Снежный король - Котова Ирина Владимировна (книга жизни TXT) 📗
— Ой, да что же ты не замолчи-и-ишь никак, дура! — кот рядом замяукал и когтями мне в руку вцепился.
— Сама не знаю! — я ладонь раненую лизнула, кота за шкирку взяла и с печи сбросила.
Яга на меня опять посмотрела, скривилась, носом повела.
— Не замолчит, потому что гуся порошками волшебными натерла, — прорычала она, — один такой страх убирает, рот отворяет. Что с тобой-то делать, девица ты глупая? Ну уж Кащей, удружил так удружил. В камень тебя обратить или эльфам в услужение отдать? Ты хоть понимаешь, что каждая паутинка и пылинка тут дороже золота стоила?
Опустила я голову. Опять хотела как лучше, а только хуже сделала.
— Прости меня, тетушка Яга, — повинилась я. — Хотела я тебе доброе дело сделать, а оно вон как вышло. Не со зла я, очень мне хотелось тебе понравиться, чтобы к колдуну Мерлину помогла попасть.
Яга руки в бока уперла, брови подняла.
— И зачем тебе к гаду этому, девица?
Я с печи слезла и все ей рассказала — и про батюшку, и про ведьму, и про совет Кащея, от расстройства чуть ли не половину гуся за это время умяв. Умолчала о сватовстве только и о том, что заколдованный гребень в волосах у меня. Яга меня слушала, слушала, и как начнет улыбаться!
— Ну, — под нос себе бурчит, — вот и возможность сразу двоих проучить!
А громко у меня спрашивает:
— Так, говоришь, к Мерлину в услужение хочешь наняться?
И сама свою избушку выразительно оглядела.
— Хочу, тетушка, — кивнула я воодушевленно.
А она еще пуще улыбается.
— Помогу тебе, — говорит. — Конечно, помогу. Как такой славной девице не помочь?
— Ой, спасибо, тетушка, — я в пояс ей поклонилась. — Век доброты твоей не забуду. Но, может, поешь ты с дороги? — и половину гуся на блюде ей протягиваю. — Раз все равно я его зажарила.
Она на меня опять зверем оскалилась, потом головой покачала и очи к потолку подняла.
— Бери гуся, девка глупая, — махнула мне рукой. — Только кости все собери, даже самые малые. И голову гусячью, голову куда дела? Пойдем, покажу тебе, почему я есть его не стану.
Я с блюдом из избушки вслед за ней вышла в лес ночной, месяцем залитый. А там на поляне гуси-лебеди: кто спит, голову под крыло спрятав, а кто в пруду ныряет и гогочет. А я все слышу и все понимаю.
— Эй, куда ты, го-го-горбоклювый? Мой это го-головастик!
— Да сейчас, проворонил этого — нового-го-го ищи.
— Смотрите, смотрите, девка эта, убивица, с Яго-го-гой нашей идет.
— У-У-У, душегу-гу-губка!
— Кряка нашего-го-го зашибла, да и съела еще!
Я стою, глазами хлопаю.
— Это как это? — у Яги спрашиваю. — Это значит, кот говорящий мне не показался?
— Показался я е-ей, — кот из-за спин наших фырчит, — вот бе-е-естолковая, а?
— Не показался, — хмыкнула Яга. — Гуся такого волшебного, что ты съела, у меня все волшебники купить пытаются, ибо отведав мяса его, язык зверей понимать начинаешь.
А гуси ругаются:
— Ну пройди только мимо, мы тебе ноги-ги-ги все общиплем!
— Места живого-го-го не оставим!
Я прямо почувствовала, как бледнею.
— И надолго-го… тьфу!.. надолго это? — спросила дрожащим голосом.
— На всю жизнь, — засмеялась Яга злорадно.
— И никак не исправить?
— Никак, — сильнее Яга хохочет.
— И всех теперь слышать буду? И кур глупых, и поросят, и перепелок? — шепчу.
— Всех, — подтвердила хозяйка.
Тут я поднос с гусем на землю уронила и за голову схватилась.
— Это как же их есть, если они с тобой речи ведут? — говорю в ужасе.
— Никак, — фыркает Яга. — Я и не ем.
А я ее уже не слушаю.
— Это что же, выходит? Никаких щей и борщей наваристых? Прощай, сальце соленое, с чесноком верченое? Кабанчики запеченные, да жаркое перченое? А язык говяжий с хренком? А студень поросячий с горчицей такой, что Богу душу отдать можно?
— Так, — Яга говорит голосом странным, — я тебя пожалела, но ежели не замолчишь, точно прибью сейчас.
— Кур нельзя, свинят нельзя, — печалюсь, — о, в земле франгалианской, говорят, лягушек едят, будто на курятину они похожи. Может, их можно?
— Лягухи с жабами самые болтливые, — отрезала хозяйка. — Еще и песни поют истошно.
— А рыбу-то можно? — спрашиваю с надеждой.
— Рыбу можно, — смилостивилась Яга. — У ней мозга не хватает говорить, только жрать и икру метать.
— Это что же, — почти плачу, — мне всю жизнь рыбьим мясом, да икрой красной и черной питаться?
— Отчего же, — говорит Яга, забавляясь. — Можно еще мелочью речной и морской пробавляться, раками, ракушками, гребешками да креветками. А еще медом и акридами, как старцы святые.
— Святые плохого не посоветуют, — оживилась я. — Тем более с медом. А что такое эти акриды?
— Саранча, — безжалостно просветила меня хозяйка, и я снова завыла тихонько.
— А это тебе уроком будет, девка, — строго сказала Яга. — Не лезь, куда не просят, а хочешь добро кому причинить — помни, что могут догнать и добром тем поперек спины отходить. От усердия и беда бывает. Ну, хватит слезы глотать. К лучшему это. Выгоду ты сама потом поймешь. Раз ты к колдуну наняться хочешь, то нечего о мясе думать. Мерлин тоже звериный и птичий язык понимает, оттого и не ест зверей и птиц. И в замке мяса его никому не подают.
— А, вот почему характер у него поганый такой, — бурчу сквозь слезы. — Без мяса-то любой мужик злобным станет. А как же ты мне, тетушка, к нему в замок попасть поможешь?
— Сейчас нужно одно дело доделать, а затем и к твоей беде перейдем. Ты гуся сюда прежде давай, — Яга мне говорит. — Лопату бери, яму рой. Сама натворила, сама и исправляй.
Ну, руки у меня крепкие, работы я не боюсь. Вырыла ямку малую, хозяйка туда гуся положила недоеденного, все косточки сложила, сама руками землей засыпала. Присела в платье своем роскошном на землю, ладони в холмик тот уперла, и давай что-то гортанным голосом петь. Глаза зеленым светятся, а у меня от голоса ее мороз по коже.
Зашевелился холмик, поднялась ведьма, руки отряхивая, а я стою, с места сдвинуться не могу. Раздалось шипение страшное, тени лунные от деревьев протянулись к нам, и вдруг холмик снизу крыло черное пробило!
Я взвизгнула, назад отпрыгивая.
А из-под земли выкопался гусь живой. Только голова, которую я открутила, да половина тела, которую съесть успела, черными перьями покрыты, а остальное — белыми. Выкопался, отряхнулся деловито, на меня посмотрел с укоризной.
— Эх ты, га-га-гадость с косой! — сказал и потопал вперевалочку к своим. А те радуются, шумят.
Так стыдно мне стало! Вздохнула я и к Яге повернулась. А она меня оглядывает.
— Хорошо, что ты бледная такая и лопоухая, — говорит, а я радуюсь, что Кащеево колдовство не прознала она, значит, и колдуна обмануть должно. — Не любит Мерлин девок красивых.
— А почему? — навострила я уши.
— Говорят, по молодости полюбил он фейри Весеннего двора, которая к бабке в гости заходила. Та им крутила, душу мотала, соки все высосала, насмехалась — мол куда тебе, смертному, на меня смотреть!
Так вот почему он на шутки мои невинные так недобро отреагировал. Энто травма у него детская. Ну как вроде меня коза в три года боднула, так я их до сих пор побаиваюсь.
— А очень красивой та фейри была? — спросила с любопытством. Посмотреть бы, какие такие фейри рыжим колдунам по сердцу. Вот кого ему подавай!
Яга на меня посмотрела и вдруг по-матерински меня по макушке потрепала.
— Дите ты еще ведь, — смеется. — Как тебе сказать, Марья. Возьми самую красивую девку в трех мирах, и даже самая некрасивая фейри ее стократ прелестнее будет. Но холодные они, как ручей студеный. Оттого и тянутся к людям, греются они о нас, но и презирают за то, что век наш короток. Всегда им нас мало, так что нет человеку с фейри жизни.
— Это же обычной девке с такой не тягаться, — вздыхаю я.
Ведьма хмыкнула, ко мне склонилась и тихонько поведала:
— У них, когда из Холмов своих в наш мир выходят, всегда уродство какое-то есть. Ликом прелестны, телом прекрасны, но то уши волосатые, то хвост козлиный, то копыта, то колена в обратную сторону.
