Огонь сильнее мрака (СИ) - Герасименко Анатолий (е книги .txt) 📗
Иматега, крякнув, встал, открыл ящик стола и, вывалив на пол несколько пригоршней хлама, извлек маленький предмет. Рухнув обратно на диван, профессор отдал предмет Джону. В руках сыщика оказалась пластина тускло-жёлтого металла с неровными краями. Поверхность была гладкой, шлифованной. Джон в недоумении поднял брови.
– Переверните, – сказал Иматега, крутанув толстым пальцем.
Джон повернул пластину и невольно издал удивленный звук: что-то вроде «м-м!» На обороте, полустёртый временем, но отчетливый, был оттиснут рисунок. Люди, застывшие в нескладных позах, молитвенно простирали руки к бесформенной твари, которая таращила на них схематично-круглые, но не ставшие от этого менее яростными глаза с вертикальными зрачками. Тонкие линии, отходившие от тела твари, змеились по рисунку, обвивая людей, и не меньше десятка таких линий сходилось в центре, обволакивая прямоугольник, в котором был горизонтально изображен ещё один человек. Руки и ноги были у того прорисованы с явными промежутками – отрублены. Несмотря на свое плачевное состояние, человек хранил то же самое отчужденно-счастливое выражение носатого профиля, что и стоявшие кругом собратья.
– Жертвоприношение, – объяснил доктор. – Великий Моллюск и его жрецы.
Чайник, уже какое-то время предупредительно шипевший, забулькал и затрясся. Иматега вскочил, занялся чаем, а Джон все сидел, глядя на монстра, и монстр в ответ глядел на него с ненавистью. Эта ненависть прошла через время, через землетрясения и океанские волны и осталась такой же, какой была тысячу лет назад. Может быть, даже стала сильнее. Закалилась. Репейник не мог оторваться от выпученных глаз и отвел взгляд, только когда принял из рук доктора чашку. Уронив пластину на диван, Джон перехватил горяченную чашку двумя руками и машинально отпил глоток, тут же в этом раскаявшись.
Иматега, довольный, со свистом прихлебывал свой чай.
– Знал, что оцените. Вот это существо, как принято считать, было их богом. Как его звали, неизвестно, сохранился лишь титул. Тра́н-ка Тарве́м, Великий Моллюск. Он принес народу Па магию, ремёсла, научил письменности – словом, дал всё то же, что любой другой бог давал людям. Но были и различия. Важные различия.
– Жертвоприношения, – догадался Репейник.
– Не только, – прищурился Иматега. – Видите ли, какая штука…. Не все боги так благоволили к подданным, как наша покойница Хальдер. Чернокожие у себя в Прикании сплошь и рядом поклонялись весьма жестоким богам. Шиква Ша Мукала, Канчиль, Каипора – они все требовали крови. Однако Великий Моллюск, если верить хроникам, был прямо-таки одержимым. Палачом. Жертву требовал не просто убить – замучить, медленно. Но это не так интересно, гораздо любопытней вот что…
Ученый выхлебал остатки чая и поставил опустевшую чашку прямо на пол. Джон пользуясь моментом, сделал то же самое со своей – полной. Иматега продолжал:
– Он им что-то давал, какое-то зелье. Всем, от мала до велика. Некий состав, который всех делал счастливыми, магический эликсир. И ещё – долголетие. Все они жили по шесть-семь сотен лет, опять же, если верить летописям. Не знаю, как они при этом справлялись с рождаемостью, перенаселением и прочим, но… Такая вот информация. Причем, не у одного автора, очень многие на этом сходятся. Семьсот лет жизни и постоянное счастье. Каждый день. Правда, где-то пишут, что долголетие им обеспечивал вовсе не Великий Моллюск, что они от природы жили по нескольку веков. Но насчет эликсира все единодушны.
«Эликсир, – стукнуло в голове Репейника. – Так вот что Хонна хотел получить в своих лабораториях. Не в бога думал превратиться, старый враль. Просто хотел стать счастливым и зажиться подольше…»
– Вижу, вам не очень-то верится, да? – спросил Иматега разочарованно.
Джон нашел силы улыбнуться:
– Да нет, наоборот. Вы мне очень помогли. Многое становится ясным… похоже.
Доктор погладил лысеющую голову. Поковырял в носу.
– А, да пошло оно всё, – вдруг произнес он. – Давайте начистоту. Вы не первый, кому я помогаю. Буквально вот вчера заходил один человек, – доктор хитренько глянул, усы растянулись в ухмылке, – и тоже спрашивал насчет па-лотрашти. Рисунка, правда, не показывал, но… Думается, надо вас познакомить.
«След, – подумал Джон спокойно. – Я взял след. Но не я один. Джил, скорей всего. Или ещё кто-нибудь. Проклятый хитрец Фернакль, сколько же он народу отправил на поиски?»
Репейник встал.
– С удовольствием познакомлюсь, – сказал он. – Когда вы можете нас свести?
– Да хоть завтра! – воскликнул Иматега. – Как раз завтра этот человек собирался ещё раз меня навестить. Обещал быть к полудню.
Джон сделал шаг к двери.
– Огромное спасибо, – сказал он. – Так я зайду?
– Заходите-заходите! – сказал доктор, поднимаясь и протягивая руку. – До встречи!
– Покой вам, – сказал Джон, вынимая из кармана визитную карточку. Это был ловкий трюк, чтобы избежать рукопожатий: при прощании дарить визитку. У того, кто брал карточку, оказывались заняты и руки, и глаза, так что можно было деликатно отступить на шаг-другой, а потом и вовсе откланяться. Очень тонко. Джон гордился своей выдумкой и, сам не зная почему, называл её «разрыв трафарета».
Иматега, не глядя, сунул визитку в карман и с жаром сграбастал ускользавшую ладонь сыщика.
неужели открытие моё открытие всем докажу подлецы не верили поверят сыщики разнюхают сыщики узнают помощь нежданная ей тоже докажу пусть знает кого бросила платья цветные дура проклятая
– Да! – спохватился Иматега. – Совсем забыл. Тут где-то… (он нагнулся, разворошил бумажные залежи). Вот! Нашел. Прошу любить и жаловать, моя монография. Издательство наше, университетское. О, не стоит благодарности! Я старался излагать довольно популярно… Впрочем, умолкаю, умолкаю. До завтра!
Когда Джон оказался дома, был уже вечер. Солнце застряло в узкой щели между фабричными зданиями на дальнем берегу Линни. Закатные лучи высвечивали потёки на немытых окнах, золотили абажур торшера, бросали рельефные тени на скомканное одеяло. Измученный фикус нежился, впитывая солнечный свет – драгоценную редкость в городе вечного тумана и смога. Репейник сжалился, принес воды в стакане, полил сухой дёрн. Вода сначала не хотела впитываться, стояла толстым слоем, потом запузырилась, тоненько заскворчала и, словно открыли кран, ухнула вниз. Из-под горшка потекло. Джон отскочил, ругнулся, пошел на кухню за тряпкой. Вернулся без тряпки, злой. Схватил утреннего «Часового», скомкал и накрыл лужу. Подождав, пока впитается, размазал остатки. Выяснилось, что полы надо мыть. Верней, надо было мыть ещё на прошлой неделе. Джон плюнул, вернулся на кухню, выкинул в ведро размокшую газету и поставил на плиту чайник.
В буфете оставались: полкруга колбасы, ущербная краюха серого хлеба и загадочно пахнущий обломок сыра, завернутый в недельной давности номер «Зеркала». Развернув бумагу, Джон какое-то время задумчиво наблюдал жизнь, зарождавшуюся на сырной поверхности, затем выкинул всё в ведро и тщательно вымыл руки. Колбаса, против ожидания, сохранилась неплохо. Репейник спустился вниз, в лавку, купил десяток яиц, успел вернуться к закипевшему чайнику и, заварив в огромной чашке полпачки колониального листа, приступил к сотворению большой яичницы. Агония колбасы была недолгой: Джон милосердно залил румянившиеся кружочки прозрачным белком, проследил, чтобы не попала скорлупа, и остался горд единственным уцелевшим желточным глазом. Сняв с огня яичницу, Джон поставил сковороду на стол и принялся есть прямо так, зажав вилку в кулаке и помогая хлебом. На исходе третьего яйца он выловил чайные листья из чашки, бухнул шесть кусков сахара, долил кипятком и стал, блаженно обжигаясь, глотать бурый напиток. Доев, широким движением потянулся, достал кисет и закурил, пуская дым в жёлтый потолок и стряхивая пепел в опустевшую сковороду. Он был почти счастлив. Как всё-таки мало нужно человеку: сытно пожрать, покурить в одиночестве и хоть на время забыть о единственной женщине в мире, которая могла быть рядом – и... Стоп. Что-то надо было сделать, чем-то заняться. Ах да, верно.
