Зимнее серебро - Новик Наоми (лучшие книги TXT) 📗

Ты сам виноват, вот что я бы сказала ему. И говорила — только мысленно, снова и снова, сидя возле него и глядя на его тело, измученное, бессильно обмякающее, как снег под солнцем. И все-таки, вопреки собственной воле, я жалела его, точно он наколдовал во мне эту мою жалость. Я под сорочкой подтянула колени к подбородку и крепко стиснула их руками. Буду удерживать свою жалость, пока он не заснет. Я рискнула заглянуть ему через плечо: глаза у него были безжизненные, потухшие, но больше не светились кроваво-алым светом. Он закрыл глаза и уткнулся лицом в подушку.

Глава 18

Я переживала, что Стефану и матери Мирьем тяжко придется — ведь, как мы вышли из хижины, весь путь лежал по снегу. Однако снег порядком подмерз, и мы не проваливались. Только Сергей провалился — раз и другой, — но мы быстро обтрясли снег с его одежды, так что он не успел растаять и Сергей не замерз. И шагали мы совсем недолго. Может, всего каких-то полчаса у нас ушло на все про все, даже на отряхивание Сергея. И вдруг Сергей говорит:

— Кажется, вон дорога.

И правда: мы вышли из-под деревьев, а там река, накрепко замерзшая, и вдоль нее бежит дорога со следами полозьев.

Весь день нам попадались дома и деревни, стоящие вдоль дороги. Чем дальше, тем чаще: мать Мирьем сказала, это оттого, что мы уже близко к Вышне. А я все ломала голову: выходит, наша хижина была в двух шагах от домов. Мы вроде бы забрели в такую даль от дороги, в самую глушь. Мы прожили там несколько дней и не слышали голосов, да и Сергей никого не повстречал, когда ходил в лес за растопкой. Но вот же они — дома и деревни. Я немного забоялась при виде людей, но до нас никому дела не было. Как стемнело, отец Мирьем велел нам подождать у обочины, а сам пошел в ближайший крестьянский дом. Вернулся он с корзиной, полной еды, и сказал, что дал денег хозяевам. А те позволили нам переночевать у них в стойле со скотиной. Наутро мы поднялись и отправились в Вышню — и оказалось, что идти всего несколько часов.

Я-то думала, Вышня — как наш город, только больше. А она была совсем другая. Больше походила на дом. Мы видели только стену: куда ни глянь — всюду одна стена из красного кирпича. Высокая — выше, чем глаза видят, и даже еще выше. И без окошек. Только у самой вершины стены были оконца, очень узенькие: в такое разве что пол-лица поместится. Одним глазом заглянуть можно, а двумя уже никак. Дорога вела к воротам — единственному проходу в стене. В те ворота легко прошла бы груженная шерстью упряжка из четырех лошадей — такие они были широченные.

И к стене так просто не подойдешь. Вдоль нее тянулся широкий ров. Его хоть и завалило снегом, но все равно было видно, потому что снег в нем лежал ниже. А на дне рва понатыкали разных палок: обрубили ветки с больших деревьев да стесали им концы, чтобы острые были. Кажется, там, в городе, пришлый народ не очень-то жаловали.

Однако у ворот дожидалась целая толпа пришлого народу. Я столько отродясь не видывала. Они все выстроились вдоль дороги — что твои куры. Когда мы подошли ближе к стене и к этой очереди, я подалась к Сергею, а Стефан схватил мою ладонь, крепко стиснул ее и примолк. Я наклонилась совсем низко к нему, только тогда он прошептал мне в самое ухо:

— А нам нельзя вернуться в тот домик?

Но родители Мирьем вели себя как ни в чем не бывало.

— Сегодня придется долго ждать, — сказала мать Мирьем. — Какая-то важная особа нагрянула с визитом к герцогу. Видите, никого не пускают, держат ворота для процессии.

— Говорят, это царь приезжает, — заметила женщина, что стояла в очереди впереди нас.

На ней было добротное шерстяное платье, коричневое, расшитое по подолу, на голове красная шаль, а в руках корзина. Рядом стоял ее сын — молчаливый, высокий парень с локонами на висках, как у панова Мандельштама. Значит, эти двое тоже евреи.

— Царь! — так и ахнула мать Мирьем.

Та женщина кивнула:

— Он на той неделе взял в жены герцогову дочку. И уже тут как тут — в гости к тестю. Надеюсь, это не дурной знак.

— Бедняжка, должно быть, стосковалась по дому, — вздохнула мать Мирьем. — А сколько ей лет?

— Чтобы замуж — так в самый раз, — усмехнулась женщина. — Сестра показала мне ее в прошлом году, она как раз прохаживалась со слугами. Не сказать что красавица, но рассказывают, царь влюбился с первого взгляда.

— Что ж, сердечные пути неисповедимы, — покивала панова Мандельштам.

Я ни разу не слышала, чтобы мать Мирьем с кем-то так беседовала. Я сперва решила, что они с этой женщиной знакомы, но панова Мандельштам вдруг возьми да и спроси:

— Так у вас, значит, родня в городе?

— У меня там сестра с мужем, — ответила женщина. — У нас-то хозяйство в Хомске. А вы сами откуда?

— А мы из Пависа, — сказала мать Мирьем, — день пути отсюда. Приехали на свадьбу к моей племяннице Басе.

Женщина радостно вскрикнула и схватила панову Мандельштам за плечи.

— Значит, и к моему племяннику Исааку! — воскликнула она.

И они тут же расцеловались в обе щеки, обнялись и принялись перебирать незнакомые мне имена. Вот и готово дело — подружились. Я все диву давалась: и как они умудрились оказаться рядом в очереди?! Прямо чудеса какие-то.

Мы уже долго ждали. Кажется, что стоять легче, чем идти, а на самом деле нет. У той женщины оказалась еда в корзине, и она настаивала, чтобы мы угостились. И в моей корзине еще тоже кое-что осталось — мы выложили свою еду и тоже разделили между всеми. Мы смели снег с камней побольше и с пней на обочине, чтобы было куда присесть, хоть ненадолго.

Пока мы ели, земля под нами загудела, а потом издалека донесся слабый звон колокольцев. Из городских ворот вышли люди и стали расталкивать народ к обочине. Дойдя до нас, они нам строгими голосами велели встать и чтобы мы готовились кланяться. У них и мечи висели на поясе — настоящие, никакие не игрушки. Мы встали и стояли порядочно, пока колокольцы наконец не зазвонили громче. И так все громче и громче — и вот они звенели уже рядом. Показались черные кони в красно-золотой упряжи, а за ними длинные низкие сани с размашистыми резными загогулинами и изукрашенные золотом. А в санях сидела девушка с серебряной короной на голове. Они промчались мимо, мы и опомниться не успели. Большие сани проскочили в ворота, даже не замедляя хода, и исчезли где-то в городе-доме.

— Царица! Царица! — кричал народ. А мы позабыли, что надо кланяться, и поклонились слишком поздно, но это ничего — там дальше еще ехали сани: с тюками и ящиками, и людей в них сидело видимо-невидимо, хватило бы на целую деревню. И все они катились следом за царем, словно царь — это не один человек, а сразу много. Все эти люди как будто и были царь.

Наконец вся процессия проехала, весь царь целиком очутился в городе, и нас тоже начали пропускать за ворота. Мы так долго ждали лишь затем, чтобы царю не пришлось ждать. За нашей спиной очередь выстроилась еще длиннее, чем впереди. Но даже теперь, простояв на дороге несколько часов, мы еще добрых полчаса тащились до ворот. Я так извелась от этого ожидания, что мне уже было ни до чего: лишь бы пройти в ворота. А Стефан брел медленно-медленно, и народ сзади стал наступать нам на пятки и ворчать. Стефан посмотрел на ворота и спросил:

— А вдруг мы не сможем выбраться?

Я не знала, что ему сказать. Когда мы подошли к воротам, я увидела, что люди не просто так проходят в город. Стража с мечами выспрашивает у каждого, куда он идет да по какому вопросу, и все записывает. Мне вдруг сделалось страшно. А ну как они примутся допытываться, кто мы и откуда и что у нас за дела в городе? Что мы тогда ответим?

Но панова Мандельштам взяла меня за руку — в другую вцепился Стефан — и чуть слышно говорит мне:

— Просто молчи.

Когда подошла наша очередь, панов Мандельштам что-то шепнул стражнику с мечом и сунул ему серебряную монету. Тогда стражник сказал:

— Ладно, ладно. — И махнул рукой: проходите, мол.

Я почувствовала такое облегчение, что сначала даже думать ни о чем не могла: просто шла себе, и все. Шутка ли: я ведь в большом городе. Городская стена оказалась толстенная: войдя в ворота, мы сделали, наверное, шагов двадцать, прежде чем выйти наружу. Пока мы шли, шум делался все громче и громче. И вот мы вышли по ту сторону стены и снова увидели небо. Кругом куда ни глянь высились разные здания, будто город проглотил их, да и нас заодно вместе со всеми людьми.