Глубины земли - Сандему Маргит (серия книг TXT) 📗
Интересно, как Адриан Брандт заботится о своих подчиненных?
Особый, всепроникающий запах верхней одежды, который характерен для всех классных комнат, уже появился — а ведь урок только начался?
Детей было немного. Ну да, Клара же говорила ей, что семьи с детьми жили лишь в пяти домах. И еще в нескольких домах на пустоши.
Она пересчитала детей. Девять человек, всех возрастов, от семи и до семнадцати лет. Шесть девочек и три мальчика.
Для начала она поздоровалась с ними, конечно, такая же неуверенная в себе и взволнованная, как и они, назвала себя и сказала, что они должны называть «фрекен». Потом она спросила, как зовут их. Они робко прошептали свои имена. Она уже знала Кларину Грету, худенькую десятилетнюю девочку, которой накануне позволили зайти в комнату Анны-Марии и посмотреть на все те великолепные вещи, которые стояли у нее на комоде. Сейчас она была преданной поклонницей фрекен.
Здесь были и двое детей кузнеца Густава, они жили в первом доме. Да, Нильссон был прав: они производили впечатление чахоточных и ужасно кашляли. Девочка и мальчик. Еще в классе был большой и неряшливый парень, которого звали Бенгт-Эдвард. И самая старшая девочка по имени Анна.
— Мы с тобой почти тезки, — улыбнулась Анна-Мария, и девочка зарделась от удовольствия.
Невероятно жалкого, маленького и плохо одетого мальчика звали Эгон. Он был весь в синяках.
«Ах, ты мой милый», — подумала Анна-Мария. Она спросила, где он живет.
— На пустоши, — услышала она шепот. И он зашмыгал носом.
«Носовой платок», — в отчаянии подумала Анна-Мария. Но жертвовать своим не хотелось.
Еще были три девочки, одна из них — дочь Севеда.
Севед? Она попыталась вспомнить. Ах, да, он живет во втором доме, и это к его жене захаживают гости, когда он сам в шахте. Никто не знает, кто отец ее младшего ребенка.
Ох, этот Нильссон с его отвратительной болтовней! Уж лучше бы ей никогда его не слышать, это мешало ей воспринимать детей и поселок.
Только маленький Эгон был с пустоши.
Ей было странно, что лишь семьи, имеющие детей, могли жить в домах. Клампен жил в доме, а потом, когда сбежала жена, ему пришлось переехать назад в бараки. Да, верно, Клара объясняла. У него была маленькая дочурка, но жена забрала ее с собой. Больше всего Клампен горевал из-за дочки. А после того, как он вернулся в барак, его дом заняла одна из новых семей. Это были родители Бенгта-Эдварда и двух его сестер, они жили в пятом, самом дальнем доме.
Да, порядки здесь явно были жесткие. Нет детей, — значит — нет дома. Только кровать в бараке, — понемногу начинала понимать Анна-Мария. Бараки выглядели очень неприглядно, как развалины, казалось, в них было слишком тесно.
Да и дома были очень жалкие. Дом Клары был самым лучшим, поэтому Анну-Марию разместили именно там. Остальные же были перенаселены, в каждом — куча малышей.
Как только дети подрастали, их отправляли работать в шахту. И Анна-Мария не могла понять, как это такой крепкий парень, как Бенгт-Эдвард, смог пойти в школу.
Оказалось, что никто из детей не умел ни читать, ни писать. Так что пришлось начинать с нуля, и, по-правде говоря, Анна-Мария была рада этому. Это значительно облегчало ей жизнь, ей не надо было преподавать на различных уровнях одновременно. Можно было объединить всех детей.
Никаких книг, соответственно, у них вообще никогда не было.
— Хорошо, — сказала Анна-Мария, стараясь, чтобы голос ее звучал достаточно бодро. — Сделаем так — для начала, пока не получим то, что нам надо для занятий. У меня есть маленькая грифельная доска. Мы пустим ее по кругу. А потом будем пользоваться большой. Вам не кажется, что здесь холодно, ведь на улице такая плохая погода. Вы не замерзли? — спросила она, посмотрев на маленького, дрожащего от холода Эгона и кашляющих брата и сестру. — Я попытаюсь разжечь камин, если есть чем…
Вдруг раздался голос Бенгта-Эдварда, похоже было, что у него как раз ломался голос.
— Не стоит его разжигать, фрекен. Он еще не готов.
Анна-Мария удивленно перевела взгляд с печки на него, и лишь тогда обнаружила, что труба еще не подсоединена к черному чудовищу. Очевидно, это была лишь роскошная имитация. Надеялись, что на улице будет тепло…
— Но… — начала она.
— Мы не успели, — немного смущенно объяснил Бенгт-Эдвард. — Мы работали всю ночь, но еще не закончили.
— Мне кажется, то, что вы сделали, просто замечательно, — горячо произнесла Анна-Мария. — Ты тоже работал?
— Ага. Коль… я имею в виду горный мастер, и отец, и еще несколько ребят, и я.
Она кивнула. Она не захотела спрашивать у него, почему он ходит в школу, а не работает в шахте. Он не производил впечатление вундеркинда, но кто может знать наверняка?
Анна-Мария наконец начала первый в своей жизни урок в качестве учительницы. Сначала немного запинаясь и неуверенно, но дети были настолько послушны, пожалуй, даже забиты, что особых проблем с дисциплиной у нее не возникало.
В душе у нее появилось новое, болезненное чувство. Ее охватило отчаяние, потребность что-то сделать для этих бедных детишек, стать их другом, человеком, которому они смогут доверять, действительно помочь им!
И, особенно, этому маленькому Эгону в его жалкой одежке, считавшейся, наверно, выходной!
Анна-Мария украдкой поглядывала на него. Очевидно, ему умыли лицо, когда он выходил из дома, на это надо было надеяться. Но, похоже, Эгон был из тех детей, которые просто-напросто притягивают к себе грязь. Его мышиного цвета волосы торчали во все стороны, застывшие от втертого в них жира. На испуганном личике оставили след и земля, и пыль, и сопли, и слезы; одежда из грубого полотна была слишком велика и болталась на тщедушном тельце. В штанах он только что выдрал клок на коленке, а руки были просто синие — и от холода, и от худобы.
Двум детям Густава нужен был врач, это было очевидно. Кроме того, они могли заразить остальных детей — если уже не сделали это. Может быть, и этого беднягу Эгона?
Все дети выучили большую букву «А» и под руководством фрекен написали на доске свои имена, а потом она решила, что пришло время петь песни. Поскольку псалом «Куда бы и ни шел, я приближаюсь к смерти» (выученный благодаря часто встречающимся похоронам) был единственной песней, которую они знали, они его и спели.
И вот когда проявилась сильная сторона Бенгта-Эдварда! Когда писал на доске свое длинное имя, он стонал и вздыхал — он бы предпочел, чтобы его звали Эгон. Но пел он с необычайной уверенностью и чувством. А голос у него был, как у будущего оперного певца.
После последнего куплета Анна-Мария с уважением взглянула на него.
— А твои родители знают, что у тебя такой великолепный голос?
Он раскраснелся от гордости — так, что прыщи засияли.
— Да. И они хотят, чтобы я ходил в школу. Чтобы мне легче было в жизни. Чтобы я мог подписывать контракты и все такое, и чтобы меня при этом не обманули. Я буду таким же, как те, кто повсюду разъезжают и поют, и зарабатывают кучу денег на ярмарках.
«Больше, чем на ярмарках», — подумала Анна-Мария, но в присутствии ребятишек не хотела ставить под сомнение авторитет его родителей.
— Тогда попытаюсь научить тебя тому, что тебе пригодится, — добродушно сказала она. — Ну что ж, дети, на сегодня все. Это ведь было наше первое занятие, и для некоторых из вас здесь очень холодно. Увидимся в пятницу, в 9 часов. Вы знаете, что будете ходить в школу только три раза в неделю. В понедельник, среду и пятницу. Попытаюсь раздобыть грифельные доски для всех. И счеты. Ведь мы научимся еще и считать. «Книги понадобятся еще не скоро», — подумала она.
— А это дорого? — робко спросила одна из девочек.
— Вам это ничего не будет стоит, — немного безответственно пообещала Анна-Мария. Дети вышли, но Бенгт-Эдвард остался.
— Если будут проблемы, фрекен, только дайте мне знать!
— Спасибо, Бенгт-Эдвард! А какие проблемы ты имеешь в виду?
Он огляделся по сторонам и забормотал, понизив голос:
