Девять унций смерти - Раткевич Сергей (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Он силится вспомнить, что это за язык, почему-то это кажется важным, но вспомнить так и не удается. Это последнее, что он слышит в жизни.
Профессору полегчало неожиданно. Как-то утром, заглянув к нему, Шарц обнаружил его сидящим на постели и играющим в шахматы с одним из стипендиатов самого Шарца.
«Вот так, значит, да? Доктор говорит лежать, и мы лежим, постельный режим соблюдаем, доктора слушаемся… пока он не закрывает дверь и не уходит. Может, мы еще и на виоле играем?»
— Это еще что такое? — грозно нахмурился Шарц.
— Шахматы, коллега, — с беспечной улыбкой откликнулся профессор. — Неужто вы не знакомы с этой увлекательной игрой?
— Профессор, — ухмыльнулся Шарц. — Дело не в шахматах и моем с ними знакомстве, а в том, что кто-то здесь постельный режим нарушает…
— Не может быть! — возмутился профессор Брессак. Глаза его радостно блеснули. — Кто этот мерзкий негодяй? Покажите его нам! Мы его тут же в шахматы обыграем!
Студент тихонько фыркнул и покачал головой.
— Профессор… — укоризненно промолвил Шарц. — Я вот Эрмине пожалуюсь. Все про вас расскажу, как вы себя ведете.
— А я скажу ей, что именно по вашей милости она лишена возможности слушать мое музицирование! — парировал профессор.
— Сильный аргумент, — кивнул Шарц. — Тогда мне придется упомянуть ей, что именно из-за ваших нарушений режима она столь давно не была на прогулке именно с вами, а также лишена возможности посещать университет и украшать перерывы между лекциями своими восхитительными оперными ариями!
— Все! Я сражен! — вздохнул профессор, подымая руки в знак поражения. — Эрмина мне этого никогда не простит!
Шарц посмотрел на профессора самым укоризненным из своих взглядов.
— Ну доктор, ну пожалуйста, ну еще чуточку! — взмолился профессор. — Вот только партию доиграю и…
— Никаких партий… — начал Шарц, — а, впрочем, ладно… — тут же добавил он, присмотревшись к позиции, — все равно вам через два хода — мат, коллега!
— Ваш стипендиат отлично играет, — кивнул профессор. — Я получаю истинное наслаждение от борьбы с ним. Впрочем, думаю, что продержусь несколько больше, чем два хода…
Когда же по окончании партии Шарц обследовал профессора, то позволил ему еще одну. И даже встать ненадолго разрешил. А сам с облегчением подумал, что кризис миновал. Еще немного, и коллега потребует свою трость, чтобы пройтись, а там и в университет засобирается.
Он уж намеревался откланяться, когда появилась мадам Брессак с подогретым вином, которое неизменно подавали в этом доме, и Шарц решил задержаться. Заодно узнал, как это профессора угораздило жениться на барде.
— Он чудесно играет на виоле, просто чудесно, — поведала Жермена. — Я хотела затащить его в свою труппу, а вместо этого вышла за него замуж!
Она покачала головой, словно бы сама себе удивляясь, как это с ней такое приключилось…
— Староват я уже на ярмарках плясать! — отрываясь от шахмат, заметил профессор.
— Староват! — фыркнула его жена и, обернувшись к Шарцу, добавила: — Этот старик трех молодых загонит!
— Ну что вы, мадам, — усмехнулся Шарц. — Какое — трех! Как его бывший студент, смею заверить — гораздо больше!
— Вам мат, профессор! — объявил студент-гном и, не сдержавшись, хихикнул.
Уже закрывая за собой калитку этого гостеприимного дома, Шарц вдруг ощутил смутное беспокойство.
«Что-то не так? Может, рано он позволил вставать профессору?»
«Да нет, — тут же оборвал он сам себя. — Это не беспокойство лекаря. Это… это какое-то другое беспокойство…»
Другое.
Шарц оглянулся по сторонам, и беспокойство тут же исчезло. Не улеглось постепенно, как это обычно бывает, а пропало, точно ножом отрезало. Или даже не ножом, а справным таким гномским скальпелем… в одно касание.
Так-так-так… очень интересное дело. Давненько с ним такого не случалось. Это не тревога за чью-то чужую жизнь, не ледяное дыхание смерти, которую нужно остановить во что бы то ни стало, это совсем другое.
И принадлежит эта тревога вовсе не олбарийскому лекарю сэру Хьюго Одделлу. Она гораздо старше. Единственный, кто имеет на нее законное право, — петрийский лазутчик Шварцштайн Винтерхальтер, «безбородый безумец» и «последняя надежда всех гномов Петрии».
И означать это подзабытое уже чувство может только одно — за ним минуту назад наблюдали. Следили. Не просто скользнули равнодушным взглядом, проходя мимо, не поглядели с праздным интересом, как на еще одну местную достопримечательность, не уставились от нечего делать, когда в общем-то все равно куда пялиться… Нет, все не то! Радостным взглядом узнавания это тоже не было.
Наблюдение. Слежка. Внимательная и аккуратная слежка. Они перестали тут же, едва заметили его беспокойство! А значит — мастера следили. Хотя… следи за ним настоящие мастера — это еще вопрос, почуял бы он что-то или нет? А значит, уровень этих неведомых соглядатаев не выше его собственного.
«Да полно! Кому я нужен?» — попытался сам себя образумить Шарц, а напряжение не отпускало.
«Была, была слежка! — бурчал лучший петрийский лазутчик Шварцштайн Винтерхальтер, тяжело ворочаясь на дне памяти олбарийского доктора. — Что, коротышка, опять я тебе понадобился?»
«Бред все это!» — пытался упорствовать олбарийский лекарь.
«Ага, как же, бред! — ехидно откликался лазутчик. — Ты, коротышка, совсем со своей медициной жиром заплыл, ни черта не видишь, не слышишь, а хуже того, знать ничего не хочешь, кроме своих пациентов! А за тобой наблюдали, вот! Только что наблюдали. И оч-чень недобрым взглядом, должен отметить, оч-чень… И что с того, что это длилось несколько мгновений? Чем меньше, тем хуже, коротышка… я надеюсь, ты еще не забыл это? Они нас видели, а мы их нет, понимаешь? У них есть какая-то информация, а мы ничего о них не знаем…»
Шарц припомнил времена, когда, шатаясь по темным ночным улицам Марлеции, он точно так же испытывал тревогу от пристальных взглядов в спину. Но тогда он боялся, что кто-нибудь все же опознает в нем гнома. Тогда его настораживал любой пристальный взгляд. Теперь же ему нет нужды прятаться, да и день сейчас, а не вечер.
«Ну, а если кто-то решит меня ограбить, то пусть попробует, я ему потом даже медицинскую помощь окажу!» — решил Шарц.
А напряжение не отпускало. Петрийский лазутчик упорно просился наружу, решительно отказываясь признавать себя «бывшим».
Шарц нарочно свернул в самый что ни на есть глухой переулок, почти надеясь, что его все-таки попробуют ограбить, и был страшно разочарован, когда этого не случилось.
Еще раз тревожное ощущение повторилось, когда он взялся за ручку собственной калитки.
«Как заколдовал кто эти злосчастные ручки!» — с досадой подумал Шарц.
«Много болтаете, „уважаемый коллега“, — съязвил петрийский лазутчик. — Посторонитесь, сэр Одделл, а то ваша задница пройти не дает!»
«Куда тебе еще пройти?!» — возмутился лекарь.
«Как куда?! Мне работать надо, а вы тут под ногами путаетесь, „последняя надежда всех кашляющих и сморкающихся“! Брысь!»
Шарц не стал озираться, чтоб не спугнуть неведомых наблюдателей. Он преспокойно вошел, запер калитку, открыл дверь, поднялся по лестнице наверх и вошел в свою комнату.
И все это время он чувствовал спиной ровный недобрый взгляд.
«Вот такие дела, сэр Одделл. И как вам это нравится?!»
«Даты, небось, сам все это подстроил!»
«Я?! Втайне от вас?! Коротышка, тебе подогретое вино в голову стукнуло, не иначе! Причем прямо вместе с кружкой стукнуло!»
«Будешь много болтать, я и тебя стукну! Выполняй свои обязанности, раз вылез!»
Сэр Хьюго Одделл весь день проработал со взятыми из библиотеки книгами. Шварцштайн Винтерхальтер ждал, обратив свою суть ко всему, что происходило вокруг. Уже за полночь олбарийский лекарь погасил, наконец, свечу и устроился спать. Петрийский лазутчик чутко вслушивался в тишину, сторожа окружающую ночь.
