Время перемен. Лабиринт Безумия (СИ) - Лисина Александра (читать полную версию книги .txt) 📗
«Иди, — подумала устало, опасно пошатнувшись от очередного порыва ветра. — Ты важнее. Ты должен».
Доспех издал пронзительный скрежещущий звук и, словно в отместку, до крика сдавил грудь ледяными тисками.
Таррэн обернулся на шум, мигом углядел беспомощную Гончую, тихо охнул от внезапного осознания беды и, прыгнув обратно, едва успел подхватить ее на руки. Мышцы протестующе скрипнули и глухо заныли, потому что никак не собирались тащить на себе обледенелую статую с живыми глазами, полными бессильной злости и отчаяния, но все-таки справились. Он успел ее поймать, не дал рухнуть в сугроб, не позволил замерзнуть до смерти. А затем до боли сжал челюсти и пошел дальше, один, пробивая дорогу собственным телом, прижав неподвижную Белку к груди и старательно отогревая ее своим дыханием.
— Дурак… — неслышно прошептала она, едва губы смогли шевелиться. — Ты важнее… брось…
Он тихо рыкнул и упрямо мотнул головой.
— Таррэн… пожалуйста…
— Нет.
— Таррэн…
— Нет! — свирепо выдохнул эльф и сделал еще один шаг.
Теперь, когда руки оказались заняты нелегкой ношей, он больше не мог уберечь лицо от неистовствующей стихии. Бешеный ветер с воем стегал его кожу, безжалостно выворачивал веки, холодной змеей пробирался под ворот, толстой ледяной коркой покрыл волосы, щеки, нещадно заморозил нутро. Метель внезапно закрутилась так плотно, что вокруг шатающегося эльфа встала сплошная стена из снега: снизу — слипшаяся, отвратительно плотная масса до самых бедер, что пока поддавалась его усилиям, сверху — колючая вьюга, больно кусающая те участки тела, что еще могли хоть немного чувствовать. Каждый шаг теперь давался с огромным трудом. Дышалось тяжело, с хрипами. В груди что-то нехорошо клокотало. Все вокруг застилала мутная белая пелена, тело занемело и отказывало повиноваться. Руки как обняли неровно дышащую Гончую, так и примерзли, не способные ни защитить ее больше, чем есть, ни отпустить. Сердце и вовсе превратилось в кровавую сосульку, но слезящиеся глаза ни на миг не отрывались от искаженного лица Белки, которая продолжала беззвучно шептать и неистово метаться внутри клетки собственного тела.
— Пусти… пусти… брось сейчас же, придурок! Оставь!..
Таррэн лишь зарычал сквозь плотно сомкнутые губы. Он не смог бы ее выронить, даже если бы захотел: пальцы просто не работали. Зря она так просила, почти умоляла: не брошу, никогда. И если бы даже руки могли шевелиться, он бы сделал лишь одно движение — перехватил ее крепче, чтобы точно не потерять по дороге, и прижал к себе так тесно, как только позволила совесть. Он не мог ее тут оставить, просто не мог, потому что это значило бы оставить свою душу. А потому упорно тащил неподвижную Гончую на себе, страшно боясь только одного: что ледяной плен скует ее слишком сильно. Настолько, что в один прекрасный момент она уже не сможет вдохнуть. И это заставляло поторопиться.
Таррэн старался не видеть ее глаз и не думать о том, во что превратились его ноги. Тщательно избегал смотреть на фиолетовые фаланги своих пальцев, мысленно проклинал себя за самонадеянность и искренне ненавидел проклятый Лабиринт, который мог стоить ЕЙ жизни. А сам упорно держался за одну крохотную ниточку, единственную надежду на спасение — опасно истончившийся Зов, по которому упрямо полз вперед и с тихим рыком проламывал неподатливую снежную массу.
Весь окружающий мир сузился для него до крохотного островка длиной в один неимоверно долгий шаг. Спереди, казалось, намерзли целые горы из снега, громоздящиеся одна над другой так плотно, словно готовились погрести под собой дерзкого нелюдя с головой. И с каждой минутой они становились все выше, шире, круче и неприступнее. Только в паре шагов за спиной еще виднелась проторенная им дорожка, но и она стремительно исчезала за густыми белыми облаками.
Отчаявшись разглядеть хоть что-то, Таррэн, в конце концов, просто прижался лбом к холодной щеке Белки, закрыл глаза и лишь пытался уловить ее дыхание, которое опять стало ненормально редким и очень-очень слабым. Едва заметным, потому что прочная чешуя сжималась вокруг нее все сильнее, подобно смертельной удавке, и очень скоро должна была прекратить все мучения.
По лицу девушки скользнула крохотная горячая капелька, но мигом заледенела и примерзла блестящей драгоценностью, заставив эльфа несильно вздрогнуть и поднять голову: Гончая прекрасно понимала, что происходит.
«Уходи!! — прокричали ее глаза. — Немедленно! Ты еще можешь!! Не трать силы!!»
«Нет, — подумал он, остро жалея, что не может даже пошевелить губами. — Ни за что».
«Болван!!»
«Ну, и пусть».
«Таррэн!!!.. — Белка едва не взвыла, но смогла лишь судорожно вдохнуть в последний раз, почувствовать тесные ледяные оковы и с каким-то злым удовлетворением констатировать, что ее время все-таки закончилось. Не слишком-то его оказалось много, не слишком оно было хорошим. Но теперь ей больше не придется мучиться: ни с узами, ни с проклятием своим, ни с этим дурным нелюдем, который так мало ценит свою, столь редкую в наши дни, Изиаровскую шкуру. И что Крикун, сам того не зная, оказал остроухому огромную услугу, потому что упрямому идиоту все равно придется ее бросить: тащить труп, шагая по грудь в обледенелом сугробе, мог только безумец. Но тут уже нечего жалеть и не на что надеяться. Придется ему смириться и дальше идти одному. — Потому что я больше… не могу… дышать… бро-о-сь…»
Она на мгновение замерла, во второй раз за последние сутки ощущая стальные когти Ледяной Богини на собственной шее, странно содрогнулась, сделала еще один долгий выдох и вдруг застыла, невидяще уставившись перед собой. Какое-то время в груди еще что-то трепетало, отчаянно не желая останавливаться, но потом ее веки плавно опустились, зрачки резко сузились, а затем начали медленно расширяться. Уставшее от борьбы сердце гулко стукнуло, но вскоре тоже замерло, как замороженное. Перед глазами у Белки все поплыло, сознание помутилось, пропали утомительные звуки бушующего урагана, куда-то исчез страшный холод, сомнения. А за ними пришло мягкое, живое, долгожданное тепло. Блаженное тепло, которого она почти не знала.
Таррэн, почуяв неладное, внезапно остановился. Перехватил ее поудобнее, с тревогой всмотрелся в припорошенное снегом лицо, приложил ухо к груди, а затем и к губам. Но вскоре внутренне похолодел: там было тихо и как-то пусто.
— Белка? — хрипло прошептал он, с ужасом не слыша больше ни единого вздоха. Ничего больше не слыша, кроме грохота собственного сердца и злорадных завываний колючей метели. — Белка! Белка!! Очнись!! Ты меня слышишь?! Белка!!!
Гончая не пошевелилась. У нее не дрогнули ресницы, не изменилось ничего в глазах, не вспыхнул румянец на покрытых острыми льдинками щеках. Казалось, она просто уснула и вот-вот вернется к реальности, но у эльфа что-то оборвалось внутри: не умела она сдаваться, не могла просто так забыться и оставить его умирать одного. Нет, только не она!
— Белка!!!
И снова тишина. Ни шороха, ни вздоха, ни мимолетной улыбки на посиневших губах. Только еще одна слезинка скользнула по щеке, но почти мгновенно замерзла, да медленно потухли пронзительные голубые радужки, красноречиво свидетельствуя: все закончилось, и это совсем не сон.
— БЕЛКА!! Нет!! Нет!!
Она не вздрогнула даже тогда, когда он со стоном прижался к губам, в безумной надежде стараясь вдохнуть в нее жизнь. Когда онемевшими пальцами отер ее лицо, но, снова не почувствовав знакомого тепла, содрогнулся от ощущения непоправимого: перед ним словно статуя оказалась — холодная, неподвижная и… мертвая.
Таррэн застонал уже вслух, шаря по равнодушному снегу полубезумным взглядом. Он стоял, опасно пошатываясь, в самом центре бушующей бури. Не чувствуя колючих льдинок, впивающихся в щеки. Не видя ничего вокруг. Не замечая, как из многочисленных порезов неохотно сочится кровь. Не ощущая боли в натруженных стопах и того, что его сапоги уже очень давно изорвались об острые грани ледяного пола. Нелегкая ноша в руках неожиданно превратилась в громадную гранитную плиту, которая неимоверно давила, пригибала к земле и все сильнее приобретала отвратительное сходство с могильным камнем. Дыхание вырывалось с жуткими хрипами, сердце отказывалось верить, в груди словно лопнул сосуд с едкой желчью, а на душе стало оглушительно пусто, черно от горя и почти так же холодно, как в проклятом Лабиринте. Том самом, что только убил самое дорогое для него существо.
