В плену королевских пристрастий - Колесова Марина (книги серии онлайн TXT) 📗
— Пппонимаю… — всхлипывая проговорила она, — но я… я ведь все это уже сделала… Как я могу все… все это вернуть?
— Никак. Но возвращать и не надо. Надо лишь о-соз-нать, — последнее слово Алина произнесла по слогам, — Понимаешь? Осознать, что согрешила, пошла против воли Божьей, что богомерзко поступила и больше никогда, никогда не захочешь сделать что-то подобное. И всеми делами своими теперь будешь пытаться доказать, что достойна прощения и милостей Господа.
— Так недостойна я… — Кэти вновь зарыдала, — Как же… как же он меня простит?
— Милость его безмерна. Он обязательно простит. Только ты должна будешь оказаться достойной этого…
— Я не смогу… не смогу…
— Сможешь… обязательно сможешь, — ласково, поглаживая ее по голове, проговорила Алина, потом помолчала немного, и очень тихо, но уверенно добавила, — я заставлю тебя смочь.
Вернувшись в монастырь, Алина подвела зареванную, всхлипывающую Кэти к отцу-настоятелю:
— Исповедаться она хочет, Отче.
— Сама хочешь или мать твоя настаивает на этом? — строго взглянув на Кэти, спросил он.
— Сама… я так грешна… и так раскаиваюсь… — Кэти зарыдала с новой силой.
Неожиданно ласково улыбнувшись, отец-настоятель взял Кэти за плечо:
— Пойдем в храм, дитя мое.
9
После того как отец-настоятель увел Кэти в храм, Алина вернулась во двор, где неожиданно столкнулась с отцом Стефаном.
— Здравствуйте, отец Стефан, — нежно улыбнувшись, кивнула ему Алина.
— Здравствуй, голубушка, здравствуй, свет очей моих, хоть и здоровались мы уже сегодня дважды, а здоровья пожелать оно никогда лишним не будет, — заулыбался ей отец Стефан, потом вдруг посерьезнел и спросил, — Хоть и не мое это дело, но можешь, расскажешь старику, куда дочь-то водила, что она вся зареванная вернулась? Ведь коли, наказать решила, то твое право и здесь это сделать. Сказала б только, я б в любое время из сторожки ушел, воспитывай ее… в горы-то уводить зачем? Не по-людски как-то…
— Я даже не соображу, что ответить Вам, — Алина задумчиво склонила голову набок, — Сначала сказать хотела, что и не наказывала ее вовсе, а потом подумалось, что это смотря, что считать наказанием… Мне надо было достучаться до ее души, а это иногда побольнее наказания бывает.
— Коли так, извини… и не серчай на старика, голубушка.
— За что ж серчать-то? Я наоборот благодарна за заботу Вашу. И может даже, как-нибудь воспользуюсь этим предложением. Дочь у меня — девочка непростая, и как все дальше у нас сложится, не знаю…
— Да уж заметил я… Девочка горда, самолюбива, упряма, строптива, да еще и неблагодарна. А самое печальное, нет у нее ни любви к Господу, ни страха перед ним.
— Вы ее строго-то так не судите… Жизнь у нее больно тяжело сложилась…
— У тебя, что ль легче была?
— Может, и не легче… но и я не особо лучше поначалу была… только меня с самого начала окружали друзья: добрые, заботливые и ласковые, вот я и отогрелась душой.
— Особенно я, — грустно вздохнув, проговорил он, — или ты меня и другом не считаешь?
— Все еще не можете простить себе? — Алина ласково обняла старого монаха, — Уж сколько лет прошло, а Вы все терзаетесь… Вы ведь знаете, как я отношусь к Вам… Зачем такие вопросы мне задаете? Я разве когда-нибудь дала Вам повод усомниться в том?
— Нет, голубка моя, что ты… — на глаза монаха навернулись слезы, — Я знаю, что ты простила и никогда не поминаешь мне того… лишь никак не могу понять, как ты смогла позабыть такое…
— Я не забыла, но я знаю, из-за чего Вы это сделали… Вы желали мне блага, пытаясь дать почувствовать, что уход в иной мир ничуть не возвышен, а наоборот связан с болью, страданием и очень непригляден… Вы не знали, что я готова к этому… Вернее Вы не смогли поверить, в то, что я, говоря это, не бравирую.
— Да, я был уверен, что ты тут же запросишь о пощаде… а когда этого не произошло, то грехи мои, гордыня, уверенность в том, что не мог оказаться бестолковее семилетней девчонки, не дали сразу остановиться и признать, что ошибся… Если бы не отец-настоятель… я бы ведь убил бы тебя, наверное… Как подумаю о том, до сих пор страшно становится… Забить насмерть маленькую, даже несопротивляющуюся девочку, которой было так плохо, что она хотела умереть… Ох, грехи мои тяжкие… — тяжело вздохнул отец Стефан, — Вот ведь яркий пример, куда ведут благие намерения и самоуверенность…
— Все! Прекращайте, отец Серафим! Никого Вы не убили. Вот она я, живая и здоровая.
— Лишь милостью Божьей, да заботами отца-настоятеля…
— Ладно, ладно… Я знаю, что Вы до тех пор, пока я не встала, сутки напролет с колен у креста во дворе не поднимались, молясь за меня, и голодали, и истязали себя… да и потом помню, как обхаживали меня… Может, Господь и милостив так ко мне, лишь Ваших молитв ради…
— Алина, голубушка, я все время о тебе молюсь, и если ты думаешь, что это помогает тебе, я просто счастлив. Я ведь и о дочке твоей молюсь, только что-то не вразумляет ее Господь. Может, тебе и впрямь построже с ней?
— Посмотрим… Сегодня я перетрясла ей всю душу, что это даст лишь Господь знает… Помолитесь за нее еще, девочке это сейчас очень надо…
— Прям сейчас и пойду… не переживай. Господь милостив. Даст Бог, образуется все.
— Благодарю Вас, и спаси Вас Господь.
Отец Стефан зашел в сторожку и опустился на колени перед распятьем. Он долго горячо молился, потом поднялся с колен, заглянул в комнатку Кэти, и взгляд его упал на яблоко, которое он утром, после ухода Кэти, положил для нее на маленький столик у ее кровати. Именно такое яблоко когда-то послужило началом его конфликта с Алиной, а потом стало символом их примирения. Старый монах медленно опустился на стул, предаваясь воспоминаниям.
Уже несколько недель подряд маленькая девочка с большими темно-синими глазами и толстой, длинной косой, словно маленькая нахохлившаяся птичка, сидела, обхватив руками колени, на парапете, ограждающем крест во дворе монастыря. Она приходила сюда каждый день, забиралась с ногами на парапет и молча наблюдала, за всем происходящим во дворе. Она ни с кем кроме отца-настоятеля не разговаривала. Да и отцу-настоятелю, насколько мог слышать отец Стефан, девочка отвечала очень неохотно и односложно. Отец Стефан знал от отца-настоятеля, что девочка наследная герцогиня, которую отдал до совершеннолетия в монастырь отец, и что у нее нет матери. Ему было жаль ее, и он уже несколько раз делал попытки поговорить с ней, как впрочем, и все монахини, да и монахи монастыря, но девочка угрюмо молчала. Смотрела прямо в глаза говорившему и не отвечала ничего. Она явно никого не боялась и хоть показывала всем своим видом, что общаться не намерена, открытого пренебрежения не выказывала никому. Она ни во что не играла и никогда не улыбалась. Таких детей отец Стефан никогда раньше не видел.
Однажды, после обеда один из паломников, увидев девочку, подошел к парапету, где она сидела и, достав из кармана большое румяное яблоко, протянул ей.
— Возьми, Христа ради, скушай.
Девочка по своему обыкновению, посмотрев прямо в глаза дарителю, ничего не ответила и яблоко не взяла.
Полный седоватый мужчина смутился:
— Ты чего не берешь? Оно вкусное. Из моего сада. Я от чистого сердца… Бери.
Девочка молчала, не отводя взгляда, и яблоко не брала.
Паломник сконфузился, растерянно оглянулся, потом положил яблоко на парапет рядом с девочкой:
— Ну коли сейчас не хочешь, потом съешь, — пробормотал он и поспешно отошел.
Потом, приблизившись к отцу Стефану, тихо спросил:
— Она у вас, что, блаженная?
— Кто ж ее знает, какая она, если молчит она все время? — усмехнулся он.
— Немая что ли?
— Да нет, умеет она говорить, с отцом-настоятелем вон беседует, правда не больше трех слов за раз.
— Тогда и впрямь блаженная… жалко, что яблочко не захотела у меня взять… — расстроено проговорил паломник и поспешно покинул монастырь.
