Кот баюн и чудь белоглазая (СИ) - Ладейщиков Александр (читать книги регистрация .txt) 📗
Санки остановились, Чурило поднялся медленно, с достоинством — сначала сел прямо, потом вытащил ногу в красном сапоге с загнутым носком, и поставил её на снег, потом уже вторую. Потянулся, выпрямился во весь рост. Поверх епанчи на князе был надет кафтан, повязанный вышитым поясом, с кистями до земли, изукрашенный звёздами, орлами, свастиками, оленями, пасущимися под Мировым ясенем. На голове красовалась огромная лисья шапка с рыжим хвостом, кафтан был обшит не серым шабутом — дешёвым сукном, а скуратом — дорогим. Народ, одетый в смурое сукно и собачьи треухи, разевал рот, дивился на собольи шубы княжьих жён, на байберек, на камку их платьев. Княжич Артур сидел в епанче, в маленьких, специально для него валяных пимах, в меховых варежках без пальцев, на всю ладонь. Наконец, он не выдержал благочестия, выскочил, побежал к костру, что-то весело закричав — и народ выдохнул, заговорил веселей.
— Здравствуй, народ! — громко крикнул князь Чурило срывающимся голосом, снял шапку. — Здравствуй дружина, бояре, двор! С праздником! Сегодня солнцеворот! Светлое Солнце, древний Хорс, сегодня проснётся во тьме… и начнёт понемногу подниматься на небесах! Благодаря молитвам жрецов, памов, благодаря вашим жертвам, податям! Ура! Велю праздновать и веселиться!
— Ура! — закричали дети и бабы, сначала неуверенно, потом веселее, крик подхватили парни, мужики.
— Смотрите, с кружала бочку медовухи катят! Ура! Ура! — у мужиков в руках неведомо откуда появились деревянные кружки.
— Хоровод! — все бросились становиться вокруг костров, стараясь взяться так, чтобы рядом с парнем обязательно оказалась девушка. Молодые дружинники, поглаживая усы, с лукавыми улыбками, приглядывая девушек, соизволили соскочить с коней, кто-то даже присоединился к хороводу. Все закружились, люди бежали всё быстрее, но круг держался крепко. Девушки стали повизгивать, снег летел из-под сапог и валенок, ветер хлестал юбки, вырывал пряди волос из-под шалей, сдирал красочные платки. Вдруг девушки завизжали, мужики заорали, разлетелись в разные стороны, покатились мимо костра вниз, под крутой берег Шексны.
Когда совсем стемнело, небо прояснилось. На нём, в глубокой синеве, зажглись крупные звёзды, дымы из печей вдруг встали прямыми столбами, потянулись вверх. Молодые девушки и парни прыгали через костры, сжигая в светлом огне накопившиеся с летнего Купалы сглазы и порчи. Литвин зажёг приготовленные на высоком взгорье большие колёса, смазанные дёгтем — они ярко вспыхнули, дымя чёрным дымом. Их подтолкнули — они покатились, символизируя движение светила по небу. Дети радостно закричали, бросились вслед за колёсами.
Вечер уже подходил к концу, князь с семьёй убыл в свой детинец, пировать в честь праздника, с ним уехали близкие люди, часть дружины. Мужики, допив бочку, потянулись кто в кружало, кто в гости, а кто и на печь — спать. Молодёжь вышла гулять, тут же были напялены страшные маски из соломы и древесной коры, зажжены факела, кто-то притащил звериные морды, пошитые из шкур, кто-то рога оленя. Стучали в ворота, пели коляды, играли на дудках, славили Хорса — парням и девкам горожане кидали пирожки, сало, кому-то положили в мешок кусок копчёного осетра.
Отдельные парочки шли, обнявшись, шепчась на ушко — в этот вечер позволялось гулять с девушками наедине и после полуночи, без родительского присмотра, даже обниматься у плетня. Девушки помоложе стайкой побежали на пироги к богатой подруге, купеческой дочке, поймали курицу на насесте, что устроен в холодных сенях избы, понесли её в горницу. Там уже было всё приготовлено для гадания, стояла миска с водой, лежал чёрный сухарь, разложены кольца — золотое, серебряное, медное. В каждом кольце зёрнышко пшеницы. Сразу же прибежали мамки-няньки и старухи-родственницы — никто не дышит, смотрят. Курица походила, поводила клювом, остановилась возле блюдца — купеческая дочка ни жива, ни мертва — муж будет пьяницей. Курица вдруг отвернулась, клюнула в серебряное колечко, все охнули, заговорили — не богач будет, но и не сиволапый мужик, жить можно.
За ворота полетели сапожки, в какую сторону носок посмотрит — там и жених живёт. А, если, носок укажет на свои ворота — ещё год в девках ходить, до пятнадцати, а то и до шестнадцати лет вековать в родительском доме.
Совсем уж старые девы, кому более восемнадцати лет, выпив рюмочку медовухи, побежали в самую полночь под крутой берег речки — смотреть в прорубь, где днём бабы стирают. Смотрели, смотрели, вдруг одна взвизгнула — увидела в отражении толстого усатого парня с саблей — рада, побежала домой. Остальные остались смотреть — вдруг тоже счастье явится?
С хохотом и визгами девушки выходили на улицу с кружкой киселя, угощали первого встречного, приговаривали: «Суженый, ряженый, как моего жениха зовут?» Мужик или парень ел кисель с ложки, назывался — по осени у жениха должно быть то же самое имя.
Вот пара девчонок идёт в дровяной сарай, в темноте вытащить полено — если будет суковатое, то муж будет сердитым, если гладкое — ласковым.
Весь мир гулял в эту ночь — самую длинную в году. Христиане радовались рождеству Христа в Вифлеемском вертепе, кто-то праздновал рождество солнцеликого Митры в красных сапогах, древнего Хорса, бога Ра в колеснице или небесной ладье, все народы и племена приветствовали окончание самой тёмной Тьмы, радовались грядущей весне.
Мишна ушла рано утром, махнув на прощание рукой, завернулась в накидку и пропала. В холщовой сумке, сшитой из ткани, завалявшейся в бездонном мешке бывшего Кота, лежало огниво Коттина, маленькое бронзовое зеркальце, неизвестно, как не отобранное жадным Фавном, миниатюрная берестяная коробочка — о ней не знал даже Стефан. И даже Коттин. Всё золото — слиточки, нити, жужелки, нарытые в кварцевом песке, на месте выхода Великого Полоза, Мишна отдала древнему страннику — на общее дело, но коробочку сохранила.
Коттин приказал Стефану не дёргаться, на его вопли — «Когда уже?» — ответил твёрдо:
— Обождём сутки. Собери хворосту, будем сидеть у костра. Дело предстоит нелёгкое, спешить не стоит. Поспешишь — богов насмешишь.
Стефан смирился, отпросился на охоту, взял лук, ушёл в лес. Коттин растянулся у костра, впервые за много дней у него выдался отдых без Граабров, Горынчей, Фавнов и необходимости куда-то бежать. Еловая хвоя под боком вкусно пахла, дымок уходил вверх, слегка отдавал смолой, что кипела и шипела на сосновой ветке, пожираемая огнём. Глаза сами собой слиплись, Коттин задремал:
Он передвигался верхом на коне, это было чудом — конь не боялся седока! Покинув Аркаим, Коттин уходил на закат. Степь, до самого окоёма наполненная запахами трав и цветов, щебетом птиц и мычанием телят, что скакали под присмотром длиннорогих быков, постепенно наполнялась островками лиственных деревьев — тополей, вязов, ив, ольхи, черемух, особенно густых и зелёных в урёмах рек. Мир был пуст и первобытен — антилопы и олени смотрели на Коттина своими большими тёмными глазами, не признавая в нём врага, и шарахались лишь от далёкого мяуканья тигра или от воя линяющего волка-одиночки. Только один раз Страж обнаружил давнее кострище, возле него — обглоданные кости быка, череп с рогами, тщательно отполированный мелкими хищниками, жуками и муравьями. Коттин схватился, было за меч, но подумал и решил, что это след аркаимовских конников, что ушли на запад, и добрались до берегов Понта. Тогда конники ещё не назывались всадниками, они ещё не научились всаживать копья в пешего врага…
Переправившись вплавь, держа коня под уздцы, через великую реку, названную Ра, Коттин поднялся на высокий берег, наискось, по звериным тропам. Повсюду на глиняных участках виднелись следы больших кошек — львов, леопардов, рысей — хищники стерегли коров и быков, осторожно спускавшихся по крутизне на водопой. Страж поднялся наверх, ещё один шаг, и перед ним открылась цветущая поляна, вся в зарослях кипрея и ромашек, а вдали виднелась тёмная полоса, тянущаяся от края до края мира — Древний Лес…
