Книга 1. Цепные псы одинаковы - Олненн Иней (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Ты — эриль Хёльмир. Это тебя я искал так долго, из-за тебя я лишился столь многого. Ты — тот смертный, что стремится к бессмертию.
Ветер утих. Море успокоилось, улеглась волна, из ревущей сделавшись кроткой, и просветлело небо.
— Мир погибнет, — ответил ему голос, — останутся маэры. Богам дадут иные имена, но сами Боги — неизменны, маэры и атанны понесут знания другим. Отринь оковы этого мира, ибо есть другие, а для того, кто хочет знать — времени не существует. Хочешь ли ты противостоять мне?..
Ингерд медленно повернулся. Перед ним в той же дорожной одежде, с черным посохом в руке стоял могучий эриль, и сила, тяжелая, как земная твердь, и острая, как отточенный клинок, исходила от него, и камень под ногой, не выдержав, пошел глубокими трещинами, такова была его сила.
— Мы не можем разойтись с миром, — сказал эриль Хёльмир, — ибо нам суждено быть врагами, но знаешь ли ты, за что идешь в бой?
— А за что идешь в бой ты? — вопросом на вопрос ответил Ингерд.
— За то, что лежит в начале всего: за власть. Власть дает могущество, могущество дает бессмертие, а бессмертие — Абсолютную Власть. Только владея Абсолютной Властью, я смогу постичь Истину. Вот к чему стремится моя душа. Мне смерти не нужны, но их на моем пути не избежать. Если бы ты, Ингерд Ветер, не разменивался на любовь и месть, ты бы тоже смог пойти по этой дороге. Так за что ты готов сложить голову, Черный Волк?
Долго они глядели друг другу в глаза. Выпадал и таял снег, зажигалось и гасло солнце, рождались и умирали звезды — они не отводили взгляда. Потом сказал Ингерд:
— Моя битва — за жизнь. За право выбирать самому — за свободу. Ты идешь к истине разрушая, я иду к истине — сохраняя, у нас разные дороги, и это они делают нас врагами. Я хочу победить смерть, и это желание мое сильнее, чем ненависть. Я принимаю сторону Света.
Глаза эриля Хёльмира сверкнули.
— Быть посему. Ты хороший противник, Ингерд Ветер, и славной будет битва. Крови прольется много — тем выше цена победы. Я долго смотрел за тобой, но теперь не жди от меня пощады. Я скажу тебе, что свершу, ибо тебе уже не остановить меня. Я разбужу сердце Махагавы кровью Рунара — кровью Разрушения — и в этих землях будут царить холод и мрак — то любо мне!
Эриль Хёльмир воздел посох к небу и крикнул грозно:
— Хок наи, Махагава! Эгни наи ве!..
И вздрогнула под ними земля, и огромная волна ударила в берег, накрыла Ингерда с головой, с ног сбила. А когда схлынула, и поднялся Волк на ноги — не было уже ни эриля Хёльмира, и Моря не было, а темнел вокруг лес, и стояли над ним Оярлик, Эйрик да Травник.
— Что это со мной? — Ингерд с трудом на ноги поднялся. У него тряслись руки, и зубы выбивали дробь.
— Это ты нам скажи, что с тобой, — отвечает Оярлик. — Шел, шел, потом вдруг рухнул ничком, будто подстрелили тебя.
— Сам лежал мертвяком, а теперь у нас спрашивает, — Эйрик говорит. — Мы уже думали, что бёрквы подловили тебя.
Ингерд поглядел на Травника, у Травника в глазах ужас застыл, уразумел он, что никакие не бёрквы Волка похитили, а он против такой силы бессилен оказался. Увидел этот ужас Ингерд, и затрясло его: вспомнил, чем грозился эриль Хёльмир, весь разговор с ним вспомнил.
— Беда, — говорит, — беда пришла, ребята. Травник, никто лучше тебя лес не знает, веди нас к самому сердцу его. Веди быстро, ибо мы уже опоздали.
Ни слова не говоря, Травник в заросли ринулся, что сохатый, напролом, Ингерд, Оярлик да Эйрик — за ним. А темно кругом, свет лунный сквозь кроны густые еле-еле пробивается — не набрала еще силу луна-то — ветки по лицу больно хлещут, царапают, одежду рвут, а они все равно вперед ломятся, темень ругательствами щедро сдабривая. А как рассвет занялся — кончился лес, к Морю они вышли, на берег сырой пологий.
— Ты чего нас к воде вывел, Травник? — Оярлик, запыхавшись, спрашивает. — Нам в лес ведь надо!
— Там болото, — Травник, дух переводя, махнул рукой куда-то назад. — Только берегом пройти можно.
— Эй, глядите! — вдруг голос Эйрика слышится.
Видят, у самой кромки воды шест здоровенный высится, а на тот шест череп лошадиный насажен, в темноте белеется, и глядит тот череп пустыми глазницами черными в сторону селища Туров.
— Вот она, колдовская работа, — сплюнул Оярлик. — Вот откуда к Исмелу Стиэри, ярому Туру, погибель пришла.
Сообща они шест расшатали — до того крепко в землю вбит был — повалили да в мелкие куски изрубили, а череп в воду далеко забросили. Потом стали совет держать: как быстрее до нужного места добраться. Не долго спорили, порешили — каждый зверем пойдет, так оно вернее да скорее получится.
— А что Травник? — Оярлик спрашивает. — С ним-то как быть?
А Травник в ответ говорит, усмехаясь:
— Я у Камней быстрее вашего буду, но для верности на подходе, на берегу вас встречу.
— Врозь пойдем, — Ингерд молвит, — потому как тропы у нас разные и добыча тоже. Друг друга ждать не станем, некогда ждать, кто первым придет — тому и бой принимать.
И, не мешкая, зверьем обратились: Ингерд — волком, Оярлик — лисом, Эйрик — барсом. Травник молодой только и видел, как мелькнули черная, рыжая и белая шкуры, и все, опустел берег. Постоял парнишка, на посох опираясь, потом впереди себя Руну заветную начертил, слово шепнул и пропал.
Не помышлял Ингерд, что все так повернется. Жил на северном берегу, в суровых краях, в Море студеное с отцом и братьями хаживал, мечи ковал, детей растил — и всю жизнь бы так прожить, и не надо доли иной. А переменилась судьба-то и таким жребием выпала, что впору с высокой кручи да вниз головой. В ярость да в ненависть, как в реку холодную, стремнистую, окунулся — и понесло течение быстрое, а куда? Да все одно: к погибели. И рад бы остановиться, воздуху глотнуть, поразмыслить, что к чему, а не остановишься, несет течение-то. Сам себя Ингерд ненавистью травил, сам себя к погибельной черте за руку привел, но у черты задержался, не переступил — и прозрел. Что его ярость, что его ненависть в сравнении с просторами земли родной, да с Горами, что с юга высятся, да с Морями, что с севера плещутся? Что его боль в сравнении с болью и горем лесов и полей, огнем и кровью томимых? И гибель его племени разве сравниться с гибелью всей Махагавы?..
Потому Ингерд и бежал сейчас, волком обернувшись, из собственной шкуры вырываясь, к Черным Камням, чтоб не дать пробудить их, чтоб их неизмеримая сила не погубила земли от Моря до Моря лежащие.
Бежал он день и ночь и от усталости падал и снова вставал и снова бежал. Лапы об острые камни прибрежные в кровь сбил, шкуру о ветки колючие изодрал, но не останавливался. Да, ненависть могуча, и человека она на великие и страшные дела подвигает, но жажда противостояния сильна не меньше, и именно она гнала вперед Волка. Отстоять свое — землю, жизнь, любовь — вот что двигало Ингерда наперерез эрилю Хёльмиру, и он бежал. Скоро берег скалистый лесами покрылся, темнее стало. Казалось Ингерду — уже вечность в пути, и путь этот никогда не закончится. А лес по левому боку от него все разрастался, и понял Ингерд, что это Лес Ведунов начался. Тогда без страха нырнул он под древесный полог, и словно зрение у него иное открылось.
Лес изнутри будто светился весь сиянием зеленым, как живой, и деревья и травы в этот раз по-доброму встретили его, и голоса их он услыхал в сердце своем — разные, друг на дружку не похожие, как же Ингерду захотелось остановиться и поговорить с ними! Но он не остановился, и деревья покорно расступились перед его стремительным бегом, и корни не цепляли его, и травы лап не опутывали. Лес ему сам дорогу указывал, тропой широкой перед ним стелился, и вынесла тропа Волка на утес крутой, что по-над Морем высился, и едва удержался Ингерд на обрыве. Застыл, впалыми боками воздух втягивая, вниз глянул. А внизу, на неспокойной глади морской, ладьи плывут — тринадцать штук, одна за одной, острыми носами в пену зарываются, а на крутых боках просмоленных щиты со знаком кабаньего клыка висят. То не промысловые ладьи были, а боевые, и Вепри на веслах сидели могучие в подкольчужных рубахах кожаных. Понял Ингерд, что плывут они воевать Черные Камни, а разве устоять ведунам безоружным против мечей и копий? Задрал волк морду кверху, и вздрогнули Вепри от звериного рычанья яростного над волнами буйными пронесшегося, озираться начали, но никого не увидели, лишь мелькнула тень на утесе черная — может, туча солнце прикрыла?..
