Знамение пути - Семенова Мария Васильевна (читать книги регистрация txt) 📗
Тронулся с места и зашагал к дороге, более не оборачиваясь. Перед ним лежало Захолмье, и вечером он собирался достигнуть устья речки Потешки. И полагал, что до тех пор останавливаться на отдых совершенно необязательно.
…А над священным Харан Кииром, чуть сбоку, плыла большая туча. Увидишь такую, и сразу сделается очевидно, насколько происходящее в небесах величественнее и грознее всего, что может содеяться на земле. Может, для каких-то мелких тучек этот кряж и вправду являлся Заоблачным, но не для этой! Туча не торопясь шествовала над хребтом, и с высоты небесных сфер, дававших опору её раскинутым крыльям, страшные пропасти и отвесные горные стены казались всего лишь морщеватостью на земном лике, кочками, присыпанными снежком. Срединная часть тучи была увенчана грозовой наковальней, и оттуда вниз, к горным склонам, неровным косым клином тянулись густые серые нити. В горах снова шёл снег.
Озеро, к которому Волкодав вышел под вечер, было гораздо обширнее первого. Оно тянулось, насколько венну было известно, далеко на восток и там соединялось несколькими длинными проранами с морем. Здешние жители строили прочные мореходные лодьи и путешествовали на них в Тин-Вилену, и поэтому название у озера было очень простое: Ковш.
И островов в нём было – как пельменей в глиняном кухонном ковше, когда хозяйка снимает его с печки и ставит на стол.
То, что, глядя с матёрой суши, несведущий человек посчитал бы противоположным берегом за нешироким проливом, на самом деле оказывалось островом, да не одним, а целым их скопищем. Острова разделялись протоками, то полноводными, то совсем узкими, заросшими камышом. В одних ощущалось довольно отчётливое течение и среди россыпей подводных камней хорошо ловился судак, другие оборачивались затонами, чья тёмная гладь давала приют водяным лилиям и кувшинкам. И дно то представало весёлым и ровным, песчаным, ясно видимым сквозь чистую воду, то обрывалось непроглядными ямами, то целило в лодочное днище камнями, коварно затаившимися под самой поверхностью, – заметишь, только когда уже поздно будет сворачивать…
И вот так – вёрсты и вёрсты. Всё разное, всё непохожее… и некоторым образом повторяющееся. Сунешься не знаючи, вполне можно заплутать. А ведь Ковш был всего лишь южным пограничьем обширного края, где суши и воды было хорошо если поровну и о котором никто не взялся бы с определённостью сказать, что это на самом деле такое: одно сплошное озеро, разделённое пятнышками и полосками суши, или всё-таки материк, необычайно изобилующий водой?..
Не приходится сомневаться только в одном, размышлял Волкодав, вслушиваясь в шум и рокот близкой реки. Здешним жителям можно ни в коем случае не опасаться нашествия. Какой Гурцат сумеет заставить своё войско одолеть десять тысяч проток, какие сегваны смогут разобраться в десяти тысячах островов, а главное – чего ради?.. Воистину счастливый народ…
Подумав так, он в очередной раз поймал себя на том, что невольно облекает свои мысли в форму, сходную с присутствовавшими в книжных трудах. Примерно так, помнится, выражался Эврих, когда бросал на руку плащ и принимался размышлять вслух, точно слушал его не дремучий варвар-венн, а вся школа немеркнущего Силиона – сонмище мудрецов, облачённых в бело-зелёные одежды познания.
А что? Ещё чуть, и, глядишь, я сам начну книгу писать! Ведь даже у Салегрина с Зелхатом про Озёрный край достоверного почти ничего нет…
Волкодав попытался представить, как это он берёт в руки перо, добывает чернил и принимается марать добрые пергаментные листы… бесконечно ошибаясь, исправляя и чёркая, забегая назад и творя вставки о том и о сём, неизбежно забытом по ходу рассказа… Представил – и ощутил робость.
Вот Эврих, тот не робел. Умел как-то всё внутри себя по полочкам разложить… а потом сразу записать – и готово!
Следовало честно признать: существовали умения, о которых ему, Волкодаву, не стоило и помышлять.
Но, наверное, Эврих тоже с этим не родился?.. А стало быть, смогу научиться и я?..
Ответа не было.
И не будет – пока я не попробую…
Мысль не ведает удержу. Волкодав немедля вообразил, как возвращается в Беловодье и этак небрежно выкладывает Эвриху толстую пачку исписанных листов: «Глянь вот. Это как я через Озёрный край путешествовал…»
Венн зримо представил, что за дивное выражение лица при этом сделается у арранта, – и его поневоле разобрал смех.
Петлявшая дорога тем временем уже несколько раз выводила его к руслу речки, в которой он уверенно узнал Потешку. Самое правильное название для потока, вынесшего на своём пути весь песок и пляшущего теперь на крутых лбах голых, до блеска отполированных валунов. Речка изобиловала борзинами-перекатами, где чуть не половина воды превращалась в белую пену и с весёлым рёвом падала вниз. То-то хлопотно здесь станет по осени, когда вернётся из морских странствий и пойдёт на нерест лосось и начнёт прыгать и плыть, бешено превозмогая отвесные струи воды…
Люди редко строят себе дома при дороге, чтобы жить на отшибе. Мало ли кого принесёт ветром с пыльного тракта! Всегда легче, когда за спиной – многочисленная родня или, по крайней мере, соседи. Вот и Панкел Синий Лёд жил хотя опричь всех, но – на расстоянии нескольких поприщ от большого селения по ту сторону устья Потешки. Пока тишь да гладь, можно ни с кем не иметь дела. А случись что – небось на крик о помощи сразу все прибегут.
Тхалет, Мааюн и Йарра (со слов отца) хвалили гостеприимство хозяина. Однако… Жилище Панкела Волкодаву не понравилось сразу и прочно.
То, что Панкел не был прирождённым озёрником, а предпочитал охотиться на матёрой суше, венн понял с первого взгляда. На кольях тына красовались черепа волков, медведей и оленей с лосями, не говоря уже о головках маленьких пушных зверьков. И уже это было непонятно и вселяло подспудную тревогу. Дома у Волкодава тоже вывешивали на забор черепа… Но – принадлежавшие лошадям, быкам и коровам, чтобы стороной обходила всякая скотья хворь. А чего ради поднимать на колья мёртвые головы диких зверей? Чтобы души убитых животных не пришли требовать справедливости?.. Но это могло означать только одно: хозяин двора охотился на них без чести и совести. Ставил жестокие ловушки, да ещё и не каждый день обходил их, так что, к примеру, волк, провалившийся в ловчую яму и повисший на кольях, по трое суток выл, умирая… а потом уходил на Небо жаловаться Старому Волку на беззаконие неправедного человека.
И к такому Панкелу молодые горцы обращали вязанное узлами письмо, испрашивая дружеской помощи побратиму, которого надлежало передавать «из рук в руки» через весь Озёрный край, от одного селения к другому, до самого Ракушечного берега?..
Нет, что-то тут всё же не то. Или за несколько лет, пока здесь последний раз бывали итигулы, многое переменилось, или я ничего не смыслю в здешних обычаях… что, конечно же, вероятней…
Из-за забора раздавался злой пёсий рык.
Волкодав прислушался и только покачал головой. Пёс ярился вовсе не на него. То есть о его присутствии перед воротами четвероногий страж вовсе не догадывался, но не из-за отсутствия бдительности и подавно не по причине плохого чутья: просто был занят иным делом, гораздо более важным. А именно отваживал кого-то, слишком близко и слишком дерзко подобравшегося с палкой.
Волкодав постучал в ворота. Последовало мгновение тишины, а потом рычание и лай сразу переменились. Венн услышал шаги по двору – и узнал их, к некоторому своему удивлению… Вот стукнула отодвигаемая щеколда… Открылась калитка, и Волкодав оказался носом к носу с Шамарганом.
– Ты!.. – мгновенно исполнившись неприязни, выдохнул лицедей.
Ты!.. подумал венн, но вслух, понятное дело, сказал совершенно иное:
– Здравствуй, добрый человек… не знаю уж, как ты теперь себя называешь. У меня дело к господину этого двора, именуемому Панкелом.
– Заходи, – буркнул Шамарган так, словно имел полное право пускать кого-то или не пускать. Волкодав вошёл внутрь и бережно притворил за собою калитку.
