Дети Лепрозория (СИ) - Вайа Ариса (книга бесплатный формат .txt) 📗
Пятый осколок смотрел на нее пустыми глазами. Локоны разлетелись еще при падении, но руки, сжимавшие горло, остались — по запястья.
— Ты уничтожила нас, — рухнув на колени, охотница притянула голову статуи к себе и положила на ноги. — За что ты так с нами? — пробормотала она, кладя свои руки поверх ее. Сомкнуть бы на горле, задушить, удавить. Стереть в порошок.
Слезы невольно покатились градом по лицу. Горячие, безумно соленые на губах. Закапали на осколок статуи. Утекли по запястьям и пальцам в кристальные волосы.
— Ты причинила столько боли, а мы все идем за тобой. Как слепцы — на шорох твоих крыльев. Мы холим в сердцах твои подачки, твое признание нас как будто равными. Мы верим, что важны и нужны тебе. Наивно верим, — она подняла осколок и замахнулась им двумя руками. — Ты чудовище.
Осколки брызнули от стола в стороны. Кирана подскочила и, хватая оставшиеся, принялась разбивать под ноги один за другим. Она швыряла их в стены, топтала сапогами, пыталась ломать в кулаках. Била и била, яростно крича от нахлынувшей глубоко внутри боли. Старой, вечно ноющей раны, терзающей и мучающей долгие-долгие годы.
Она не успокоилась, пока пол в кабинете не покрылся мелкими осколками полностью.
— Я ненавижу тебя, — сквозь слезы проскулила Кирана и подняла к глазам руки. Изрезанные кристаллами, они сочились кровью. — Я себя ненавижу! — взвыла она, падая на колени. — Ненавижу себя за то, что служу тебе, зная, что ты сделала с Хильдой, — простонала она, обнимая себя за ноги и утыкаясь в пол лбом.
Песочные часы на столе остановились. Кристальная пыль в них замерла, пересыпавшись лишь на треть.
— Так не должно быть, — всхлипывала Кирана, дрожа всем телом. — Это неправильно.
Хотелось смеяться, и вместе с тем боль изнутри позволяла только плакать.
В голове отчетливо вспыхнул откровенный, но вместе с тем абсолютно серьезный вопрос цесаревича.
— Будешь ли ты служить Люцифере, когда я верну ее? — повторила Кира по памяти. И, всхлипнув, провыла, — Бу-у-ду-у.
Тогда это казалось просто вопросом. А ответ — просто ответом. Понарошку. Тогда не виделось ни шанса на то, что все окажется правдой. Настолько ужасающей правдой.
И хуже того, ответ на вопрос Нойко у Кираны был все тот же.
Когда слезы закончились и высохли, изрезанные руки и колени перестали кровоточить, а кровь со лба стекать по бровям, Кира поднялась и оглядела комнату.
Все было усыпано мелкими осколками, лиловым ковром устилающими пол, часть полок шкафа, стол.
— Помнишь, Люция, я говорила, что ты поплатишься за то, что убила Хильду? — хмыкнула Кирана и вытерла рукавом лицо, только сильнее расцарапав его. — Я думала, ты отплатишь своей кровью, своей жизнью. И ты отплатила, — она постучала носком сапога об пол, сбивая с него лиловую пыль. — Я так думала, — другой ногой. — Но вместо тебя за жизнь Хильды заплатила крошка Бель. И этого мне мало!
Подойдя к столу, Кира перевернула песочные часы, и лиловый песок сердца Хильды заструился в застенках снова.
— Милая моя, — ласково прошептала она, водя пальцем по стеклу. Алый след остался, к нему добавился новый. И еще. — Милая моя Хильда, — улыбнулась Кирана. — Мы с тобой обе знаем, какая она. Но мы ведь никому не скажем. Никому-никому. И никто не узнает, что мы с ней сделаем, — она подняла часы и прижала их к груди, крепко обнимая. — Я обязательно что-нибудь придумаю.
***
Морана притворила за собой дверь и негромко кашлянула в кулак, привлекая внимание. Но любимый крылатый осьминожик был занят.
Сидя за дубовым столом у самого окна, поближе к свету, он корпел над работой. На подоконнике снаружи сидела жирная чайка и настойчиво била клювом в стекло, как будто признав в Нойко сородича и требуя накормить ее по этому случаю.
Вздохнув, Морана подошла ближе и заглянула через крыло.
— Как же хорошо ты рисуешь, Нойко, — похвалила она.
— Я не рисую, а черчу! — фыркнул он, отмахиваясь.
Морана покачала головой. Рисует, чертит — все равно непонятно что. Вроде красиво, смутно знакомо, но ерунда какая-то.
— А что ты «чертишь»? — добродушно спросила она, щупальцами опуская крылья пониже, чтобы было лучше видно.
— Ну неужели не видно, мама? — поморщился Нойко, поднимая руки. В одной — деревянная линейка, в другой — карандаш, неумело заточенный будто коготь какой-то. А на широком листе с половину стола — рисунок, чертеж.
Морана усиленно вглядывалась в тонкие линии, пытаясь понять, что изображенное напоминает. Блюдо, чаша, но странные какие-то.
— Я не понимаю в этом, Ной, — сдалась она и покачала головой.
— Я говорил с плотниками и лодочниками, — как бы намекая, протянул он в ответ. — Они сказали, что построить огромную-огромную лодку вполне возможно, но им нужно много всего.
— Всего — чего? — Морана погладила его по голове, прижимая к себе.
— Чертеж, например. Чтобы все понятно было, и не развалилось потом, — пожал он плечами и, выпутавшись из объятий, снова склонился над рисунком. — Расчеты особенно.
— Как ты их уговорил? — скептически хмыкнула Морана, уперев руки в бока.
— Взял немного твоих запасов из погреба, — махнул он линейкой и, положив ее на стол, принялся высматривать в работе возможные ошибки.
— А разрешение?! — воскликнула осьминожиха в праведном гневе.
— Можно, мама? — закатив глаза, спросил Нойко.
— Можно, — буркнула Морана, отворачиваясь. И как ему откажешь.
— В общем, я закончу все и отнесу им. Мне хватит знаний рассчитать количество материалов на такую большую посудину и прикинуть, как все лучше сделать, чтобы оно не развалилось. Да и чертеж я сделаю понятным, не сложно, — хмурясь, рассуждал он.
— И кто же тебя всему этому научил? — покачала головой Морана.
— Эта, как ее, Изабель, — пренебрежительно махнул он рукой.
Морана поджала губы и тяжело выдохнула.
— Понятно, — тихо ответила она, когда сын обернулся. — Ты говорил, что тебе что-то нужно.
— Да, — Нойко повел плечом. — Я могу придумать и начертить то, что я хочу получить. Могу рассчитать. Но столько материалов сложно достать в короткие сроки, не то что…
Перед ним на стол опустился увесистый кошель, полный тенши. Следом за ним второй. Третий.
— Откуда? — удивленно воскликнул он, поворачиваясь к ней полностью.
Морану так и подмывало язвительно ответить — «От этой, как ее, Изабель!», но она лишь улыбнулась.
— Накопила, когда была вассалом этого округа.
— И ты отдаешь их мне?! — прошептал он, не веря своим глазам.
— Это не все, что у меня есть. Если будет нужно больше — скажи. Но да, это для твоей мечты, — она ласково погладила сына по волосам и нежно чмокнула щупальцем в лоб. Полоса кружочков тут же окрасилась розовым.
— Спасибо, мам, — рассмеялся он и, подскочив, крепко ее обнял. — Ты самая лучшая!
Осьминожиха зажмурилась и закусила язык. Самая лучшая — ага, как же. Ребенка не берегла, не растила, не заботилась, не любила. А все равно — «мама». Зато императрица, выучившая, вырастившая, переживающая и по первому зову расчехляющая казну ради чужого ребенка — какая-то там Изабель, не более того.
На душе было мерзковато, крабы скреблись. Так и хотелось надавать крылатому осьминожику по ушам и сказать, как есть, все, что на уме. Но императрица взяла обещание, что все разговоры с ней будут абсолютной тайной. Особенно правда насчет денег. Более того, зная, как Нойко относится ко лжи, Морана прекрасно понимала, что внезапное признание сделает только хуже, и она в его глазах упадет с пьедестала «мама» и станет «этой, как ее, Мораной». Просто потому, что врала, врет сейчас и будет врать. Ложь во благо ничего хорошего с собой не приносила, кроме надежды, что у Нойко все будет замечательно.
***
Костер приятно грел, выплясывая в темноте ночи. Рыжие языки пламени дрожали, непослушно то ускользали, то бросались поближе. Тора смотрела как будто сквозь него, пытаясь привыкнуть. Странный огонь, неприрученный как будто. Не то что у Райги; тот, лиловый, всегда горел смирно, его можно было оставить, совсем на заботясь, что он потухнет или, наоборот, перекинется на что-нибудь. Тора скучала. Подбрасывала в костерок все новые веточки и, наблюдая, как тот их пожирает, тяжело вздыхала.
