Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович
Всё обстояло хорошо. Пока в церковный неф, ставший залом суда, не ворвалась Альма. Поначалу тихо, прижимая к себе узелок, прокралась к родителям. Епископ Дионисий заметил — девочка удивительно похожа на "обитательницу холмов". Только уши нормальные. Вывалила перед ними небольшую гору снеди. После чего подошла к подсудимой и сунула узелок ей. Стража отвернулась.
— Я столько не съем, — улыбнулась Немайн, заглядывая внутрь, — тут вкусностей мне на неделю. Может быть, мне кто-нибудь поможет со всем этим управиться?
Клирик надеялся, что явление Альмы обойдётся тихо. Ещё плохо её изучил. Зато отец с матерью уже не знали, что делать. То ли под скамьи прятаться. То ли хватать дочь в охапку и бежать, куда глаза глядят…
— Ты, главное, с этими не делись, — Альма ткнула в охрану по бокам сиды, — свидетели могут сказать правду. И судья может судить по справедливости. А эти — конченые.
— Это ещё почему? — не выдержал один из стражников.
— Отсиделись за спиной Майни, потом копья ей в спину упёрли, а спрашивают… Ну и ладно, вы уж и не совсем живые-то. Святая Бригита вам ещё отплатит!
— А и не Бригита, найдётся кому, — возгласил утробный голос из зала. Кое-кто из свидетелей хорошо освоил чревовещание. Стража совсем повесила носы. Альма уже стояла перед рыцарем.
— А тебе не стыдно? Ладно, в том что спасла город — и меня! — сида не признаётся. Но уж от предместья-то не открутится. А у тебя, Таред, там зазноба. И, кстати, не одна!
— Одна, — возмутился рыцарь.
— А которая? — уточнила Альма, — Тёмненькая такая, ещё, как фэйри, в зелёном платье ходит? Или белобрысая с веснушками? Давай выбирай, раз одна.
— Я… Мне…
Клирик без удовольствия пронаблюдал, как человек, честно исполняющий вассальный долг, завис, как устаревший компьютер.
— А ты, судья, осторожнее, — пригрозила Альма епископу, — мучителей праведников ожидает Ад.
— А Немайн праведница? — уточнил тот.
— Она меня спасла, — тихонько ответила Альма, — Не город. Город что, город — вещь… Меня. И его вон. И её…
Девочка начала обходить свидетелей, старательно шарахаясь при этом от стражи.
— Насчёт города она не признается, скромничает, — бормотала почти под нос, цепляла свидетелей за руки и заглядывала в лицо, — но вот у тебя ж доля в пивном заводике? А если б его зажгли? А ты — куда ты бы пиво пить ходил, если не в "Голову"?
Епископ Дионисий старательно удерживал мускулы лица от раздражённой гримасы. Кто-то откровенно использовал ребёнка, справедливо ожидая, что монах-епископ не очень-то умеет обращаться с детьми. Чего добивался, помимо очень неприятной сцены и измотанных нервов судьи — непонятно. Зато девочка себя накручивает, уже почти в истерике.
— Альма!
Девочка оглянулась на подсудимую.
— Послушай меня внимательно. Ты говоришь, я тебя спасла. У меня есть к тебе просьба. Выполнишь?
— Выполню.
— Найди своего брата Тристана. И попроси его пересказать тебе историю апостола Петра. Если вспомнит, слово в слово.
— Но…
— Ты принесла сюда еду родителям и мне? Спасибо, съем всё, что влезет, и папа с мамой твои тоже. А теперь помоги мне ещё немного: поговори с Тристаном. Очень мне поможешь. Больше, чем оставшись здесь.
— Правда?
— сиды не врут, забыла? Если брат плохо расскажет, я потом сама объясню. Хорошо?
— Хорошо.
Как обращаются с детьми в нервном состоянии, Клирик не знал. Но, за время общения с Тристаном и младшими из старших сестёр, успел уяснить — вести себя как со взрослыми, без сюсюканья — лучший выход. Ну, разве, слова отобрать попроще — так это и со взрослыми полезно.
Когда Альма, оглядываясь на каждом шаге, вышла, Немайн тяжело вздохнула. Оглянулась. И, как стояла между двух стражей, села на пол по-турецки.
— Прошу прощения у высокого суда, но мне нужно восстановить силы после этой неприятной сцены. Поскольку тут остались только взрослые, смело могу сказать, что иногда общение с детьми сильно утомляет, — тяжёлый вздох, — Почтенный викарий, раз уж ты представляешь мою сторону, я настаиваю, чтобы ты помог мне уничтожить всё вот это роскошество. У моего народа есть поговорка: война войной, обед обедом. Также, поскольку заседание не прерывается, я настаиваю на подробном протоколировании моей трапезы. Со всеми необходимыми комментариями и уточнениями.
Судья с утра не ел. Отчасти из аскетизма, отчасти — из аристократических привычек. Это у простонародья завтрак — главная и самая плотная трапеза. Сильные мира сего ждут ужина. А Немайн, быстренько уплетя лепёшку фруктового хлеба, начала потчевать викария. Под запись. Писец бумаги слюной закапал. Епископу пришлось сглатывать. Ушастая — заметила.
— Высокий суд, не желаете по вишнёвой лепёшке на нос? Под протокол, но без каких либо обычных обязательств, касающихся совместного преломления хлеба. Извиняюсь, что не предложила раньше. Но до десерта по вам не было заметно.
Епископу захотелось засудить рыжую. Даже не как колдунью — как поджигательницу. Чтоб на костёр. Чтоб едкий дым в глотку, чтоб огонь пятки лизал. Чтоб покричала. Чтоб жареным несло… Как от её кулебяк. Потому что либо — издевалась. Либо понятия не имела, что обычай оттого и обычай, что не признаёт легальных исключений. И засудивший ту, с кем хлеб преломил, у живущих обычаем народов — не человек, бешеная собака. Всё равно — уговаривались о чём-то перед трапезой, или нет. О да, она здесь тоже чужачка. Но — какая? То есть — откуда? Если издевается — откуда угодно. Но только одна страна в Ойкумене ставит писаный закон и легальную процедуру выше обычая. А ещё — у неё отличная латынь…
— Спасибо, но я не люблю создавать исключений, — Дионисий перешёл на греческий.
— Твой выбор, преосвященный, — и этот язык у неё безупречен… Больше похож на древний, эпохи Солона и Еврипида, чем на народный говор городов Великой Греции.
Викарий дожевал. Заседание покатилось своим чередом. Странным, ведущим к оправданию чередом. Свидетели хором подчёркивали правильность и добропорядочность Немайн после крещения. И, что особенно странно, до. Епископ Теодор, как предыдущий духовный наставник области, отозвался о подсудимой не то, что лестно — панегирично. Особо упирая при этом на то, что сида поначалу хотела принять монашеский постриг. Но именно он, епископ, счёл, что ей полезно будет получше узнать жизнь мирских христиан, прежде чем от неё отказываться. Королевский филид закатил поэму из фрагментов нескольких эпосов. Сокращение текстов — страшная вещь. В результате получалось, что Немайн склонялась к христианству уже давно. Кровавые жервоприношения и сотни отрезанных голов при этом куда-то задевались. Судья выслушивал эти речи весьма благосклонно. Получалось, отказался от лепешки из принципа. С грека-законника может статься и не такое.
