Последний стожар - Емец Дмитрий (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
– Это не считается! Вставай! У тебя сегодня контрольная!
Ева чувствовала: мама стоит у двери и смотрит в щёлку. Щёлка крошечная, случайная. Просто трещина в дереве. Удивительно, что фотоны света вообще могут в такую пролезть. Но как-то пролезают, расталкивая друг друга локтями.
«Пусти! Я хочу наябедничать!» – орёт один фотон. «Нет, ты пусти! Я тоже хочу наябедничать, что она дрыхнет!» – вопит другой. Но наябедничать они могут не так уж много. В щёлку видна не вся комната, а лишь некое пространство у пола и чёрная раздвижная кровать из шведского магазина.
Не отрывая головы от подушки, Ева ухитрилась выпутать из одеяла ногу и подрыгала ею в просматриваемом пространстве.
– Вот, маман, видишь? Я уже встала! «Дочь, опоздаешь на электричку!» – «А знаешь во сколько я вчера легла?» – «А тебя никто не заставлял во столько ложиться!» Ой, это же ты должна говорить! Прости, маман!
Мама спокойно слушает. Язык, как известно, тоже мышца. Ребёночек поболтал утром, кровь в мозг прилила – вроде как зарядку сделал. После зарядки авось дотащится до ванной и до кухни. А там можно покормить и дружелюбным пинком отослать в школу.
Убедившись, что Ева наболтала достаточно и уже не уснёт, мама ушла вниз. Было слышно, как она спускается по лестнице. Ева даже могла сказать, на какой она ступеньке. Каждая ступенька имела свой скрип.
Ева села в кровати. Крошечная комнатка – два шага на четыре – кипела жизнью. Сбежавшая улитка-ахатин прочерчивала по обоям белые полосы. В этом было что-то мистическое: улитка ползёт – и рисунок с обоев таинственно смывается. Как-то Ева запустила по обоям и виноградных улиток тоже, но от них след оставался иной – более тонкий, извилистый и бледный.
Всю дальнюю стену занимал аквариум с пираньями. Ева давно к ним привыкла и даже фильтр меняла голой рукой, не отсаживая при этом рыб. Как все пираньи, они были стайны и до невозможности трусливы. Хлопались в обморок от резкого хлопка дверью или упавшей на пол книги. Это у них такая реакция на стресс. Хлопнутся – и лежат себе на дне, а вода из фильтра их покачивает.
В здоровенном пластиковом контейнере возились морские свинки, непрерывно издавая свистящие звуки. Ева выпустила их на пол, и свинки затопали по комнате цепочкой, предупреждая друг друга озабоченным писком о каждом подозрительном предмете на их пути. Прямо звёздный десант какой-то. «Пятый, пятый, здесь тапка!» – «Вас понял! Обходим с севера!» Так продолжалось до тех пор, пока маленький свинёнок не сунул голову в валяющийся носок и панически не запищал, сообщая всем, что его схватили и поедают заживо. Остальные свинки, включая родителей, не стали проявлять безрассудный героизм и бросились врассыпную.
– Ну и свиньи же вы после этого! – сказала Ева и, переловив их, вернула в контейнер.
Собираясь почистить зубы, Ева взглянула на себя в зеркало – отразился зелёный встопорщенный газон. От удивления она замерла со щёткой в руках, а потом вспомнила, что два дня назад покрасила волосы, просто ещё не привыкла.
В школе в первый же день к ней подплыла завуч и мягко сказала:
«Девушка должна выглядеть благопристойно! Вот у мамы твоей какая стрижка?»
«Когда как, – обстоятельно ответила Ева. – Когда с животными на арене – она в парике с буклями. А когда номер с огнём – тут без парика. Техника безопасности».
«А под париком у неё волосы какие?» – спросила завуч, желая всё же докопаться до истины.
«Под париком мама бритая наголо. Я же говорю: техника безопасности! Пары керосина. Зато серёжек можно носить сколько угодно. В правом ухе мама собирает Африку, а в левом у неё – Австралия и Океания».
Завуч пошевелила губами, нашаривая правильное педагогическое обоснование со многими отсылками на учебный процесс, взрослость и чувство долга, но обоснование если и нашаривалось, то непрочное и главное – очень-очень длинное. Отложив его до лучших времён, завуч вздохнула, махнула рукой и вплыла в тихую гавань методического кабинета.
Когда Ева спустилась, на столе была яблочная шарлотка, а на стене – яркие огромные буквы:
«С Днём РОЖДЕНИЯ!»
Цветной бумаги у мамы хватило только до буквы «Р», а «ОЖДЕНИЯ!» было вырезано просто из газеты.
Мама сидела за столом, завтракала, бросая кусочки сыра большому белому пуделю Филимону. Он был самым любимым из одиннадцати собак, с которыми мама работала, и она вечно таскала его с собой.
«Невероятно талантливый пёс! Но обжора, трус, невротик! Оставить его ночью в цирке нереально. Всё время визжит и лает! Жрёт что попало, вплоть до пластмассы! А ещё всё время хочет жениться!» – говорила про него мама.
Когда Ева появилась на кухне, мама первым делом взглянула на часы. Если живёшь за городом и твоя утренняя жизнь зависит от электричек, часто смотреть на часы становится привычкой.
– Основные поздравлялки будут вечером!.. На семь сорок одну ты уже не успеваешь! Придётся ехать на восемь ноль две! Какой у тебя первый урок?
– Не особо важный… – поспешно ответила Ева. – Зоология!
– С каких это пор зоология для тебя не важный урок?
– Для меня-то важный. Но учительница всё равно ничего в ней не понимает. Я спросила, чем крокодил отличается от аллигатора, а она не знает.
– Не может быть. У крокодила при закрытой пасти виден большой четвёртый зуб нижней челюсти. А у аллигатора зубы не видны.
– Вот-вот! А она ужасно рассердилась, потому что решила, что я роняю её авторитет! – сказала Ева и потребовала свой утренний «кофь».
Мама поморщилась. И Ева поняла почему. «Кофь» – это слово папы. И вон то кресло – кресло папы. И вон та чашка – чашка папы. Но в кресле никто не сидит, чашкой никто не пользуется и слово «кофь» тоже не произносит.
Родители Евы не в разводе. Но папа уже полгода живёт в съёмной однушке. Говорит, оттуда ему ближе ездить на работу, не такие большие пробки. Но Ева уже не маленькая. Она понимает, что дело тут совсем не в пробках. Просто её родители перестали находить общий язык. Да и по характеру они очень разные. Мама – кипящая, громкая, может хлестнуть тебя по спине полотенцем и наговорить много лишнего. Но зато она очень отходчивая. Вскипит – а через минуту как ни в чём не бывало хлопочет на кухне или спрашивает: «У тебя деньги есть? Хочешь куда-нибудь сходить?»
А папа наоборот. Вывести его из себя непросто – зато и дуться он будет месяц. Девиз папы: «Тише едешь – дóльше будешь». Папа занудливо осторожен. На светофоре ещё зелёный, а он уже заранее остановился. В ванной стиральную машинку надо включить – он в резиновых тапках встаёт на резиновый коврик. Казалось бы, и работу папа должен был выбрать себе безопасную – в офисе, да и там обходить дальней дорогой степлер, шрёдер и канцелярские ножи.
Но тут нет, несостыковочка. Раньше папа был цирковым акробатом, а потом чуток поднабрал вес и теперь занимается высотными работами на небоскрёбах. В Москве куча небоскрёбов, и, по словам папы, практически ни один архитектор не продумал, как на его небоскрёб будут залезать. Проектировался, видимо, некий магический замок, который снаружи будут обслуживать летающие эльфы: всё монтировать, приваривать, освобождать от льда и так далее. И вот папа со своим занудством и со своей сверхосторожностью теперь подчищает чужие косяки, разбираясь, как именно это сделать. Его ежедневная переписка с напарником выглядит так.
«Короче, Борь! – пишет папе напарник. – В стене засела бетонная тётка. На носу у тётки метровая сосулька, которая торчит прямо над центральным входом. Ещё нужно повернуть прожектор, который у тётки на башке, а то он не в ту сторону бьёт». – «А чего сами не повернут?» – «Да там болты все прикипели. Они, по ходу, тётку прямо с прожектором монтировали». – «Ближайший этаж?» – «Пятьдесят пятый». – «Всего этажей?» – «Шестьдесят». – «Ок! Узнай, сколько денег».
Пишут цену, и папа начинает думать. Тут он опять, конечно, включает своё обстоятельное занудство. Промеряет каждый сантиметр, ищет, где зацепиться, как страховаться, как откручивать болты, как сделать так, чтобы никакой мусор не упал на головы входящим в здание, и т. д.
