Валет мечей - Лейбер Фриц Ройтер (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
«Да, я был настоящим мастером, нет, даже художником!» – без ложной скромности похвалил себя Мышелов.
Пока услужливая память, извлекая из многочисленных карманов подробности недавних событий, складывала из них картину успеха, в наиболее выгодном свете представлявшую его, Мышелова, способности, ноги сами принесли его к основанию мачты, где заканчивался настил из драгоценного груза. В трех ярдах впереди начинался навес, под которым, привязанный и упакованный, лежал остальной груз: слитки бронзы, сундучки с красителями и пряностями, большие сундуки с шелковыми и полотняными тканями для Сиф и Афрейт – чтобы показать матросам, что он доверял им все, кроме вина, туманящего разум и заставляющего забыть о долге. Но по большей части здесь было сгружено рыжевато-коричневое зерно, белые и фиолетовые бобы и сушеные фрукты. Пища для голодного острова была уложена в мешки и покрыта шерстью, чтобы защитить от морской влаги. Настоящее сокровище для здравомыслящего человека, говорил он себе, рядом с которым все – и золото, и сверкающие драгоценные камни, и острые, как нераскрывшиеся розовые бутоны, груди юной возлюбленной, и слова поэтов, и даже лелеемые астрологами звезды, пьянящие людей своей недостижимой далью, – не более чем жалкие побрякушки.
На пятачке между фальшдеком и мачтой, головами в тени, а ногами в ярком пятне лунного света, перечеркнутом сейчас его бдительной тенью, убаюканная мерным движением корабля, крепким сном спала команда: четыре жилистых мингола, трое проворных воров-коротышек под началом Миккиду, а также здоровяк Скор, капрал Фафхрда, позаимствованный специально для этого плавания. Как же вам, голубчикам, не спать, с удовольствием подумал Мышелов (ему было хорошо слышно легкое, точно птичье, посвистывание вечно настороженного Миккиду и богатырский храп Скора), ведь он держал свою команду в ежовых рукавицах все время их пребывания в Но-Омбрульске, а потом нещадно гонял на погрузке корабля, чтобы все они до единого, как только судно отойдет от пристани, поужинали и тут же уснули как убитые (однако не щадил он и себя, не давал себе ни минуты отдыха, никаких развлечений, даже в чисто гигиенических целях), ибо кому, как не ему, было знать аппетиты матросов и притягательную силу темных закоулков Брульска. Да что там, шлюхи и сами, что ни день, толпами маршировали взад и вперед мимо «Морского Ястреба» в надежде завлечь его команду. Особенно хорошо помнил он одну, почти ребенок, нахальная тщедушная девчонка в оборванной полинявшей тунике серебристо-серого цвета – того же оттенка, что и ее серебристые волосы. Она держалась в стороне от других и, казалось, нарочно старалась привлечь к себе внимание матросов, пристально наблюдая за всем, что происходило на борту «Морского Ястреба». Взгляд ее больших темно-зеленых глаз, тоскливый и одновременно насмешливый, напоминал взгляд брошенного животного или потерявшегося ребенка.
Да, исполняя долг капитана, строже всего относился он к себе самому, тратя все без остатка силы, мудрость, хитрость (и голос!) и не требуя никаких наград, кроме четкого знания и неукоснительного исполнения командой своих обязанностей – да еще подарков для себя и своих друзей. Мышелова прямо-таки распирало от гордости за собственную добродетель, и в то же время ему стало грустно при мысли об отсутствии вознаграждений. Теперь это казалось ему особенно несправедливым.
Не сводя пристального взгляда со своих измученных людей, чутко прислушиваясь к малейшему изменению их храпа, он поднес свою кожаную фляжку к губам и не торопясь сделал хороший глоток, ощущая, как животворное питье смягчает надорванное криком горло.
Когда заметно полегчавшая фляжка вернулась на место, какое-то изменение в расположении груза привлекло к себе внимание Мышелова – то ли его собственный пристальный взгляд, то ли некий едва уловимый посторонний звук подсказали ему это. (В ту же минуту на него вновь повеяло мускусным, животным, до странности притягательным запахом моря. Снова амбра?) Ощущение неладного создавал сундук с лентами, шелками, полотном и другими дорогими тканями, предназначавшимися главным образом в подарок Сиф. Он стоял в некотором отдалении от остальных, у борта, и в свете луны Мышелову показалось, что перетягивавшие его веревки ослабели; присмотревшись, он понял, что сундук и вовсе не был прикреплен к палубе, а крышка была приоткрыта на ширину пальца и удерживалась в таком положении жгутом из светло-оранжевой ткани, подсунутым под замок.
Какое чудовищное нарушение дисциплины крылось за этим?
Он бесшумно спрыгнул на палубу и подошел к сундуку, морща ноздри. Может быть, кто-то спрятал туда кусок амбры? Потом, стараясь, чтобы его тень не падала на сундук, Мышелов резким движением откинул крышку.
Сверху лежал отрез тяжелого медно-красного шелка; такой оттенок имели на солнце темные волосы Сиф.
На этой роскошной постели, словно котенок, забравшийся вздремнуть на стопке свежевыглаженного белья, на спине, чуть подогнув колени, закинув за голову руку, словно хотела еще сильнее прикрыть и без того закрытые глаза, лежала та самая девушка из порта, которую он вспоминал лишь минуту назад. На вид она была сама невинность, но ее аромат (теперь он узнал его) был ароматом желания. Хрупкая грудная клетка слегка поднималась и опускалась в такт ровному дыханию спящей, тонкая потрепанная туника отчетливо обрисовывала маленькие груди с довольно крупными сосками, губы чуть заметно улыбались. Ее волосы цвета светлого серебра очень напоминали волосы тринадцатилетней Гейл, девственницы Одина с Льдистого острова. Очевидно, она была не намного старше.
Все это гораздо хуже, чем можно было ожидать, сказал себе Мышелов, ошарашенно уставившись на девушку. Уже то, что кто-то из команды тайком протащил девчонку на борт, соблазнив ее серебряной монетой или заплатив ее сутенеру или хозяину ради удовлетворения своей похоти (а то еще и украл ее, чего доброго, – хотя, судя по тому, что руки и ноги ее были не связаны, на похищение мало похоже), было достаточно плохо; но то, что он – или они – сделали это не только без ведома капитана, но и прямо наплевав на то, что он-то не позволял себе никаких удовольствий, а работал как каторжный, заботясь только о здоровье и благополучии своей команды, целости и сохранности корабля и груза и удачном исходе всего предприятия в целом, – вот в этом крылось не только вопиющее нарушение дисциплины, но и самая черная неблагодарность.
Теперь, когда Мышелов чувствовал, что его вера в ближнего утрачена окончательно и бесповоротно, он с еще большим удовлетворением отметил, что команда спит мертвым сном, измученная той прорвой работы, которую он заставил проделать. Их храп звучал для него музыкой, ибо он означал, что хотя они и протащили девчонку на борт, никому из них еще не удалось насладиться ею (по крайней мере с тех пор, как корабль покинул гавань). Усталость свалила всех до единого, и даже ураган не заставил бы их теперь подняться. И именно эта мысль подсказала ему, какое наказание будет в данном случае не только заслуженным, но и самым подходящим.
Широко улыбаясь, он протянул руку к прикрытой выцветшей туникой груди спящей девушки и легко, но в то же время резко ущипнул ее за правый сосок. Вздрогнув, она проснулась: глаза ее открылись, с губ уже готово было сорваться восклицание, когда он, строго нахмурившись и прижав палец к неодобрительно поджатым губам, склонился над ней, знаком приказывая молчать. Она отпрянула, глядя на него удивленно и испуганно, однако молча. Он в свою очередь тоже подался назад и увидел отражение ущербной луны в ее широко раскрытых темных глазах и странный контраст между насыщенным цветом шелковой материи, на которой она покоилась, и призрачным серебром ее спутанных волос.
Команда продолжала спать, их храп не прекращался ни на мгновение. Мышелов подхватил лежавший подле ее ноги моток плотной шелковой ленты и, вытащив из ножен Кошачий Коготь, отрезал от него три больших куска, все это время не сводя со сжавшейся в комочек девушки задумчивого взгляда. Затем он кивнул ей и скрестил запястья, чтобы показать, что от нее требуется.
