не понимаю…
— Свидетельствовать — означает видеть то, что служит свидетельством, судить то, что следует судить. Ты видишь, и ты судишь. Свершилось прегрешение, был убит невинный человек. Ты видел это.
— Да! — простонал рыцарь. — Девочка. Маленькая девочка.
— И теперь ты страдаешь.
— Но почему?! Почему я должен страдать? Она мне никто! Она была язычницей!
— Повсюду… Повсюду нас окружает то, что благословенно, и то, что проклято, священное и нечестивое. Но наши сердца подобны рукам; от соприкосновения с миром они делаются мозолистыми. Но сердца, какими бы огрубевшими они ни были, болят, если перетрудить их или если натереть в непривычном месте. Некоторое время мы ощущаем неудобство, но не обращаем на него внимания — у нас ведь так много дел…
Келлхус посмотрел на свою правую руку, потом вдруг сжал ее в кулак и вскинул над головой.
— А потом один удар, молотом или мечом, водянка лопается, и наше сердце разрывается. И мы страдаем, ибо чувствуем боль, причиняемую тем, что благословенно, тому, что проклято. Мы больше не видим — мы свидетельствуем…
Его сияющие глаза остановились на безымянном рыцаре. Голубые и мудрые.
— Вот что произошло с тобой.
— Да… Да! Но что же мне делать?
— Радоваться.
— Радоваться? Но я страдаю!
— Да, радоваться! Загрубевшая рука не может ощутить, как нежна щека любимой. Когда мы свидетельствуем, мы принимаем ответственность за то, что видим. И это — именно это! — означает принадлежать.
Келлхус внезапно встал, соскочил с невысокого помоста и сделал два шага в сторону толпы.
— Не ошибитесь! — продолжал он, и воздух зазвенел от звуков его голоса. — Этот мир владеет вами. Вы принадлежите, хотите вы того или нет. Почему мы страдаем? Почему несчастные кончают с собой? Да потому, что мир, каким бы проклятым он ни был, владеет нами. Потому, что мы принадлежим.
— И что, мы должны радоваться страданиям? — с вызовом выкрикнул кто-то из толпы.
Князь Келлхус улыбнулся, глядя в темноту.
— Но тогда это уже не страдания, верно? Собравшиеся рассмеялись.
— Нет, я не это имел в виду. Нужно радоваться значению страданий. Тому, что вы принадлежите, а не тому, что вы мучаетесь. Помните, чему учит нас Последний Пророк: блаженство приходит в радости и печали. В радости и печали…
— Я в-вижу мудрость твоих слов, князь, — запинаясь, пробормотал безымянный рыцарь. — Действительно вижу! Но…
И шестым чувством Ахкеймион понял суть его вопроса… «Но как этого добиться?»
— Я не прошу тебя видеть, — сказал Келлхус. — Я прошу тебя свидетельствовать.
Непроницаемое лицо. Безутешные глаза. Рыцарь моргнул, и по его щекам скатились две слезы. Потом он улыбнулся — и не было на свете ничего прекраснее этой улыбки.
— Сделать себя… — Голос его дрогнул и сорвался. — С-сде-лать…
— Быть единым целым с миром, в котором живешь, — величественно произнес Келлхус. — Сделать свою жизнь заветом.
«Мир… Ты приобретешь мир».
Ахкеймион взглянул на пергамент и лишь теперь осознал, что перестал писать. Он повернулся и беспомощно посмотрел на Эсменет.
— Не волнуйся, — сказала она. — Я все запомнила. Ну конечно же, она запомнила.
Эсменет. Второй столп, на котором покоился его мир, причем куда мощнее первого.
Это казалось одновременно и странным, и очень уместным — обрести нечто, очень схожее с супружеством, посреди Священной войны. Каждый вечер они в изнеможении уходили или от помоста Келлхуса, или от костра Ксинема, держась за руки, словно юные влюбленные, размышляя, или пререкаясь, или смеясь над недавними событиями. Они пробирались между растяжками шатров, и Ахкеймион с преувеличенной галантностью откидывал полог их палатки. Они раздевались, а потом находили друг друга в темноте — как будто вместе могли сделаться чем-то большим.
Мир отступал в тень. С каждым днем Ахкеймион все меньше думал об Инрау и все больше размышлял о жизни с Эсменет. И о Келлхусе. Даже опасность, исходящая от Консульта, и угроза Второго Армагеддона стали чем-то банальным и далеким, словно слухи о войне между неизвестными бледнокожими народами. Сны Сесватхи обрушивались на него с прежней ясностью, но растворялись в мягкости ее прикосновения, в утешении ее голоса. «Ну, будет, Акка, — говорила она, — это только сон», — и все одолевающие его картины — рывки, стоны, плевки, пронзительные вопли — все таяло как дым. Впервые в жизни Ахкеймионом завладело нынешнее время, настоящее… Ее глаза, становящиеся обиженными, когда он ронял что-нибудь, не подумав. Ее рука, перебирающаяся к нему на колено, когда они сидели рядом. Ночи, когда они лежали обнаженные в палатке — голова Эсменет покоилась у него на груди, темные волосы струились по плечам и шее — и говорили о вещах, ведомых им одним.
— Это все знают, — сказала она как-то.
В ту ночь они ушли рано и теперь слышали голоса остальных: сперва шутливые протесты и громкий смех, потом полная тишина, порожденная магией голоса Келлхуса. Костер все еще горел, и они видели пятно света сквозь холст палатки.
— Он — пророк, — пояснила Эсменет. Ахкеймиону стало страшно.
— Что ты говоришь?
Она повернулась и изучающе взглянула на него. Казалось, будто ее глаза светятся.
— Только то, что тебе требуется услышать.
— А почему мне требуется это услышать? Что она говорит?
— Потому что ты так думаешь. Потому что ты этого боишься… Но прежде всего потому, что тебе это нужно.
«Мы обречены», — сказали ее глаза.
— Не смешно, Эсми.
Эсменет нахмурилась, но не сильно — как будто заметила прореху на одном из своих новых платьев кианского шелка.
— Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз связывался с Атьерсом? Недели? Месяцы?
— При чем тут…
— Ты выжидаешь, Акка. Выжидаешь, чтобы увидеть, во что он превратится.
— Кто — Келлхус?
Эсменет отвернулась, прижалась щекой к его груди.
— Он — пророк.
Она знала его. Когда Ахкеймион вспоминал прошлое, ему казалось, что она знала его всегда. Он даже принял ее за ведьму, когда они впервые встретились, и не столько из-за едва различимой Метки заколдованной ракушки, которую Эсменет использовала в качестве противозачаточного средства, сколько из-за того, что она угадала в нем колдуна буквально через пару минут. Казалось, будто у нее с самого начала был талант к нему. К Друзу Ахкеймиону.
Это было так странно — чувствовать, что тебя знают. Действительно знают. Что тебя ждут, а не опасаются. Что тебя принимают, а не оценивают. Странно чувствовать себя привычкой другого. И постоянно видеть свое отражение в чужих глазах.
И не менее странно было знать ее. Иногда она хохотала так, что у нее начиналась отрыжка. А когда она разочаровывалась, глаза у нее делались тусклыми, словно пламя свечей, которым не хватает воздуха. Она любила класть руку ему на член и держать неподвижно, пока тот затвердевает. «Я ничего не делаю, — шептала она, — и все-таки ты встаешь ко мне». Она боялась лошадей. Она поглаживала левую подмышку, когда впадала в задумчивость. Она не прятала лица, когда плакала. И могла говорить столь прекрасные вещи, что иногда Ахкеймиону казалось, будто у него вот-вот остановится сердце.
Детали. Довольно простые по отдельности, но вместе пугающие и загадочные. Тайна, которую он знал…
Что это, если не любовь? Знать, доверять тайну…
Однажды, в ночь Ишойи, когда конрийцы устроили праздник с обильными возлияниями, Ахкеймион спросил у Келлхуса, как тот любит Серве. К тому моменту не спал только он, Ксинем и Келлхус. Все они были пьяны.
— Не так, как ты любишь Эсменет, — ответил князь.
— А как? Как я люблю ее?
Он споткнулся и зашатался в дыму костра.
— Как рыба любит море? Как… как…
— Как пьяница любит свой бочонок! — хохотнул Ксинем. — Как мой пес любит твою ногу!
