Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
Доннер
Ночью Вьюга неожиданно заплакала во сне, и Гром понял: где-то творится чудо. Сколько раз уже с ней такое происходило. Положив рогатую голову поперёк длинной шеи любимой, похрапывал, похрюкивал, успокаивал. Главное, яйца не растревожились — время подходит, остался последний десяток лет. Любая печаль матери может вынудить птенцов к преждевременному рождению. Впрочем, чудо — добрые слёзы, вреда нанести не должны. И всё-таки, всё-таки…
Ближе к утру жена успокоилась, поудобнее обернулась вокруг кладки, и заснула ровным, спокойным сном. Вот и всё, чудо произошло. Теперь проспит дня три, потеряет из жизни три года. Это если долг не отдадут. Не все решаются идти до конца. Три года из десяти тысяч — мелочь. Да сколько таких мелочей уже на счету Вьюги?
Знаю, знаю, уймитесь, боги, не ропщу. Наша работа — чудеса творить. Дайте только племя восстановить, не отвернитесь. А то голоса ваши сомнений полны. Сами с собой, что ли, спорите? Думаете, как ловчее повернуть? Это хорошо, без спора всегда дрянь получается. Не передеритесь там.
Гром, фыркнул, что значит — хмыкнул. Мало кто выжил, увидев ухмыляющегося Змея. Животное вытянуло шею, зевнуло. Чёрный стряхнул с себя сон, встал в гнезде, размял ноги, спину, хвост. Встрепенулся. Всё равно уже не заснуть. Расправил крылья, помахал, разогревая мышцы. Летающим, без зарядки — никак.
Блестящее чернотой тело всеми четырьмя встало на краю гнезда, напряглось. Шея вытянулась вперёд, хвост выпрямился, уравновесил. Передние ноги отпустили захват, задние с силой оттолкнулись. Миг, два, три — в свободном падении. Земля стремительно приближается, как бы не разбиться. Четыре, пять — крылья раскрылись, зацепились за уплотнившийся воздух, взмахнули пару раз, расправились, надулись парусами. Падение перешло в парение. С полверсты до земли. Попробовать, что ли, до шести досчитать? Опасно. Может быть, когда всё закончится и завет отца будет выполнен.
Мысли в Змеевом обличье всегда короткие, отрывистые.
Несколько раз взмахнул, начал кругами набирать высоту. Взмыл выше гнезда, поймал поток, осмотрелся, нашёл взглядом котловину в горах. Пар над ней поднимается густой, словно сама земля дышит. Зоркий глаз углядел спускающийся по кривой дороге отряд сыновей. Ещё сотня подоспела. Мало. Как же вас мало. Не может Вьюга давать больше яйца в день, что поделаешь. Да и те — недозрелые.
Покружил над Котловиной, привык к серному запаху, начал опускаться к Башне. Змей легко взлетает с земли. Но зачем, если с Башни удобнее? Уселся на верхнюю площадку, сложил крылья, несколько раз глубоко вздохнул. За всё надо платить. За оборот — болью. Суставы выворачивались, принимали неудобное положение. Кости укорачивались, уплотнялись. Люди очень удивились бы, узнав, что на весах Змей и человек почти равнозначны: для полёта кость нужна тонкая, хрупкая — иначе не взлететь. Мало доблести убить Змея в его лётном обличии. Что жабу раздавить: пробейся через панцирь к нежному мясу и слабым костям. Потому и чешуя такая — упругая, тонкая, стрелы от неё отскакивают — не за что наконечнику зацепиться. С копьём сложнее, но копейщик — медлителен, неуклюж. Везде свои плюсы и минусы. В человечьем обличии Змей почти непобедим — кость плотная, панцирь толст — настоящий доспех. Даже огня почти не боится, да, видимо, слишком много в восточном море его было, что вся сотня без следа сгорела.
Видел он тот пожар. Как раз подлетал, да не стал приближаться — степняков много. Схоронился в северных горах. Думал до вечера, как дальше быть. Если прознали о Змеевом люде, надо все сотни к Горе отзывать. А как узнаешь — прознали, или нет? Решил поберечься. Облетел в три дня все Башни, отозвал сыновей.
Гром захватил из-за спины два перегиба, стянул к подбородку, закрепил бляхой. Ещё два перегиба сложились островерхим капюшоном, легли на голову. Здесь можно не подпоясываться, продольные маховые хрящи никого не удивят — все свои. Если бы крылья не волоклись по земле, то и не скреплял бы. Огляделся, нашёл клюку на краю площадки, подобрал. На каждой Башне лежит такая — иначе не спустишься по ступеням. Полетишь кубарем, шею свернёшь.
Внизу Грому поклонился хранитель, подал кружку воды, краюху хлеба.
— Сотника позови, — сухо сказал Гром. Совсем глупые, пока не прикажешь, ничего не соображают. Только в няньки и годятся. — И еды принеси.
Хранитель склонил голову, отвернулся. Раздался оглушительный переливчатый свист. Гром перешёл в комнату без двери, поставил на высокий стол кружку, щёлкнул пальцами. Огарок свечи загорелся ровным, ярким пламенем, пришлось чуть пригасить указательным — переколдовал. Устал, наверное. С чего бы — только проснулся. Ах, да — Вьюга.
Сотник вбежал так стремительно, словно от скорости зависела его жизнь. Кто же на своё дитё руку поднимет? Разве, что люди.
— Здравствуй, Отец. — Сотник посмотрел в пустой угол, бледное лицо нахмурилось. Впрочем, человек бы ничего не заметил. Для людей всё Змеево племя — бесстрастно.
— Здравствуй, Крылак. Дня три-четыре яиц не жди. Мать чудо творила.
— Уходим от плана.
— Не жди, говорю. Пошептайся с богами. Если она перестанет, мы будем не нужны, понял?
Крылак приподнял голову, закрыл глаза. Некоторое время стоял, склонял голову налево, направо, прислушивался.
— Да. Я не мог распознать последнее. Но там снова — про жертву.
— Сколько раз тебе говорить — жертвы нужны не богам. Чего им с этих жертв? Мы жертвуем — себя! Кто перестанет жертвовать собой, тому не подняться ввысь. Слишком тяжёл.
Верхняя губа Крылака упрямо приподнялась, глаза сузились.
— Мне и так не подняться. Прыгаю локтей на двести, не боле.
— Это потому, что ты здесь, в Котловине. Тем, — старик указал пальцем куда-то в долину, — и на двадцать не подпрыгнуть. Хочешь к ним? Режь верхние перегибы, наноси резьбу, вынимай хрящевые пластины, и — иди. Мир посмотришь. А хранители — выше своего роста подпрыгнуть не могут. Думаешь, я не жертвую?
Крылак долго, не мигая смотрел в лицо Грома, наконец, плечи опустились.
— Прости, Отец. Насколько ты постарел за последний год?
— Пустяки, лет на двадцать.
— Врёшь. Сколько тебе сейчас?
— Шесть с половиной тысяч лет. Плюс-минус сотня.
— И это ты истратил за две тысячи лет жизни? Ты же обещал вести записи.
— Ты мне напоминаешь Вьюгу. И не только лицом: она тоже всегда ворчит об этом. Ничего, сын, — Гром похлопал Крылака по спине, — теперь уже скоро. Боги обещают к солнцестоянию всё завершить. Отосплюсь в личине. Давай пройдёмся, покажешь своё хозяйство.
***
Котловина потухшего вулкана своим теплом пригрела тысячи яиц. Кладки разложены по годам и месяцам, число на каждом яйце. В некоторых месяцах дней не хватает, можно точно сказать, когда Вьюга творила или болела. Гром спросил Крылака:
— Хранителей хватает?
— Трое умерли, один за другим. Из одной кладки оказались.
Да, было время, лет тридцать назад. Гром ещё не разобрался, как всё правильно устроить, собирал отряды из одной кладки. Проходило время, воины умирали один за другим. Теперь делают иначе — сложный расчёт не даёт больших потерь в течение года. Для того и бляхи у всех братьев: во избежание поветрий. С хранителями расчёт самый простой — их вынашивают всего год. Потому и глупы.
— Трёхлетки?
— Где-то в прошлом случился сбой. Не хватает сотников, некоторых трёхлеток помечаем на передержку, но боюсь, можем накопить ошибку. Нужна твоя помощь.
Гром помнил этот сбой. Носился по землям, словно угорелый, искал следы Змеевой Страны, пока не понял, что если она где и была, то — точно не здесь. Потерял месяц, недосмотрел за кладками, и трёхлеток накопилось такое количество, что пришлось сдвинуть план на более позднее время. Аукнулось. Трёхлетки — боевые змеёныши. Каждый сильнее десятка людей, сообразительные, но говорить по человечьи ещё не умеют — гортань не готова. Приходится общаться свистом.
— Дюжины?
— Вот их и не хватает. Не получается складывать ровные сотни.
