Высокая магия - Новак Илья (первая книга .txt) 📗
– Быстрее давай. На корабле ждут, как бы они без меня не уплыли.
По дороге мы не встретили ни одного человека. Когда троллиха затащила меня в тупик на задворках порта, я понял, куда она шла. Здесь был дом с наглухо закрытыми ставнями и узкой дверью.
– Горбун? – спросил я.
– Угу… – Лапута сняла с пояса связку ключей и потрясла ею перед моим носом. – На все случаи жизни, Джа…
– Разве у Горбуна есть кошачьи жеребцы? Я думал, он только оружием занимается да всяким шмотьем…
– Отстал ты от жизни. – Мамаша подступила к двери и склонилась над замком. – Горбун зажирел. Выкупил соседние развалюхи, сделал внутри конюшни. Теперь у него и оружие, и шмотки, и камешки, а с недавних пор жеребцы. Пиндос стал провозить их сюда контрабандой, а Горбун сделал у себя перевалочный пункт.
Замок щелкнул, дверь открылась, и мы вошли в дом перекупщика краденого, а теперь, как оказалось, еще и пособника контрабандистов.
– Думаешь, хозяин сбежал, а лошадей так и оставил в конюшнях? – спросил я, пока мы шли темным захламленным коридором.
– Так а что с ними сделается? Еды им накидали – и ладно. Горбун же, наверное, рассчитывал одну ночь отсидеться где-нибудь и вернуться обратно. Никто ведь, кроме меня, не знает, как круто все заварилось. Да и я всех твоих планов не знаю…
Мы вышли через заднюю дверь и очутились в уединенном внутреннем дворике. Я огляделся, пытаясь сообразить, в какую часть порта мы попали. Кажется, слева должны были тянуться склады, и тогда выходило, что место, где лепреконы организовали схрон для жабьей икры, находилось рядом – возможно, за одной из глухих стен, окружавших двор.
Рядом с приоткрытыми воротами конюшни стояла двуколка, изнутри доносилось ржание.
– Давай, давай, – торопила Лапута. – Корабль мой уплывет!
Я вошел внутрь и огляделся, щурясь в полутьме. Конюшня оказалась просторной, но в ней стояла всего пара жеребцов – наверное, в этом новом для себя деле Горбун еще не успел развернуться как следует.
– То, что надо, – сказал я, подходя к скакуну, который оскалился, показывая большие острые зубы. – Упряжь тут где-нибудь есть, наверное…
Лапута остановилась в дверях, широкая тень протянулась через всю конюшню, стало темнее.
– Отойди, мамаша, – попросил я, и она шагнула внутрь. В проникающем через двери солнечном свете я увидел лежащее на бревне седло, шагнул к нему – и тут в помещении опять потемнело.
Я повернулся. В дверях высилась массивная фигура гоблина Брома, одной рукой он сжимал за шею Хорька Твюджа, ноги которого были полусогнуты. Голова Твюджа свесилась на грудь. Я различил рукоять кинжала, торчащую из груди Хорька.
– Э! – произнес я. – Бром, ты что здесь делаешь?
Гоблин шагнул внутрь, перекрыв весь свет. Глаза его сверкали.
– Хорек, где Пен? – повысил я голос, и после паузы Твюдж откликнулся тихим голосом:
– Бром его добил.
– Предатели! – вдруг взревел гоблин. – Урки, братика убили!!!
От его рева жеребец рядом со мной громко заржал. Никогда не думал, что громилы-гоблины испытывают друг к другу братские чувства, но в голосе Брома была боль.
– Ты, Пен, Пиндос – спелись друг с другом, твари?!!
– Бром… – начал я.
Сдавив напоследок шею Хорька, гоблин отшвырнул помощника Пена и бросился ко мне. Размытая серая дуга возникла в воздухе возле его правой руки, и в следующее мгновение камень из пращи гоблина свистнул рядом. В меня он не попал, но зато угодил в морду кошачьего жеребца. Тот даже не заржал – яростно хрипло взревел. Бром замахнулся тесаком, я присел, прикрывая голову руками, и тут вставший на дыбы жеребец ударил гоблина передними копытами.
Человеку, эльфу, гному или троллю, даже орку – любому другому жителю континента удар копыт кошачьего жеребца пробил бы грудную клетку. Захрустело, Бром ахнул от боли и отшатнулся, но устоял на ногах. Сделав неверный шаг, он упал на колени, продолжая сжимать тесак отведенной в сторону правой рукой, левой уперся в пол… и начал вставать.
Лапута, появившаяся из сумерек, обхватила его сзади за голову и рванула, выворачивая ее. Опять раздался хруст, но на этот раз не ребер, а шейных позвонков. Бром развернулся всем массивным телом, рука с тесаком сделала резкое круговое движение – лезвие мелькнуло перед моим носом и вонзилось в живот Лапуты. Троллиха сказала «Ух!» – и отступила, а Бром повалился на пол со сломанной шеей.
– Ух! – повторила Лапута, тяжело опускаясь на колени.
– Мамаша… – начал я.
Она кивнула, положила обе ладони на рукоять и медленно вытащила тесак из живота. Так же медленно опустила оружие рядом с неподвижным Бромом и улеглась на спину.
– В котомке бинты есть, – произнесла троллиха. – И мази, я в дорогу на всякий случай взяла. Достань, Джа…
– Мамаша! – Вскочив, я бросился к ее котомке, валявшейся возле дверей, схватил и вернулся. – Сильно тебя…
– Да уж… – пробормотала она, пока я развязывал котомку. – Кишки исполосовал. Джа, у тебя ж времени совсем не осталось? Я тяжелая, Джа, ты меня тащить не сможешь.
Копыта кошачьего жеребца стучали по камням мостовой, колеса тарахтели, двуколка подпрыгивала и раскачивалась. Мы выехали из лабиринта складов на пустую пристань – ни торговцев, ни портовых чиновников, ни рыбаков, ни бродяг, никого.
Лишь один парусник, изящная бригантина, виднелся неподалеку от берега. Паруса на фок-мачте были уже подняты, а от пристани как раз отплывала шлюпка.
– Стой! – взревел я. – Сюда, погодите!
Двое гномов только успели взяться за весла, когда я остановил жеребца на краю пристани и развернулся к Лапуте. Она полулежала в двуколке, прикрыв глаза, положив голову на котомку.
– Принимайте пассажира. – Я спрыгнул на пристань. Гномы, раскрыв рты, пялились на меня. – Чего вылупились? Вы пассажира тут дожидались? Ну так помогите мне стащить ее, быстро!
Переглянувшись, гномы пожали плечами. Один остался сидеть, а второй, кряхтя, перелез на пристань и стал с сомнением разглядывать Лапуту.
– Троллиха, – сказал он. – Ну да, кэп сказал, троллиха должна прибыть. Э, да у нее ж в брюхе дырка…
– Какой ты глазастый! На вашей лоханке лекарь есть?
– Малец, не нервничай, – посоветовал гном, помогая мне стащить Лапуту на мостовую. – Так, мамочка, осторожнее, правой ножкой, левой ножкой, так, а теперь через борт перешагни…
Лодка качнулась и чуть не зачерпнула воды, когда тело мамаши улеглось на дно между лавками.
– Тяжеленько, однако, будет ее на борт поднимать, – пробормотал гном, перешагивая через Лапуту. – Что скажешь, Шмыг?
– А чего там… – меланхолично откликнулся другой гном, берясь за весло. – Лебедка-то у нас зачем? Поплыли, что ли?
– Погоди. – Я встал на колени и, нагнувшись вперед, ухватился за корму лодки. – Мамаша! Эй, Лапута, слышишь?
Большие и круглые, как блюдца, глаза приоткрылись, взглянули на меня. Губы изогнулись в слабой улыбке.
– Лапута, тесак у Брома не отравленный, гоблины таким не занимаются. Судовой лекарь тебя заштопает, слышишь?
Она чуть кивнула.
– Ладно вам нежничать, – сказал гном. – Все, Шмыга, давай…
Весла опустились в воду, лодка начала отплывать. Отпустив корму, я сказал опять закрывшей глаза Лапуте:
– Значит, прощай, мамаша.
Она не ответила.
