Из грязи и золота (СИ) - Баюн София (читаем полную версию книг бесплатно txt, fb2) 📗

Странно и даже немного обидно, что руку ему отлежала какая-то другая девчонка.

— Вас там много? — наконец спросил Клавдий.

— Тебе проще обувью кидаться, чем башку повернуть? — прошипела она.

— Проще, — признался он. — У меня еще и линзы погасли. У тебя там есть вода?

В подвале «Мори-шей» каждый вечер проходила групповая терапия, удачно балансирующая на грани попойки и оргии. Клавдий спускался туда дважды в неделю. Спускался бы чаще, но после линз и дыма слишком болели глаза.

Раздалась короткая возня, а потом пластиковая бутылка с треском врезалась в спинку тахты.

— Не попала. — А вчера голос у девчонки был звонкий. Вот что с людьми делает похмелье — они шипят, злятся и не ценят компанию тех, с кем нюхали модифицированные эйфорины.

А Клавдий ценил.

Вода неожиданно оказалась холодной. Он кое-как выпутался из пиджака, простыни и теплых рук лежащей рядом девушки, сел на край тахты, поставил ноги на что-то мягкое и плеснул воды на лицо.

— Э, — возмутилось что-то мягкое под ногами. Клавдий не глядя пнул человека под ребра. Заметил, что спал в ботинках.

— Э, — прозвучало, впрочем, равнодушно. Спустя секунду снизу раздался храп.

— Там окна бьют, — девушка села рядом и лила воду ему на руки, пока он медленно вынимал линзы. — Интересно, почему они думают, что им за это ничего не будет?

— Потому что вчера в «Мори-шей» слишком много пили, — пробормотал Клавдий, потирая уголок глаза. — А еще, наверное, кто-то им сказал, что можно совершать нарушения из желтого сектора и им за это ничего не будет.

— А им ничего не будет?

Он наконец смог ее разглядеть. Ну точно — со стоящих дыбом волос осыпается золотая краска, один глаз белый, другой фиолетовый, и оба горят жадным интересом под толстыми дешевыми линзами. И ожиданием — вот-вот он скажет ей что-то хорошее. Что-то пообещает.

— Вот и посмотрим, — улыбнулся Клавдий.

Она подняла взгляд к потолку. Растрепала волосы, разбросав в солнечных лучах золотую пыль.

— А спорим, ты не помнишь, как меня зовут, Клавдий Франг?

— Эмма Тольд, — ответил он, потому что вспомнил за секунду до того, как она задала вопрос.

…

В тот год Клавдий поселил белого попугая в пустой грудной клетке человека, чьи кости нашли на берегу океана двести лет назад. Попугай, оживший логотип известной транспортной компании — узнаваемый символ в неопознанных костях.

В тот год Клавдий не вспоминал о разбитых окнах — эксперимент вышел неудачным. Он рассказал об этом человеку, который спонсировал его исследования — аватару с тучным золотым телом и железной слоновьей головой. У человека не было имени, и он почти никогда не говорил, только иногда кивал или отправлял письменные указания. Последнее указание — раздать экспериментальные образцы постояльцам «Мори-шей». Клавдий раздал. В будущем он надеялся сделать образец более изящным и функциональным, но пока он напоминал рыбий скелет — белый браслет, щерящийся иглами. Он надевался на индивидуальный браслет, забивал иглами датчики и разъемы, и Дафна ненадолго глохла. Но те, кому он раздал браслеты и сказал, что можно бить окна, пить сверх лимита и выкрикивать ругательства на улицах, все равно получили свои штрафы. На несколько часов позже, но получили. А потом куда-то исчезли, и Клавдий не стал спрашивать о них у человека с головой слона.

В тот год Клавдий познакомился с Эммой, и она почему-то осталась в его жизни. Он хотел, чтобы она куда-нибудь исчезла — потому что когда Эмма была трезвой, шесть отвратительных дней в неделю, она смотрела внимательно и говорила разумно. А Клавдий не хотел слушать ничего разумного. Он и сам про себя все прекрасно понимал.

Год назад на курсе по моделированию им показали, как работать с программными визуализаторами. Клавдий был в восторге — в виртуальной реальности жили души всех программ и систем. У прачечной была душа горной реки с прозрачной водой, чернеющей в местах засоров. У кофеварки — простенький пульсирующий фрактал. Аэрокэб оказался полным фрактальных завихрений полем, по которому тащилась измученная черная лошадь с пятью ногами.

У Эммы в глазах жила радость. Каждую неделю Эмма провожала бутылкой белого вина, и тогда эта радость начинала светиться ярче. Но Эмма никогда не оставляла радость себе — она делилась с ним.

Художественное образование позволяло работать тестировщиком — через визуализаторы иногда было проще обнаружить ошибки. Как засоры в системе прачечной. Клавдий так и собирался поступить, но зачем-то начал разглядывать систему безопасности Дафны, изрытое блиндажами поле, по которому были разбросаны уходящие в землю решетки, черные мраморные плиты, мотки колючей проволоки и живые цветы. И однажды он нашел ошибку.

У Эммы был неэтичный роман с психологом, от которого она ушла в тот день, когда бросила в Клавдия бутылкой воды. Оборвавшийся роман — и огромный список эйфоринов, которые она принимала, когда хотела уснуть, проснуться и не бояться смерти. Эмма любила спать и не любила бояться смерти. В ее профиле была отметка о подтвержденной фобии, с которой теперь работал новый психолог.

Если бы Клавдий был умнее. Если бы он был рассудительным, как Эмма — сделал бы вид, что ничего не видел, и ушел бы выращивать цветы на трупах. Но он несколько дней думал, как использовать эту ошибку, а потом начал собирать первую модель браслета. Он отключал камеры и микрофоны, ставил глушилки и рисовал схемы в бумажном блокноте, чтобы чертежи не утекали в сеть. Но спустя несколько секунд после того, как он закончил первый чертеж, ему пришло приглашение в закрытый конвент, где его ждал золотой аватар со слоновьей головой.

Новый психолог, Су Нииам, сказала Эмме, что невозможно перестать бояться смерти, а потом сказала, что эйфорины, которые она принимает, состоят из сахара и легкого седативного препарата. Но в основном из сахара. Су называла это «подсластить испуг». Она сказала Эмме, что единственный способ перестать бояться смерти — это осознать ее.

Клавдий знал, что должен закончить работу. И она даже устраивала его — он сразу согласился сотрудничать. Ему выписали крупную премию за обнаружение уязвимости и повысили профессиональный рейтинг. Его заявки на проведения выставок всегда рассматривались быстро и ему никогда не отказывали. Перед теми, кто взял у него браслеты и отправился бить окна, Клавдий не чувствовал никакой вины. У него все было хорошо. Только Эмма перестала говорить разумно, и теперь говорила как он. Больше не просила его рисовать. Больше не тревожилась, когда он сутками бродил по визуализациям систем безопасности, выискивая новые и новые уязвимости. И Клавдий скучал по ней.

Но Эмма была занята — она ночевала на хрупких каталках в крематории, стояла на краях крыш, завороженно глядя на людей, превратившихся в кляксы шляп и платков, медитировала, зажав в одной ладони смертельную дозу легальных эйфоринов, а в другой — капсулу мизарикорда. Смерть никак не желала посмотреть ей в глаза, в которых больше не было радости, а Дафна не желала остановить ее, потому что у Эммы было предписание на терапию.

В конце того года Клавдий перестал отличать мир визуализаций от реального. Он не понимал, почему дома, улицы, аэрокэбы и деревья реальны, а фракталы и смутные образы, сгенерированные сетью — измученные лошади с пятью ногами, реки с течением, нарисованным синими линиями — нет. Ни одна девушка с ним бы не осталась, потому что он постоянно глупо улыбался и по нескольку раз ощупывал лицо Эммы и пересчитывал ее пальцы, пытаясь смириться с тем, что она реальна. Но Эмма, которая ночевала в крематории и по четыре часа мычала, сжимая в ладонях яд, понимала его. И ей некогда было его осуждать, когда он снова раздал своим друзьям белые костистые браслеты и сказал, что можно делать все что угодно. Он больше ничего не говорил о границах и разбитых окнах.