Звезда надежды - Норамли Гленда (книга регистрации TXT) 📗
— Они уехали?
— Да, мама, уехали, — ответила Керис. Она прошла в основное помещение дома — кухню, где на постели у окна лежала ее мать, закутанная в одеяла, несмотря на теплый день. Из-под одеяла были видны лишь бледное изможденное лицо женщины и худые руки, беспокойно перебирающие заплатанное покрывало.
— Твой отец сказал бы, что ты выбросила верный заработок — не продала вторую карту.
Керис кивнула, ничуть не раскаиваясь.
— Они крестьяне, денег у них немного. Обойдемся мы без их сребреника. — Девушка всплеснула руками. — Едут на тех же лошадях, на которых и пашут, бедняги. Наверное, они год потом не смогут свести вместе колени. А жена из уважения к Закону уже и юбку надела — должно быть, ей ужасно неудобно теперь ехать на таком коне.
— Но, Керис…
Девушка не дала матери закончить фразу.
— Безобразие, что им вообще пришлось сюда ехать, рисковать жизнью, пересекая Неустойчивость, — и ради чего?
— Ради спасения души, Керис, милая.
— Но почему это нужно для спасения души? Разве не достаточно, если они будут молиться в храмах собственного Постоянства? Почему все мы обязаны совершить раз в жизни такое никчемное путешествие и почему церковное проклятие и ад грозят тем, кто этого не сделает, какую бы праведную жизнь они ни вели? По-моему, паломничество нужно церкви просто для того, чтобы стричь овечек-верующих.
— Чепуха, милая, и ты это знаешь. Если им понадобится, церковники обдерут нас ничуть не меньше в наших местных храмах. Мы совершаем паломничество, потому что так желает Создатель: мы должны хоть раз в жизни показать, что ставим его выше наших личных желаний и даже выше собственной безопасности.
— Неужели Создатель так… так мелочен? Это неправильно, мама. Люди ведь умирают в Неустойчивости, умирают или становятся мечеными, и их изгоняют из Постоянств, так что они уже никогда не могут вернуться к своим близким, — разве это справедливо?
Выражение лица женщины говорило о том, что она уже много раз слышала такие речи от дочери. Она спокойно ответила:
— Те, кто умирает, попадают прямиком на небеса. Ты была бы более терпима в вопросах веры и Закона, если бы была старше и ближе к смерти, дитя.
Керис поморщилась. Слова матери отозвались болью в ее душе: девушка прекрасно видела, что той становится все хуже. Огромная опухоль, поселившаяся внутри у Шейли Кейлен, высасывала из нее жизнь. Женщина стала немощной. Даже ее волосы, когда-то густые и роскошные, казались теперь ломкими и тонкими, как кружево, украшающее ворот ее ночной рубашки. Такая вольность была нарушением Закона, но ясно говорила: раньше Шейли была сильна духом и готова восстать против тирании наставников, даже если это и выражалось всего лишь в украшении нижнего белья. Керис сказала матери с непривычной нежностью:
— Отец скоро вернется домой. Может, даже еще сегодня.
— Может быть. Но, Керис, ты ведь слышала, что сказала та паломница: им на пути встретилось четыре не нанесенных на карту потока леу. Отцу придется много потрудиться. Ты положила сребреник в кассу?
Керис покачала головой и вынула монету из кармана.
— Чтобы Фирл пропил или проиграл его? Нет. Сребреник пойдет на снотворное тебе, и еще останется, чтобы заплатить мастеру Фериту за ямс и лук, которые он купил для нас на рынке на прошлой неделе. Фирлу незачем об этом знать.
Мать вздохнула.
— Мне не нужно… — начала она, но ее прервал неожиданный отчаянный визг кошки.
— Ерри! — удивленно воскликнула Керис и выглянула в лавку, чтобы узнать, что так испугало обычно спокойное животное. Во дворе спешивался еще один посетитель.
— Тихо! — зашипела на кошку Керис. Та забилась в угол и сердито била хвостом. Керис посмотрела за дверь, подумав, что дело в собаке, которая может сопровождать путника, но ничего не увидела. У двери оказались привязаны две переправные лошади, одинаковые, как близнецы. Маленькие, с толстыми шеями, жесткими гривами и жилистыми ногами, с покрытыми черными и коричневыми полосами грязно-серыми шкурами, эти животные не блистали красотой и часто вызывали насмешки тех, кому не приходилось на них ездить. Их ценность заключалась в выносливости — переправные лошади могли скакать много часов, неся тяжелые вьюки, — а также в умении прыгать: не в высоту, а в ширину. Задние ноги таких коней были подобны стальным пружинам, но при этом их спины были узкими и с хорошей прослойкой жира, так что ездить на них было удобно. За такие достоинства переправным лошадям прощали плохой характер и нетерпеливость. Жители Неустойчивости — те леувидцы, чьи семьи жили в Постоянствах, но кто зарабатывал на жизнь как проводник, картограф или торговец, — не признавали никаких других коней и по традиции возмущались, если такие животные попадали в чужие руки.
Даже если бы она не увидела коней, Керис скоро поняла бы, что их владелец — житель Неустойчивости. Его окружала аура уверенности в себе и пренебрежения к общепринятому, типичная для тех, кто выбирал себе занятие за пределами Постоянств. Проводники, курьеры, купцы, картографы — люди, ведущие полную опасностей и часто одинокую жизнь, обращали мало внимания на условности, и хотя некоторые терялись, оказавшись в городе, по большей части обладали той же спокойной уверенностью в себе, что и этот человек. Его коричневая одежда была такого же высокого качества, как и одежда Благородных, но лишь в общих чертах соответствовала требованиям Закона. Керис предположила, что путник больше заботился об удобстве, чем об одобрении наставников. С виду ему было лет тридцать пять — сорок. Когда он ловко спрыгнул с коня, девушка заметила длинный кнут, висевший на луке седла. Она видела такое оружие и раньше — плетеная кожа была унизана кусочками стекла — и сразу подумала: что за крутой парень. Глаза человека походили на черный обсидиан; взгляд, который он бросил на Керис, выражал полное отсутствие интереса. Он не видел в девушке ничего, что могло бы вызвать хоть проблеск любопытства, и заглянул в лавку поверх ее головы.
Керис, униженная и задетая, отвернулась от посетителя и прошла за прилавок.
Человек остановился в дверях и оглядел помещение. Даже делая приветственный кинезис, он, казалось, все еще не замечал девушки. Когда он заговорил, он смотрел на карты на стенах, а не на нее. Голос его, резкий и неприятный, напомнил Керис скрежет камней, катящихся с горы.
— Пирс здесь? — спросил он. Говорил человек вполне вежливо; только его голос производил странное впечатление. Кошка выгнула спину и оскалилась, трясясь от ужаса; шерсть ее встала дыбом. Керис изумленно заморгала: она никогда еще не видела животное в таком состоянии. Кто бы ни был этот человек, одним своим присутствием он превратил Ерри в комок невыносимого страха.
— Мне очень жаль, — ответила Керис, все еще глядя на кошку, — его нет. Чем я могу помочь? — Она наконец оторвала взгляд от кошки и посмотрела на посетителя. Он носит метательные ножи, заметила она. Керис никогда не видела их ни у кого, кроме отца: овладеть искусством метания было трудно, и немногие считали нужным тратить на это время.
— Я должен увидеть Пирса. Это очень важно. Где он? — Посетитель взглянул на Керис, но без особого интереса; он явно не собирался больше ничего объяснять.
— Он уехал для съемки местности. Вернуться должен уже совсем скоро.
— А-а… Значит, мне придется заглянуть еще раз. — Он сделал прощальный кинезис и повернулся к двери.
— Может быть, я могу что-то передать? — с холодной вежливостью поинтересовалась Керис. Какое-то извращенное чувство побуждало ее попытаться задержать незнакомца, заставить его увидеть в ней человека, а не смотреть на нее, как на предмет мебели, — и притом весьма непрезентабельный.
Он оглянулся от двери.
— Если бы мне были нужны карты со всеми новейшими изменениями, дитя, я все равно не смог бы получить их у тебя, раз Пирс еще не вернулся со съемки. — Тон его был любезен, но «дитя» заставило Керис ощетиниться.
«Ах ты, недоносок!» — подумала девушка, наслаждаясь про себя запретным словом. Ерри в своем углу продолжала шипеть и плеваться.
