Обида предков - Уолмер Дэниел (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
При первых звуках воя конь захрипел и остановился. Вот тут оказалась кстати и плетка. Но даже под ее ударами жеребец продвигался вперед черепашьим шагом, хрипя, тряся головой, то и дело, оглядываясь на хозяина выпученным и налитым кровью глазом. Когда показалась крайняя хижина, Конан спешился и крепко привязал рвущегося из рук скакуна к дереву.
— Ладно, не трясись,— проворчал он, оглаживая его круп и спину.— Я же сказал, что тебя она не тронет. Если, конечно, не существует каких-нибудь лошадиных призраков, пожирающих души простых лошадей…
Судя по долетающим звукам, наньяка была в той стороне деревни, где жила Анита. Возможно, она опять завывает под самыми ее окнами, словно обезумевшая волчица. Правда, девушка клятвенно обещала ему затыкать уши. Но звуки эти настолько пронзительны, что, верно, растопят, разрежут любой воск…
Конан медленно крался по направлению воя, стараясь, все время держаться в тени, для чего приходилось совершать перебежки от стены к стене и от дерева к дереву. Дома с плотно закрытыми ставнями, запертые на все замки и засовы, были угрюмы и беззвучны, словно гробы. Ни одна собака не лаяла, ни одна птица не свистела, ни одна цикада не тянула свою монотонную ночную песню. Перед потусторонней тварью трепетало все живое, от венца природы до крохотных насекомых…
Как и опасался Конан, наньяка осаждала дом девушки, которую ей не удалось поглотить и поработить прошлой ночью. Видимо, она обладала чем-то вроде самолюбия, которое ныне было уязвлено. Вой ее то становился мягким, вкрадчивым, похожим на расслабленное мурлыканье кошки, то превращался в визг, разрывающий барабанные перепонки, ломающий сухие ветви в саду.
Осторожно приблизившись на расстояние тридцати шагов от крыльца, киммериец попытался, как следует, рассмотреть призрачную нечисть. Но ему это плохо удавалось, Наньяка все время находилась в движении, скользя от окон к дверям и обратно, то заворачивая за угол дома, то блуждая среди деревьев сада. Больше всего она напоминала туманный, слабо светящийся столб, но не ровный, а извивающийся, колеблющийся, мерцающий. То и дело от туловища-столба вытягивались отростки, ощупывали двери, ставни, бревенчатые стены избы и втягивались обратно. В ее движениях было что-то студнеобразное, вязкое и в то же время стремительное и неуловимое. Она ни разу не обернулась назад, поэтому лица или того, что было у нее на месте лица, Конан рассмотреть не мог, как ни пытался.
Внезапно наньяка прекратила свои завывания и замерла. Перебежки, колыхания и извивы кончились. Теперь она больше всего напоминала призрак женщины, высокой, худой и прямой, закутавшейся с головы до ног в мерцающий, словно пыль под луной, саван. Она стояла на крыльце, прижавшись к двери и вытянувшись во весь свой немалый рост.
Конан подумал, что тварь, скорее всего, замышляет очередную уловку. Должно быть, сейчас она начнет стучаться и молить человеческим голосом… Хвала Митре, Анита больше не попадется ни на какие ее хитрости. Даже если девушка и не заткнула уши, как обещала ему, ее не обманут никакие поддельные голоса.
Как и ожидал киммериец, наньяка, выждав паузу, застучала в дверь. Стук ее не был лихорадочно-испуганным, как прошлой ночью, но — спокойным, неторопливым. И голос, который исторгла она из мерцающего столба, был негромким мужским голосом. Слов разобрать Конан не мог, но интонация показалась ему успокоительно-убеждающей.
Кром! А что если у Аниты есть жених в деревне, и именно его голосом убеждает ее наньяка отодвинуть засов с двери?.. Несмотря на все предупреждения, девушка может сглупить и послушаться своего затрепыхавшегося сердечка!
Конан, стараясь двигаться столь же неслышно, как босые пикты в своих диких лесах, перебежал к дому и вжался в стену, напротив крыльца. Теперь он не мог видеть наньяку (как, впрочем, и она его), но зато слышал каждое ее слово. Мужской голос, имитируемый ею, показался ему смутно знакомым. Где же он мог слышать этот уверенный, грубоватый тембр с легкой хрипотцой?..
— …открой же, открой, Анита? Это я, твой вчерашний гость, чужеземец с ceвера! Я вернулся с полдороги, я передумал!.. Я решил не оставлять тебя здесь одну!.. Ты не узнаешь меня? Это я, киммериец, я, Конан!..
— Не открывай, Анита!!! — взревел Конан, толчком выбрасывая тело из-за угла дома.
Одновременно с криком он обрушил свой меч в самый центр мерцающего столба. Лезвие вонзилось в доски двери, не встретив никакого сопротивления на своем пути. С таким же успехом он мог бы пронзить лунный блик или отражение дерева на водной глади. Ему потребовалось время, чтобы вытащить меч обратно, с такой силой он рассек дубовые доски. За это время тварь переменилась: из ровной и высокой стала приземистой и колеблющейся, волнообразной…
И еще она повернулась к нему лицом!
Но того, что было у нее вместо лица, Конан не увидел. Он все время помнил про пронзительный, убивающий взгляд твари и держал глаза свои опущенными. Он видел только доски крыльца, свои собственные ступни в кожаных сапогах и слабое мерцание (предположительные конечности твари, закутанные саваном). Ориентируясь по этим косвенным признакам, он снова вонзил меч, теперь уже в лицо (место, где обычно бывает лицо у людей), и провернул его несколько раз вращательным движением кисти. Ему показалось, что второй его удар достиг кое-какой цели, поскольку тварь издала невнятный звук.
Одновременно с этим Конан увидел, что дверь в избу начала приоткрываться.
— Не открывай! — еще громче и отчаянней проревел он.
Кром! Неужели она ничего не слышит, ничего не соображает?! И отчего она так быстро сумела сдвинуть свой ящик и отбросить засов?..
Он поднял глаза выше, примерно до середины груди твари. Он увидел, как наньяка отвернулась от него, вильнула и устремилась в расширившуюся дверную щель.
— Стой! Стой, отродье Нергала!
Конан взмахнул мечом и в третий раз всадил его, на этот раз в спину чуть ниже уровня шеи. И этот удар достиг, наконец, цели. Ладонь его, сжимающая рукоять меча, ощутила, что лезвие вошло не в лунный блик, но в плоть!
Что она там говорила, эта девочка: у наньяки нет тела, в которое можно всадить меч, нет крови, которую можно выпустить?.. Но вот же оно, тело, живое, упругое, он прочувствовал его всей своей задрожавшей от торжества ладонью! И вот кровь — красная, как и у людей, обагрившая до середины лезвие, теплая, обильная, красная…
— Конан! — слабо окликнула его Анита.
Она лежала навзничь в темных сенях, раскинув руки, в полотняной ночной рубашке, с разметавшимися волосами.
В полосе лунного света, падавшей в приоткрытую дверь, было видно, что на груди ее рубашка быстро темнела.
Мерцающей твари не было ни видно, ни слышно.
— Конан!.. Посмотри… как… дети…
Киммериец опустился на колени возле девушки. Он знал силу своей руки и не обольщался. Жить ей оставалось не больше нескольких мгновений.
— Дети… — снова попросила она.
Лицо ее стремительно белело.
Конан послушно поднялся и отворил дверь в комнату.
Мальчик и девочка, напуганные до оцепенения, но живые и невредимые, сжались в углу лежанки среди вороха лоскутных одеял. Ни наньяки, ни каких-либо следов ее видно не было. На этот раз призрачная тварь никого не убила.
Вместо нее убийцей стал Конан.
Он вернулся в сени и снова присел рядом с умирающей девушкой.
— Дети живы,— тихо сказал он.— Она их не тронула. Но ты!.. Зачем ты открыла дверь? Неужели ты ничего не слышала?..
— Я слышала,— прошептала Анита.— Она говорила твоим голосом… потом ты пытался ее убить… Ты забыл… это невозможно…
— Кром! Ведь ты же обещала заткнуть уши!..
— Да я хотела их заткнуть… Но я испугалась… что ты можешь вернуться… а я не услышу…
— Вот я и вернулся,— глухо пробормотал он.— Вернулся… чтобы тебя убить.
— О, нет…— Она попыталась улыбнуться ему, но лишь слабо дрогнули уголки губ. Сил на улыбку уже не было.— Не говори так… Это только к лучшему… То, что произошло…
— К лучшему?..— усмехнулся он с горечью.— Как это понимать?..
