Царская дыба (Государева дыба) - Прозоров Александр Дмитриевич (читать книги без сокращений .txt) 📗
Барин нервничал. Больше недели в Москве, а к царю так и не позвали. Хотя и по службе стыдиться нечего, и рубежи крепки, и крамолу раскрыл. Не привык, видать, еще к службе. Нислав, прежде чем гикнуться в эти времена, успел отработать в патрульно-постовой службе несколько лет, и четко усвоил основной закон: сделаешь чего хорошего, никто не заметит. Нашкодишь — вызовут к начальству и вставят пистон. Потому и понимал, что нервничает командир зря. Раз не вызывают — значит довольны, все хорошо.
— Едут, едут! — закричали откуда-то с чердака, и внезапно засуетились подворники, кинулись к воротам, скидывая тяжелый засов.
Опричник вложил саблю в ножны, отошел к бадье, в которой грелась вода для скота, зачерпнул обеими ладонями, плеснул себе в лицо:
— Хорошо!
Андрей Толбузин влетел во двор в сопровождении еще четырех конных, спрыгнул на утоптанную землю, небрежно отшвырнув поводья:
— Уф, получилось! Сказывал я сегодня государю и про крамольника твоего, и про тебя. Ты уж не обессудь, Семен, но про бой огненный, что боярин супротив войска конного учинил, пришлось пересказать. Потешил я Ивана Васильевича этим, потешил… Завтра видеть тебя желает. Уф… Ну, чего здесь паришься? В трапезную пошли.
Они вошли в дом, в обширную пустынную комнату с длинным столом. Зализа сел рядом с боярином, провел рукой по скатерти:
— Не потчует никто… Ты пошто по сей день не женился, Андрей?
— Не жалует этого государь, — сморщившись, мотнул головой боярин. — Ой, не жалует в своей избранной тысяче. Хочет, чтобы думы все только о Руси были, а не о гнезде своем.
— А как же мне подарок к свадьбе прислал?
— Ну, сравнил, — Толбузин стряхнул с плеч шубу. — Ты где? На рубежах дальних. Только и слышно, то свенов побил, то ордынцев ливонских, то, вот, епископа ощипал. Про супругу ничего неведомо, а про подвиги постоянно вести приходят. Потому и позволяется многое. А здесь: весь на виду, как уж на крыше. Слабости никакой не спустят. Тут же царю на шепчут.
— А правду говорят, — подал голос Нислав, — что царь Иван Грозный чуть не каждый день людей казнил или пытал вся…
Закончить фразу ему не удалось, поскольку пришедшаяся в ухо оплеуха опрокинула его со скамьи, под ребра пришелся пинок ноги, в воздухе сверкнула сабля.
«Убьют», — понял милиционер, проклиная свой невоздержанный язык, и скребя пол ногтями, пытаясь отползти назад, подальше от занесенной Зализой сабли.
— Стой! — перехватил оружную руку Толбузин. — Я государю сказывал, ты вместе со служилым, бой видевшим, придешь. Нехорошо получится, коли признаем, что за слова охальные намедни его зарубили, или запороли, как положено.
— От блин, — прошептал бывший патрульный. — Теперь понятно, как обет молчания люди дают.
— Откель знаешь? — навис над ним хозяин дома.
— Читал… — Нислав осекся. Не мог же он сказать, что его этому в сельской школе учили?!
— В письмах подметных?
— Ага, в них, — тут же схватился за подсказку патрульный, покосился на Зализу и уже от себя добавил: — Когда в Иван-город заезжали, у причала видел.
— Выбросил кто-то листок поганый, — опричник еще раз саданул его под ребра, — а ты читаешь.
Нислав воспринял пинок с облегчением — кажись, пронесло, резать не станут.
— Вставай, — разрешил Толбузин, возвращаясь к столу. — Семен, крикни в дверь, распустилась дворня вконец! Привыкли, что в кремле трапезничаю, так теперь и вовсе кормить перестали. Крикни, жрать барин хочет. Сей час пирогов на столе не станет, запорю каждого второго к песям собачьим! Новых куплю, посноровистей. А ты, — повернулся он к Ниславу, — тебе вот что скажу, служивый… Дети есть? Отца с матерью помнишь? Так вот государю нашему, когда ему всего семь годков стукнуло, бояре мать отравили. Князя Телепнева, которого он за отца почитал, у него на глазах убили, бабок всех, нянек повитух, что с детства выхаживали, кого поразогнали, кого зарезали. И остался он один, как щенок в лесу диком брошенный. И общались с ним бояре, как скоморохи с медведем лесным — как народу показать, так принарядят, как не нужен — так на цепь и в чулан. Хорошо, перед совершеннолетием, как заколоть его собирались, митрополит Макарий головой рискнул, да его именем боярина Воронцова из темницы выпустил, да князей Глинских призвал. Отстояли юного царя, спасли… Так вот слушай меня, Нислав. Коли государь на улице пальцем на кого укажет, и молвит: «Помню его», я того выблядка голыми руками на месте разорву. За муки, мальчонке невинному учиненные, за предательство стола всероссийского, за кровь на руках их, за подлость душевную. Сразу разорву, приказа спрашивать не стану.
Нислав представил себя на месте царя — как бы ему, первоклашке пришлось бы увидеть смерть матери и отца. Представил, каково сынишке-несмышленышу придется, прирежь кто его с Матреной у мальчонке на глазах, и ладони его невольно сжались в кулаки:
— Прости меня, боярин… Не знал…
— А ты знай! — грохнул Толбузин кулаком по столу. — Знай! Знай, через что государь твой прошел к помазанию Божьему! Милостив наш царь, только самых поганых тварей наказал, одного Андрея Шуйского казнил, остальных изгнал с глаз долой. Разбежались они по становищам татарским, по дворам европейским, и стонут в голос, выродки, как мучили их на Руси и истребляли, как плох наш Иван Васильевич, что шею свою из-под сапога их вонючего вынул. Да письма подметные боярам пишут, про долю тяжкую народа русского, Богом избранного.
Двери трапезной распахнулись, и слуги хлынули внутрь, неся сразу много кубков, кувшинов, блюд с пирогами, да мясом, да рыбой, да зеленью.
— Диссиденты, — понимающе кивнул патрульный. — Всегда одинаковы.
— Благодарить Господа нужно, что царя такого нам дал, — спокойно, но в полный голос продолжил Андрей Толбузин. — Душой не ожесточился, умен, отважен. Когда Казань брали и ратники наши дрогнули, самолично на улицы окровавленные бросился, на сабли татарские, за собой ополчение повел, гибели ничуть не страшась.
— Под Тулой самолично нас в атаку повел, — добавил от себя Зализа. — Помню, все обогнать его пытался, да не смог…
— А коли царь на кого укажет, — неожиданно перебил их Нислав, из головы которого все не уходил образ первоклассника, стоящего возле мертвых родителей, — Вы мне тоже скажите. Рвать таких нужно. Каленым железом выжигать, чтобы другим неповадно было. Всех.
