По ту сторону рассвета - Белгарион Берен (лучшие книги .TXT) 📗
И Берен позавидовал. Люто позавидовал тому, кто вырос в Блаженном Краю. Он пытался заставить себя вспомнить, что сам все-таки может вернуться. Да, в опоганенный, разоренный Дортонион — но сможет. А Финроду, примкнувшему к мятежникам, дорога в Валинор заказана на всю жизнь. И эти юношеские воспоминания для него — пытка. Вместе с образом передавалась и часть боли, Берен чувствовал это… «Но ведь у него — было!» — взъярилось что-то внутри. — «То, что он потерял, было в тысячи раз прекраснее того, что потерял я! Нам никто не предлагал идти в Валинор, никто не приходил учить нас и оберегать! Только этот… Разве мы виноваты, что пали?»
«Но ведь и мы пали, Берен…» — новый образ явился его сознанию: огни факелов мечутся, сливаясь в созвездия, а потом — в пламенные реки. И в круге огней стоит и говорит высокий, статный эльф с пылающими глазами. Берен не услышал слов, но хорошо знал предания и помнил их смысл…
Альквалондэ Финрод не стал показывать — и Берен попытался проникнуть в этот отрезок памяти силком — и не смог. Зато увидел черное, в крупных холодных звездах небо Арамана — и громады вздыбленного льда… Ах так! Ну да, ведь для того и затевался урок, злорадно подумал он — показать мне, что невозможно прочесть в мыслях другого то, что тот желает скрыть…
Человек уже не владел собой. Его трясло от зависти и злости, а еще — от того, что он явил это Финроду во всем безобразии.
«Вы… Вы сами дураки, что с открытыми глазами променяли свой рай на Средиземье и войну! Вам слишком многое дано было готовеньким, чтобы вы умели это ценить! А мы… Нас предали, с самого начала предали, оставили на милость Мелькора и его слуг! У нас никогда, никогда ничего такого не было и не будет — и вы хотите, чтобы мы уважали вас, все это бросивших?! О, если бы нам, смертным, было дано нечто подобное — мы держались бы за это руками и зубами! Мы никому не позволили бы своротить нас с пути! Не соблазнились бы ни на чьи подначки — и без того наш век слишком короток, чтобы пожелать его сократить! Никакой Мелькор, никакой Феанор не купил бы нас так дешево, как вас — бессмертных, мудрых, прекрасных… Да вы просто с жиру сбесились!»
Он почувствовал ответ Финрода — не слова, а теплую волну любви и жалости; и это подкосило его сильнее, чем любая гневная, жесткая, мудрая отповедь.
— Не смей меня жалеть! — вслух крикнул он; выхватил меч, вскочил и кинулся в лес без дороги, без толку, прорубаясь сквозь кусты и влипая лицом в паутину. Он остановился только тогда, когда эхо мыслей эльфа перестало достигать его, несколько раз яростно рубанул ни в чем не повинный куст лещины, а потом с размаху вогнал клинок в землю и упал перед ним — лицом вниз, сцепив руки на затылке.
— Ты ошибся, Финарато.
Король вертел в руках Палантир, не оживляя его прикосновением мысли.
— Подслушивать нехорошо, — сказал он наконец. — Садись, Менельдур.
— Я не подслушивал. Это он орал на весь лес. Он ненавидит тебя.
— Я знаю. Но ненависть — далеко не все, что он испытывает ко мне.
— Ты ошибся в нем, — Менельдур сел на землю, помог королю завернуть Палантир в сукно. — Он такой же, как все они. Одержимый собой и своими страстями. Завистливый. Самовлюбленный.
— Разве среди нас мало таких?
— Меньше, чем среди них. Этой обиды не изжить — они считают, что и мы, и Валар их предали. Бесполезно объяснять что-либо. Им все время кажется, что все им задолжали: мы, Валар, Единый…
— Зачем же ты тогда пошел со мной, Менельдур?
Эльф поднял глаза:
— Ты — мой король, и я дал тебе клятву…
— Это не все. Многие давали клятву…
— Ты прав. Я рассчитывал, что ты одумаешься… увидишь его таким, какой он есть… и вернешься.
— Нарушив свой обет?
— Не говори мне о том обете, я ведь был там и помню все слово в слово! Ты обещал, что не откажешь в помощи никому из Дома Беора — и ты уже сдержал обещание. Ты дал ему золота, союз с Хитлумом, поручительство к Маэдросу… Ты не обязан ему больше ничем…
Финрод смолчал.
— Скажи, король мой и друг, сколько можно казнить себя за то, в чем ты не виноват даже бездействием — ибо помешать ты все равно не смог бы?
Финрод опустил голову. Молчание длилось, и Менельдур решил было, что Финрод не ответит.
— Менельдур, — сказал вдруг король. — То, что тогда произошло — оно имело какой-то смысл?
Эльф не знал, что сказать, и Финрод продолжал:
— Остановить Падение можно лишь одним способом: каждый должен остановить его в своем сердце. За нас это никто не мог тогда сделать. И за Берена этого сейчас не сделает никто. Он сейчас ненавидит меня — это правда; но это правда неполная. И не это меня волнует. Сейчас он борется с Падением в своем сердце — а я верю, что Падение можно преодолеть.
На изумленное молчание Менельдура он ответил чуть погодя.
— Я не хотел этого опыта. Это слишком жестоко. Но это произошло само собой, и поверь, так лучше. Если бы он слепо боготворил меня или спокойно использовал — я бы огорчился куда больше. Ненависти в мире очень много, и если нам больше не из чего делать любовь — мы будем творить ее из ненависти.
— Ты… Знал, что так будет?
— Я изо всех сил надеялся, что так не будет.
— И что же теперь?
— Я буду ждать. Иди, Вайвэи. Я буду ждать.
— Он опасен. Он… Менельдур прислушался. — Он жаждет твоей смерти! Позволь мне остаться.
— Иди, Вайвэи. Это приказ.
— Как я могу?
— Должен, если любишь меня. Если в Берене победит ненависть — значит, я совершил ошибку, цена которой жизнь. Я расплачусь сам. Повинуйся своему королю.
Менельдур покачал головой.
— Ты погибнешь.
— Да, — согласился Финрод. — Как и большая часть тех, кто пришел сюда, в Эндорэ, из Валинора. Как все, кто выбрал Падение.
Менельдур оглянулся в сторону поляны, где расположились на ночь остальные эльфы.
— Ты все еще веришь в него? Даже сейчас?
— На что же еще ему опереться, если не на мою веру?
— Я тоже хочу поверить, король мой. Стараюсь. Но не могу.
— Тогда уходи совсем, — это был не приказ, это была просьба, продиктованная не волей короля — любовью к другу.
— Да как же я уйду?
— Ты предпочтешь мучить меня сознанием того, что я веду тебя на смерть, которую ты считаешь напрасной? Уходи, Вайвэи.
Менельдур обхватил колени руками, склонил голову. Темные, крупно вьющиеся волосы рассыпались по плечам, доставая до травы.
— Я слышу его сквозь лес, — сказал он наконец. — Как будто смерч беснуется на поляне — такая борьба идет в его душе. Если он и в самом деле что-то поймет — значит, ты был прав. И я поверю. Если нет — уйду.
Финрод взял его за руку, долго смотрел в глаза, потом — отпустил.
— Хорошо, — сказал он. — Будь по-твоему.
Ну что, друг мой? Тебе не нужен был Дагмор, пока имелся собеседник получше — а теперь ты с ним расплевался…
— Я ненавижу его.
Ага, вывернул это — и легче. Есть такое поверье, сынок — назовешь демона по имени — и он уйдет.
— Не уходит.
Тогда скажи, за что ты ненавидишь Финрода?
— За то, что бессмертен. За то, что мудр выше всякого моего разумения. За то, что красив. За то, что благороден сверх меры. За то, что искусен. За то, что я таким не был и никогда не буду…
Но ведь Лютиэн кое в чем, пожалуй, даже превосходит его — а ее ты ненавидеть неспособен.
— Я люблю ее.
Ты можешь ею обладать. Вместе со всеми ее немереными достоинствами. А Финрод — был и останется сам по себе.
— При чем тут… Она не станет презирать меня за то, какой я есть.
А Финрод — станет? Брось, сынок, ты прекрасно знаешь, что нет.
— За то и ненавижу. Потому что я бы на его месте — презирал. Но, по-моему, легче море вычерпать, чем меру его терпения и благородства.
О, да, у него — море… А у тебя — кувшин? Ведро? Чашка? Давай, выплесни и то, что есть. Он там один, безоружный — пойди и убей его. Уничтожь того, кто одним своим существованием являет тебе всю твою мелочь. Уничтожь вообще всех, кто больше тебя, лучше тебя — тогда ты станешь самым великим…
