Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман (книги бесплатно txt) 📗
– И кого же каган предлагает в заложники? – Зная коварство Этзилия, Маниакис ничуть не удивился бы, если бы тот попытался подсунуть ему малозначительных людей либо просто своих соперников, из-за которых каган не проронил бы ни единой слезинки, если бы те пострадали в результате его очередного предательства.
Но Маундиох с самым разнесчастным видом вдруг произнес нечто неожиданное:
– Каган предлагает в заложники меня и тех людей, которые прибыли со мной. Если он разорвет соглашение, ты можешь разорвать на куски нас!
Этзилий использовал Маундиоха для переговоров в прошлый раз. Значит, каган достаточно высокого мнения о своем эмиссаре.
– Хорошо. Посмотрим, о каких людях идет речь, – сказал Маниакис. – Если они меня устроят, возможно, мы вернемся к разговору о соглашении. – “Если мне удастся наскрести пятнадцать тысяч золотых, пусть даже неполновесных”, – мысленно добавил он, а затем, нахмурившись, сердито посмотрел на Маундиоха сверху вниз:
– Я более не задерживаю тебя. Аудиенция окончена. Ступай. Тебя разместят так, как приличествует твоему положению.
Маундиох был знаком с придворным этикетом. Возможно, ему доводилось бывать в Видессе при Генесии. Он вновь распростерся перед Автократором, после чего поднялся и стал пятиться, пока не отошел на расстояние, позволявшее повернуться спиной к трону, не оскорбляя достоинство Автократора. Самым подходящим местом для посла Маниакису казалась глубокая и узкая земляная яма, но, к сожалению, он не мог себе позволить раздувать конфликт с Этзилием. Пока не мог.
Получить заложников-кубратов? После унижения, постигшего Маниакиса прошлой осенью, это могло хотя бы частично утешить его уязвленную гордость. Трон снова опустили вниз, и он сошел с него, все еще задумчиво хмурясь. Придворные дружно вскричали:
– Слава тебе, Маниакис Автократор, победитель! А он тем временем спрашивал себя, действительно ли ему удалось одержать небольшую победу или, наоборот, хитрецу Этзилию просто удалось еще раз получить от него вожделенную дань. Маниакис пожал плечами.
В сложившейся ситуации он не мог не принять предложение кагана. Пройдет немало времени, прежде чем у него появится возможность выбирать, как поступать с врагами империи.
Агатий, покряхтывая, распростерся перед Автократором в полном проскинезисе.
– Встань, святейший, умоляю тебя! – воскликнул Маниакис. – Усаживайся вот на это ложе; сейчас мой постельничий принесет нам что-нибудь подкрепиться. А, он уже здесь!
Вошедший Камеас поставил на стол серебряный поднос с кувшином вина, двумя кубками из граненого хрусталя и большой чашей со щупальцами кальмаров, маринованными в горячем уксусе.
– Мое любимое блюдо! – просиял Агатий, увидев щупальца кальмаров. – Какое счастливое совпадение!
– Мне оно тоже нравится, – ответил Маниакис, слегка погрешив против истины. Во-первых, щупальца особого восторга у него не вызывали, хотя он тут же съел парочку, чтобы подтвердить свои слова. Во-вторых, счастливым совпадением тут даже не пахло, просто Камеас задал Скомбросу несколько вопросов о вкусах патриарха. Тот не стал делать из них тайны и выложил постельничему все подробности, прекрасно понимая, что если ему вздумается скромничать, то в один прекрасный день патриарх обнаружит, что у него появился новый синкеллий.
Ничего не значащая застольная беседа с экуменическим патриархом длилась, пока чаша с маринованными щупальцами кальмаров почти не опустела. Наконец, когда кубок Агатия был вновь наполнен, Маниакис сказал:
– Я надеюсь, святейший, что нынешние доходы храмов позволяют им удовлетворять свои насущные нужды.
– Ах, величайший, – без всякого воодушевления ответил Агатий, – поступающих средств никогда не бывает достаточно. Теперь же в результате разбоев, чинимых варварами на севере и макуранцами на западе, мы вынуждены сократить расходы на благотворительность. Если бы щедрость императорской казны оставалась хотя бы такой же, как в прежние годы, мы могли бы тратить гораздо больше золота на благие цели.
Маниакис с трудом подавил смешок. Агатий пожаловал в резиденцию, явно намереваясь испросить дополнительные средства на содержание храмов. Если же учесть, с какой целью он пригласил сюда патриарха, то в сложившейся ситуации можно было найти немало забавных моментов.
– Не сомневаюсь, что именно так ты и поступил бы, святейший, – сказал он. – Как только настанут лучшие времена и мы сможем выделять тебе больше золота из поступающих в казну сборов, мы будем счастливы сделать это. Уверяю тебя.
– Ты чрезвычайно щедр, величайший, – ответил Агатий.
Вот уж чем-чем, а бессмысленной щедростью я никогда не отличался, подумал Маниакис и сказал:
– К моему глубочайшему сожалению, сейчас империя лишена подобной возможности. Непрерывные вторжения захватчиков почти свели на нет поступление налогов в казну.
– Глубоко сочувствую постигшим тебя затруднениям, – пробормотал Агатий, предоставив своими неосторожными словами Маниакису возможность повернуть разговор в нужное русло.
– Я очень надеялся на твое понимание, – проговорил сказал он. – И я уверен, что храмы Видессии сделают все возможное, дабы прийти на помощь империи в час суровых испытаний.
Будь Агатий обыкновенным набожным и простодушным клериком, он, скорее всего, воскликнул бы с нотками самопожертвования в голосе что-нибудь вроде: “Мы готовы на все, лишь бы помочь нашей империи!»
Однако патриарх понимал, что занимаемое им положение делает его фигурой скорее политической, нежели религиозной. Поэтому он ответил осторожно:
– Разве могут храмы сделать больше, чем они делают, величайший, будучи столь сильно стеснены в денежных средствах, о чем я уже упоминал?
– Но ведь в Высоком храме великое множество украшений и церковной утвари из золота и серебра, вместо которых вполне можно использовать бронзу, стекло, даже глину, – вкрадчиво напомнил Маниакис. – То же, хотя и в меньшей мере, относится к остальным храмам и монастырям, как в столице, так и по всей империи. Святейший, казна отчаянно нуждается в серебре и золоте. Пусть храмы поделятся своими богатствами сейчас, когда империя на пороге краха. А как только времена изменятся к лучшему, я верну эти сокровища. И с немалой добавкой.
Агатий в священном ужасе воззрился на Автократора:
– Неужели ты хочешь пустить нашу святую утварь на столь низменные мирские нужды? Прошу прощения, величайший, но боюсь, это невозможно!
– Но почему? – спросил Маниакис. Слава Господу, Агатий не предал его анафеме не сходя с места, чего он в глубине души побаивался. – Ведь если Видессу суждено пасть, вместе с ним будут обращены в руины все святые храмы. Не забывай: кубраты – язычники, а макуранцы поклоняются своему богу, а не Господу нашему, благому и премудрому.
Экуменический патриарх действительно был искушенным политиком, поэтому его следующее возражение носило не теологический, а скорее юридический характер:
– Но, величайший, подобная конфискация – неслыханное дело во всей истории нашей империи. Пойдя по такому пути, ты можешь создать прецедент, катастрофический по своим последствиям!
– Но, святейший, – возразил Маниакис, – полное военное поражение империи – тоже неслыханное дело, которое создаст прецедент, последствия которого будет гораздо труднее, если вообще возможно, исправить. – Ободренный весьма сдержанной реакцией Агатия, Автократор добавил:
– Святейший, я глубоко сожалею, что печальная необходимость заставляет меня обращаться к тебе с подобной просьбой. Но, не имея золота, нельзя заплатить солдатам, а не имея солдат, нельзя воевать с Кубратом и Макураном, даже по отдельности. Я могу дать тебе торжественное письменное обещание возместить все потери святой церкви, как только казне империи удастся найти иные источники золота.
– Ты говоришь так сейчас, – осторожно ответил Агатий. – Но что ты скажешь, когда настанет день выполнить данную клятву?
– Надеюсь, я скажу следующее: “Святейший, полной мерой я возвращаю святой церкви то серебро и золото, какое императорская казна была вынуждена позаимствовать у храмов. Приношу глубокую благодарность за помощь, которую ты оказал Видессии в час смертельной опасности”. Если же я скажу нечто иное, ты с полным правом предашь меня анафеме с главной кафедры Высокого храма. – Маниакис все еще опасался, что Агатий не захочет ждать так долго.
