Путь, выбирающий нас - Панкеева Оксана Петровна (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Товарищ Торо встретил Кантора так, будто все эти две луны только его ждал. Усмехнулся, хлопнул по плечу, пощупал дыры на куртке и поинтересовался, когда это Кантор успел подраться и как его здоровье.
– Вопреки всему, – ухмыльнулся в ответ Кантор. – Не знаю, кому я успел насолить всего за пару дней, но вчера меня хотели похитить, а сегодня – зарезать. Так что если тебе не нужен бесхозный труп и скандал в обители, дешевле выйдет поскорее меня отсюда спровадить.
– Ой напугал, – скептически хмыкнул святой отец. – Прежде всего надо как следует покушать. Потом – посидеть в одиночестве и подумать над своей непутевой жизнью. Потом – исповедаться. Это необходимо, чтобы портал сработал правильно, нужно определенным образом настроиться, войти с ним в эмоциональный контакт. Да и очередь, как я тебе уже говорил, на луну вперед.
– Покушать – это тоже обязательно для настройки? – поддел товарища Кантор. – А очередь у вас совсем ничем непоколебима, или для паломников, которые хорошо жертвуют на храм, делаются исключения?
– Делаются, – серьезно кивнул Торо. – Если у тебя есть что пожертвовать, этот вопрос можно решить. А вот исповедь – это обязательно.
Похоже, зря Кантор считал утреннее недоразумение в конюшне главной неприятностью на сегодня…
– Для всех? Послушай, я ведь посторонний человек для вашей религии, и ваши обряды мне чужды, и копаться в своей прошлой жизни мне очень неприятно, не говоря уж о том, чтобы кому-то это вслух рассказывать.
– Не кому-то, а мне. Что тебя смущает? Все, что говорится на исповеди, остается между тобой и священником. Если тебе есть что скрывать, это все останется в тайне так же верно, как если бы ты говорил с каменным изваянием.
Кантор многозначительно хмыкнул, давая понять, как относится к подобным заверениям. Святой отец хитро прищурился:
– А ты думал, за что я в свое время в лагеря попал?
– Думал, ваш орден чего-то с правящим не поделил, – честно признался Кантор.
– Да нет, за это самое. За тайну исповеди.
Кантор давно знал, что Торо тоже сидел, но никогда не мог совместить в своем воображении этого обжору и лагерные харчи. А уж о том, чтобы товарищ сознательно согласился на голодное существование из идейных соображений, и вовсе не мог помыслить. Но какое бы уважение ни вызывал у него морально устойчивый священник, перспектива выворачивать перед кем-то свою потрепанную душу была Кантору отвратительна. О чем он тут же честно сообщил.
– Знаешь что, – невозмутимо ответствовал Торо, выслушав это в высшей мере разумное объяснение, – не морочь мне голову всякой фигней. Сначала пойдем покушаем, а потом сам разберешься – то ли ты хочешь войти в портал, то ли желаешь остаться при своих тайнах, за которые ты так боишься и которые никому, кроме тебя, не нужны.
Намек был более чем ясен и третьего варианта не оставлял.
Весь остаток дня Кантор думал.
И всю ночь думал.
И весь следующий день.
И следующую ночь думал бы, да спать уж слишком хотелось.
А наутро все-таки решился. В конце концов, если Торо обещал молчать, он будет молчать. А исповедаться действительно можно, не опускаясь до нытья и жалоб. А отказаться от своих намерений – значит признать поражение. Да и куда тогда деваться? Забиться в папин замок и тихо дохнуть со скуки? Или шататься по свету, разыскивая существо неведомого пола, которое наградило его проклятием? А если это был подстреленный Горбатый, которого давно и след простыл, да и неизвестно, остался ли он жив после встречи с метрессой Морриган? А если это был вовсе кто-то незнакомый? Можно подумать, Кантор помнит всех, до кого добрался в том историческом сражении! Да он и не видел толком, кого убил или ранил…
Вопреки его ожиданиям заветное место находилось вовсе не в саду и не на открытом месте, а внутри небольшой часовни. Скорее всего, часовню выстроили вокруг «Господнего чуда», чтобы придать ему эстетическое оформление, да чтобы не забрел туда кто не надо. Точное местонахождение «чуда» указывал выложенный белой мозаичной плиткой круг на полу, а у стен стояли разнообразные стулья, кресла, кушетки, диванчики, небольшая закрытая кабинка, что-то вроде шкафа и даже зачем-то гроб.
– Это для зрителей? – поинтересовался Кантор, кивая на коллекцию мебели. – Вы тут и развлекательные мероприятия устраиваете? За особую плату?
– Здесь происходит исповедь, – пояснил Торо, плотно закрывая за собой дверь. – А поскольку люди разные бывают, просто сидеть на стуле не у всех получается. Некоторые могут преодолеть смущение и робость, только отгородившись ширмой или дверью. Кому-то надо лечь и закрыть глаза, чтобы расслабиться.
– Что?! Какие еще смущение и робость, к такой-то матери?! Я тебе не девица в первую брачную ночь!
– Девиц мы сюда не пускаем, монастырь-то мужской, – мимоходом заметил Торо и продолжил свою мысль, как будто и не заметил возмущения собеседника: – А некоторым, напротив, нужно непременно видеть глаза слушателя.
– А также периодически чокаться и спрашивать, уважают ли их, – опять не удержался от комментария Кантор, так и не успокоившись насчет смущения и робости.
– А вот это не разрешается. Так что и думать забудь.
– Я и не думал! Я вообще спиртного не пью!
– Вот и нечего язвить. Выбирай сам, как тебе будет удобнее, располагайся, настраивайся…
– Погоди… а гроб здесь зачем?
– А вот для таких особо изысканных господ, как ты… Шучу, шучу. Попадаются оригинальные клиенты, которые желают представить, будто они уже умерли или вот-вот умрут. Тогда им легче поведать то, чего они при жизни никому бы не рассказали. Если тебе нравится гроб, можешь смело укладываться. Там удобно, мягко, покрывало регулярно стирают…
– В гроб я как-то пока не тороплюсь, – проворчал Кантор и еще раз прошелся вдоль мебельной выставки.
Если раньше у него и мелькала мысль бросить эту затею и уехать куда-нибудь по-людски, на лошади, то теперь она исчезла окончательно. После рассуждений о смущении и робости любой шаг назад наглядно подтвердил бы, что товарищ Кантор – трус, слабак и застенчивый хлюпик с нежной душой. И еще гнусный лицемер, совершающий поступки, о которых потом стыдится поведать.
– Если сейчас войти в круг, портал не сработает? – уточнил он, останавливаясь у белой мозаичной линии.
– Даже не пробуй. Не сработает.
– Пока я не буду готов?
– Да.
– Тогда я сяду здесь, – решительно заявил Кантор и уселся прямо на пол в центре круга. – И отсюда буду исповедоваться, пока не сработает.
– Тогда проверь, ничего ли ты не забыл.
– Ничего. Лошадь я и не собирался тащить через портал, а все остальное при мне.
– Может, тебе стоит что-нибудь потеплее надеть? Вдруг ты окажешься где-нибудь в Поморье? Давай я попрошу кого-то из послушников принести тебе теплый свитер.
– Ага, и шерстяные носки, и меховую шапку, и заодно зонтик от солнца, купальные трусы, а еще халат и тапочки…
– Хорошо, как хочешь. Начинай.
– Что я должен говорить? Я слышал, на исповеди нужно в чем-то громко каяться? Вспоминать, что сделал плохого, что могло не понравиться богам?
– Не обязательно. Расскажи о том, что тебя самого беспокоит. Вызывает сожаление, осознание собственной неправоты, сомнения в правильности своего поступка. То, о чем говорит твоя совесть. И обязательно честно. Лгать Богу – все равно что самому себе. Даже хуже, так как сами себя люди часто успешно обманывают. Можешь задавать вопросы.
– Тебе или Богу?
– В кого веришь, тому и задавай.
– А с чего начинать? С самого детства? Или как?
– Начинай лучше с конца, – посоветовал Торо. – С последних дней. Так будет легче вспомнить. Или с того, что больше всего тебя беспокоит.
Спустя два с половиной часа святой отец покинул опустевшую часовню, мысленно помахав на прощание исчезнувшему товарищу и представляя себе, как тот сейчас матерится, обнаружив, где оказался. Если только падре Себастьян хоть что-то понимает в людях и Господних чудесах, Кантор сейчас должен беситься еще хуже, чем те товарищи, которые мечтали о подвигах и славе, а оказались в родных деревнях…
