Меч ликтора - Вулф Джин Родман (первая книга txt) 📗

— А, вот и ты, мастер Палач. Я и не слышал, как ты вошел.

— Я всего-навсего подмастерье, архон.

Он улыбнулся и сел на выступ спиной к щели бойницы. Черты его лица были грубы — большие глаза с нависшими темными веками, крючковатый нос, — но мужественности в них не ощущалось; такое лицо могло принадлежать уродливой женщине.

— Я облек тебя всею полнотой власти в этом городе, а ты считаешь себя лишь подмастерьем?

— Возвысить меня могут только мастера моей гильдии.

— И тем не менее представленное тобою письмо, тот факт, что именно тебя они прислали сюда, наконец, сама твоя деятельность здесь со дня появления — все говорит о твоем превосходстве над другими подмастерьями. Во всяком случае, никто не догадается о твоем ранге, если ты будешь держаться с достоинством, подобающим твоему положению. Сколько мастеров в твоей гильдии?

— Я и сам хотел бы это знать, архон. Если никто не был возвышен после моего ухода, то всего двое.

— Я напишу им и испрошу для тебя возвышения in absentia.

— Благодарю, архон.

— Не благодари. — Он отвернулся словно в замешательстве и устремил взгляд в бойницу. — Полагаю, что через месяц мы получим ответ.

— Они не удостоят меня возвышения. Но мастеру Палаэмону будет приятно узнать, что ты мною так доволен. Он резко развернулся и взглянул на меня в упор.

— Нам вовсе не обязательно придерживаться этикета, Северьян, — вас ведь так зовут, не правда ли? А мое имя Абдиес, и я не вижу причин, почему бы тебе не называть меня так, когда мы одни.

Я молча кивнул. Он снова повернулся к бойнице.

— Какое низкое отверстие! Я осматривал его, ожидая тебя: оно расположено почти на уровне моих колен. А ведь из него так просто выпасть.

— Только человеку столь же высокого роста, как ты, Абдиес.

— А не назначались ли в прошлом такие казни — когда приговоренного выбрасывали из высокого окна или сталкивали в пропасть?

— Да, применялись оба эти способа.

— Не тобою, разумеется. — Он снова повернулся ко мне.

— Я вообще не припоминаю, чтобы так казнили в наше время, Абдиес. Я рубил головы — на плахе и на стуле. Это все, что я делал.

— Но ты не стал бы возражать, если бы при иных обстоятельствах тебе пришлось воспользоваться ими? Если бы тебе поручили?

— Я здесь для того, чтобы приводить в исполнение приговоры архона.

— В одни времена, Северьян, публичные казни полезны для общества. В другие они приносят лишь вред, провоцируя народ на бунт.

— Я понимаю тебя, Абдиес, — сказал я. Мне не раз случалось замечать, как в глазах ребенка таятся его будущие взрослые заботы. Так и теперь на лице архонта залегла тень его грядущей вины (о чем сам он, возможно, не подозревал).

— Вечером я жду у себя в палатах гостей. Надеюсь увидеть среди них и тебя, Северьян. Я поклонился.

— Среди различного рода государственных должностей существует одна — а именно моя, — исполнителям которой традиционно запрещается появляться в обществе.

— И ты полагаешь, что это неправильно; что ж, вполне естественно. Сегодня вечером, если это действительно тебя оскорбляет, мы и займемся восстановлением справедливости.

— Представители нашей гильдии никогда не жалуются на несправедливость закона. Напротив, мы гордимся своим особым положением. И сегодня вечером другие гости будут вправе возмутиться твоим поступком.

На губах архона мелькнула кривая усмешка.

— Их возмущение меня не волнует. Вот, возьми, это тебя вразумит.

Он вытянул вперед руку, и я увидел, что его пальцы сжимают — с осторожностью, словно он боялся выронить, — кружочек жесткой бумаги, не больше хризоса, с тиснеными золотом и изукрашенными виньетками письменами; я слышал о таких из рассказов Теклы (ее образ всплыл в моей памяти, стоило мне прикоснуться к кружку), но видеть их мне не приходилось.

— Благодарю тебя, архон. Сегодня вечером, ты сказал? Я постараюсь найти подобающие случаю одежды.

— Приходи как есть. Я устраиваю бал-маскарад; твоя одежда послужит тебе костюмом. — Он поднялся и расправил плечи с видом человека, исполнившего утомительную и неприятную обязанность. — Минуту назад мы обсуждали некоторые, не столь трудоемкие, приемы исполнения твоей работы. Было бы весьма уместно, если бы ты захватил с собой необходимые приспособления.

Я все понял. Кроме рук, мне не понадобится ничего — так я ему и сказал; затем, чувствуя, что уже успел нарушить долг хозяина дома, пригласил его отобедать.

— Не утруждай себя, — сказал он. — Если бы ты знал, сколько я вынужден есть и пить, чтобы только соблюсти приличия, ты бы понял, сколь драгоценно для меня общество человека, чьи гостеприимные предложения ни к чему меня не обязывают. Надеюсь, твое братство не пытает людей пищей вместо пытки голодом?

— Это называется насильственным кормлением, архон.

— Когда-нибудь непременно расскажешь. Я уже понял, что успехи гильдии намного опережают мое воображение. По древности твой род занятий, полагаю, уступает лишь охоте. Однако мне пора. Итак, вечером мы тебя увидим?

— Уже вечереет, архон.

— В таком случае приходи к окончанию следующей стражи. Он вышел. Лишь когда за ним закрылась дверь, я ощутил легкий аромат мускуса, которым была пропитана его одежда.

Я повертел в руках бумажный кружок; на обороте были изображены маски — скопление обманчивых личин, — среди которых я узнал рот с торчащими из него клыками, ужаснувший меня в саду Автарха, когда какогены показали свои истинные «лица», а также морду обезьяночеловека из заброшенной шахты на окраине Сальтуса.

Скитания по городским улицам и работа (я встал рано и успел переделать многое из намеченного на день) сильно утомили меня; поэтому, прежде чем уйти, я скинул одежду и вымылся, поел холодного мяса и фруктов и выпил пряного чая, какой готовят здесь, на севере. Стоит какой-нибудь неприятности глубоко взволновать меня, она живет в моем сознании независимо от того, помню я о ней или нет. Так и теперь: мысль о Доркас, оставшейся в тесной, с низким потолком комнатушке на постоялом дворе, и воспоминание об умирающей на охапке соломы девушке занимали меня настолько, что я почти ничего не видел и не слышал. Думаю, именно по этой причине я и не заметил начальника караула и не осознавал, пока он не вошел, что сижу у камина и ломаю в пальцах щепки для растопки. Он осведомился, не собираюсь ли я снова уходить, и, поскольку он нес ответственность за все работы в Винкуле в мое отсутствие, я сообщил ему, что должен выйти, но не знаю, когда вернусь. Потом поблагодарил его за плащ и сказал, что он может забрать его, поскольку мне плащ больше не нужен.

— Он всегда в твоем распоряжении, ликтор. Но меня заботит другое. Я бы посоветовал, когда ты в следующий раз соберешься в город, взять с собой пару наших стражников.

— Благодарю. Но в городе достаточно полиции, и мне ничто не угрожает.

Начальник караула откашлялся.

— Дело в престиже Винкулы, ликтор. Ты наш начальник, и при тебе должна быть свита.

Я видел, что он лжет; но я видел также, что эта ложь — для моего же блага, поэтому ответил:

— Я подумаю, тем более что, насколько мне известно, у тебя всегда найдется пара надежных людей. Он тут же просиял.

— Однако при них не должно быть оружия. Я направляюсь в палаты архона и не хочу оскорбить его, явившись в сопровождении охраны.

Он что-то забормотал, и я с напускной яростью швырнул на пол щепку так, что она разлетелась на кусочки.

— Что ты себе позволяешь? Если, по-твоему, я в опасности, изволь объясниться внятно.

— Ничего особенного, ликтор. Лично тебе ничего не угрожает. Только…

— Только — что?

Я знал, что теперь он все скажет, поэтому подошел к буфету и налил два бокала виноградной наливки.

— В городе совершено несколько убийств. Три — сегодняшней ночью и два — вчерашней. Спасибо, ликтор. Твое здоровье.

— Твое. Но ведь убийства — обычная вещь, не правда ли? Эклектики всегда резали друг друга.

— Тех людей сожгли, ликтор. Я почти ничего об этом не знаю, и, кажется, не знает никто. Возможно, тебе известно больше.