Алракцитовое сердце. Том I (СИ) - Годвер Екатерина (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
– Все равно, говоришь, не по-людски… В вашей Орыжи что, совсем не случается убийств? – спросил Голем после долгого молчания.
– Нет. – Деян не мог отделаться от ощущения, что чародей хотел сказать нечто совсем другое, но в последний момент передумал. – Не случается.
– В самом деле? – удивился чародей. – Никто ни с пьяных глаз дружка не зашибет, неверному супругу крысиной отравы ни подсыплет?
– Старики рассказывали, случалось и похлеще. Но на моей памяти до тебя не было такого, чтоб человек человека насмерть, да еще с умыслом. Достаточно людей зверье и хвори забирают, чтоб нам еще друг друга губить. Где-то, слыхал, это дело обычное, чтоб насмерть между собой драться. – Деян вспомнил рассказы преподобного Тероша. – Но не у нас. Хотя на кулаках много кто охоч, в праздник, по уговору или с обиды. Нечаяно ухо отшибить или нос своротить – дело обычное, но чтоб насмерть – упаси Господь.
– Чудной край, чудные люди. – Голем покачал головой, выражая не то одобрение, не то недоумение. – Ну, хоть что-то хорошее есть в этой вашей чудаковатости… Вина моя перед вами больше, чем кажется: ты сам же, еще там, в доме подруги твоей, это подмечал.
Что он такое «подмечал», Деян не помнил и вспоминать не слишком-то хотел. Лучше всего казалось теперь завалиться спать или хотя бы лечь, закрыв глаза, – до часа, когда солнце очертит тени, и настоящее с прошедшим вновь будут ясно отстоять друг от друга. История чародея завораживала, но слишком тревожила душу в ночном полумраке; слишком многое уже было сказано и услышано.
Джибанд молчал, недвижный, как скала, но, несомненно, внимательно слушал и размышлял о чем-то своей обезображенной головой. Голем хмуро смотрел на угли. Вид у него был неважный.
– Ляг, отдохни. Ночь глубокая ведь. – Деян картинно зевнул. – Потом все дорасскажешь. Снег нас тут запер невесть насколько; окосеем еще от разговоров.
– Не важно. – Голем дернулся, будто очнулся. – Я не лучший рассказчик, но выслушай меня до конца, прошу.
В голосе его звучала искренняя мольба, и Деян поспешил возразить:
– Рассказчик ты хороший, даже слишком. Хочешь – продолжай. Я слушаю.
– Знаешь, в иные часы мне тоже хочется все забыть, вот как он. – Голем кивнул на Джибанда. – Но в остальное время я страшусь этого до судорог… Ничего, кроме памяти, не осталось, но и память уже будто не моя; будто я не имею на нее права. И сама она тает, блекнет…
– IV –
– Ты думаешь, наверное, что после ритуала я поспешил воспользоваться сотворенным телом и выбраться на свободу. У меня возникало такое желание, не скрою; но я подавил его. По многим причинам. – Голем поскреб бороду. – В мыслях, еще задолго до начала работы, я мечтал не о костылях-самоходах: о друге, о брате… Смейся, если хочешь! Но за годы, что подыскивал и составлял заклятья, я привык относиться к творимому мной существу именно так. Я мысленно разговаривал с ним, когда заходил в тупик, хвастался успехами, жаловался на неудачи. Когда он, наконец, во плоти предстал передо мной – взять все его возможное себе сделалось для меня немыслимо… Я решил забирать контроль над его телом как можно реже. К тому же я здорово трусил. Мир за пределами подземелья, который я успел подзабыть, внушал мне немалые опасения; но еще больше я боялся отца, того, что он сделает, если узнает обо всем. Так что на первых порах я по-прежнему все время проводил в подземелье. Но многое с появлением Джеба переменилось. Теперь такое существование не тяготило меня; можно сказать, я был тогда почти счастлив… Днем я отсыпался и ел, а ночами выбирался из камеры, и начиналась жизнь. Я учил его, – Голем бросил короткий взгляд в сторону великана, – всему тому, что знал сам. Научил и читать: он очень полюбил это занятие, позволявшее коротать дневные часы. Я выпросил у отца еще книг… Днем Джибанд читал, а ночами мы разговаривали или упражнялись в колдовстве в поминальном зале. К моей огромной радости, Джеб быстро учился и меньше чем за пять лет сделался почти неотличим от человека. В чем-то стал мне ровней, а в чем-то даже и превзошел меня: вместе же мы достигли больших успехов. Невероятных, невозможных успехов. Мои предшественники использовали полуживых как оружие, как инструмент для самой опасной и грязной работы: никто не позволял им жить подолгу и тем более не занимался всерьез тренировкой их разума и развитием способностей – потому многое считалось для них попросту невозможным… По счастью, я этого не знал тогда. Подробности наших занятий я опущу – вряд ли они тебе сейчас интересны.
– Пожалуй, – кивнул Деян.
– С некоторыми из стражников я со временем тоже сошелся накоротке. Не без их помощи мы впервые попробовали выйти наружу: они отыскали заложенный осадный тоннель, ведший за стены, а я расчистил проход. Выходил, конечно, Джибанд, а я подглядывал за всем через его глаза. В замок соваться мне казалось опасным – там каждый миг был риск столкнуться с отцом, – так что мы всего лишь побродили немного по окрестностям. До сих пор помню ту, самую первую прогулку в летнюю полночь… Джибанду все внове было, и мне, можно сказать, тоже. Но постепенно я осмелел. Версты наматывать вокруг стен мне стало мало; хотелось большего. Тогда уже стояла осень – когда я, решившись, отправился к тому единственному месту поодаль от замка, которое неплохо помнил. К той деревеньке, которая дала мне приют во время моего неудачного побега… Там я надеялся отыскать и мальчишек, с которыми сдружился за свой короткий побег. Но, своему удивлению, я не нашел ее: пустошь простиралась там, где, как я помнил, она была; дороги теперь обходили ее стороной. Я стал расспрашивать прохожих, и какой-то старик нехотя разъяснил «заезжему», за которого он меня принял, что к чему. После того, как я заболел, рассвирепевший отец приказал сравнять дома с землей, а жителей – подвергнуть допросам и казнить посажением на кол. Но до того велел отделить от матерей младенцев и малолеток, говорить не способных, посадить их всех в чаны и на виду у родни развести под ними огонь. – Голем закрыл на миг глаза. – Я сперва не поверил, Деян. Я понимал, что отец сумасшедший, что он может казнить без суда или убить сгоряча, может убить и по расчету, но никогда прежде он не казался мне чудовищем, и я сам себе прежде чудовищем не казался. Была ли то беспощадная допросная пытка или попросту месть за мою болезнь? Разум безумца постичь невозможно. Я жил в суровое время, но не знаю кроме себя никого, из-за кого сварили бы живьем десяток младенцев на глазах у матерей: подобная жестокость не встречалась даже в диких краях. С таким непросто смириться, когда ты – парализованный юнец, не нанюхавшийся еще крови и гнилых потрохов… Я сперва не поверил; но потом расспросил людей, нашел в земле кости там, куда мне указали, и разыскал кое-кого из тех, кто участвовал в зверствах. Многое отец, прекрасный колдун, проделывал сам, собственноручно, но были у него и помощники, и отнюдь не все из них стеснялись своих деяний… Хотел бы я сказать, что дальше действовал по велению рассудка и совести, но это было бы ложью: я впал в звериную ярость. В этом я весь в отца. И тогда, единожды в жизни, это сослужило мне и всем остальным хорошую службу: когда отец в следующий раз вошел в камеру, я, едва увидев его, в припадке гнева позабыл весь свой страх перед ним, державший меня столько лет, и обрушил на него потолочную балку. Это не убило его, но надолго оглушило. Ирония… Отец носил при себе множество хитроумных защитных амулетов: против такого злодейского колдовства, против сякого – но против удара бревном по голове все они оказались бесполезны. К тому же от меня он не ждал подвоха: я был, можно сказать, единственным человеком, которому он доверял. А зря! – Голем горько улыбнулся. – Вдвоем с Джибандом мы связали его, оглушенного, напоили сонной травой и заперли в мою прежнюю камеру, а после кузнец под моим руководством заковал его в золотые браслеты, чтобы сдержать колдовскую силу. Так кончилось его несчастливое правление Старожьем, продлившееся без малого двадцать лет: совсем недолго по меркам нашего рода. Но дел отец натворил столько, что это пятно с нашей чести я не надеялся смыть… Изучая чары в подземелье, я многого, очень многого не знал: сваренные младенцы оказались еще не худшим его поступком.
