Дама Тулуза - Хаецкая Елена Владимировна (прочитать книгу TXT) 📗
Посреди службы в Нарбоннский замок пожаловали от Раймона Тулузского: десяток копейщиков, трое арбалетчиков и все они при важной персоне – Дежан в наилучшей своей одежде.
Его встретил сенешаль Жервэ. Просил подождать.
Дежан пожал плечами: дескать, вам же хуже. Устроился в удобном кресле, где ему показали сесть. Угостился неплохим вином, отменными фруктами.
Ждал долго. Соскучился.
Амори почему-то не спешил.
На самом деле сенешаль не стал тревожить Амори во время похорон. А Дежан пусть подождет.
Жервэ нарочно проводил его в те покои, откуда не видно часовни.
Симона переложили из гроба на носилки, где загодя постелены были длинные кожаные ленты. Вынесли из часовни. Обошли двор и вышли через полуночные ворота. Те самые, что уводят из замка прочь от Тулузы.
Огонь ревел, обложив котел со всех сторон. Вода закипала. От множества пузырьков, поднявшихся со дна, стала белой, как молоко.
Шествие остановилось. Носилки осторожно опустили на землю, взялись за ленты, свисавшие справа и слева.
Подняли графа Симона. Ветер шевелил его одежду и волосы; сам же был каменно тверд.
Медленно, медленно, держа за ремни, опустили шестеро рыцарей своего графа в мутную воду. На миг она снова стала прозрачной, и так, сквозь хрустальную пелену, в последний раз стал виден Симон.
А затем яростное кипение поглотило его. Среди пузырей, взрывающихся на поверхности, только иногда можно было еще различить темное – красные с золотом одежды Симона – Симона IV, графа Монфора и Лестера.
Окруженная своими детьми, стояла у котла дама Алиса. Ветер и жар били ей в лицо.
Амори встретился с Дежаном подчеркнуто вежливо. При молодом графе находился кардинал Бертран. То и дело сжимал ему плечо, будто клешней прихватывал.
Дежан сказал:
– Мессен, я хотел бы знать, с кем вести переговоры по одному занятному делу.
– Со мной, – сказал Амори. – Я граф Тулузский.
Дежан позволил себе усмехнуться.
– Мессен. Вчера вечером мы выгнали ваших людей из предместья Сен-Сиприен, где они занимались грабежом. Сейчас у нас на руках тридцать два ваших рыцаря, все знатного рода. Они решительно ни на что не годны и нам не нужны. Нам не прокормить их. Тулуза – не богадельня. Правда, мы полны милосердия и делаем для них все, что в наших силах. Дали каждому по нищенской суме на шею. Водим по улицам, чтобы добросердечные горожане могли бросить им подаяние. Кстати, многие подают. Правда, денег почти не подают. Откуда у нас деньги после того, как ваш отец нас ограбил? Фрукты… даже камни… И не все попадают точно в суму, но как можно винить в этом бедных простолюдинов? С нас ведь не спросишь ни меткого глаза, ни твердой руки. Иной раз по шее попадут, иной раз по лицу… Наш добрый граф Раймон думает отдать ваших франков на потеху городу. Но если вы еще не совсем обнищали, то можете выкупить их.
Амори побледнел. Он знал, как Раймон обходится с пленными.
– Сколько? – спросил он сквозь зубы. – Сколько он хочет, ваш Раймон?
– По пятнадцати серебряных марок за каждого, – сказал Дежан. И встал. – Пусть ваш человек нас проводит. Я вернусь завтра.
– Мессир! – окликнул этого горожанина Амори, когда тот уже уходил. И когда Дежан обернулся с улыбкой, сын Монфора уточнил: – Вы вернете их мне целыми и невредимыми.
Дежан изысканно поклонился и вышел.
Тело Симона вываривалось до ночи и еще всю ночь. У котла сторожили, следя, чтобы не прикипало к стенкам. Когда выпарилась почти вся вода, костер разобрали и котел остудили.
Из мутной жижи выбрали все кости, омыли их в Гаронне и сложили в ларец, завернув в большой, украшенный вышивкой, плат.
Остальное осторожно вылили в глиняный сосуд с широким горлом и захоронили рядом с могилой симонова брата Гюи. Там, где еще недавно столько времени проводил сам Симон – разговаривая с умершим братом и выпрашивая у Бога себе мира и покоя.
Пленные вернулись, угрюмые и злые. Многие были ранены и почти все избиты.
Из тридцати двух человек, выкупленных Амори на собственные деньги, только четверо пришли в часовню, где стоял ларец с прахом Монфора.
Наутро большой отряд провансальцев, некогда присягавших Симону, отказался дать клятву верности его сыну. Свыше двухсот человек открыто перешли на сторону Раймона Тулузского. Амори не мог их остановить.
Войско расползалось под его руками. Как будто вытащили из стены замковый камень, все вокруг рушилось и сыпалось. Амори не был Симоном.
Но у него достало еще воли собрать оставшихся и бросить их на последний штурм Тулузы. Следует отдать должное легату – тот надорвал свою луженую глотку, помогая молодому Монфору.
Амори поджег палисады и катапульты, стоявшие за ними, облив бревна смолой. Пока горожане сбивали и заливали пламя, франки сшиблись с арагонской конницей. Бой длился целый день. Тулуза, рыча от ярости, извергала из своих улиц все новых и новых защитников – авиньонцев, бокерцев, наваррцев, каталонцев…
К вечеру Амори отступил.
Старший сын Симона был ранен и еле жив от усталости. Он едва позаботился о безопасности Нарбоннского замка – это сделал за него сенешаль Жервэ.
Теперь у Монфора оставалось так мало людей, что все они могли разместиться за стенами замка. Лагерь франков опустел.
Наутро, погребенный недовольством легата, Амори хмуро объявил о том, что снимает осаду.
Он не увозил с собой из Тулузы почти ничего. Ни добычи, ни славы. Только ларец с прахом Симона.
Уходя, Амори зажег Нарбоннский замок.
Он уходил на восток, в Каркассон. Замок пылал за его спиной огромным факелом. Дым застилал прекрасный город Тулузу, так что если бы Амори обернулся, он не смог бы даже увидеть ее.
Но он не оборачивался.
Кости Симона погребли в каркассонском соборе Сен-Назар, после пышной церемонии, среди пурпура и золота, под торжественный звон колоколов и многоголосое пение.
Кардинал Бертран, словно позабыв все распри и разногласия, бывшие между ним и Симоном, объявил покойного графа святым мучеником за веру, а гибель его сопоставил с кончиной первомученика Стефана, побитого от гонителей камнями.
У Фалькона все не шел из головы тот разговор с Симоном, на могиле Гюи.
Симон – Петр – камень…
Мужество оставило Алису, она рыдала и билась на руках своих детей.
Эпилог
Поздней осенью, когда франки отступали по всему Лангедоку и скорая победа над ними была очевидна, Рожьер выбрался в Пиренеи, к сестре.
Петронилла жила в Лурдском замке (где уж и вспоминать забыли о Ниньо Санчесе). Здесь было безопасней – склоны круче, стены выше и крепче.
О, оттуда, из-за стен, приходят к Петронилле все страхи и беды. Туда уходят от нее мужчины – враждовать, умирать.
Петронилла угостила брата молодым вином и мясом барашка. Показала ему псарню и конюшню, которыми гордилась. С таинственным видом, держа за руку, сводила в винный погреб. Добавила со смехом, что показала бы и прядильню, да боится, как бы рыцарь не соскучился.
И чем больше смотрел и слушал Рожьер, тем больше дивился он. Сестра жила в своем Лурде, словно в заколдованном замке. Бурное течение времени обходило ее стороной.
Все та же старая прялка у очага. Все та же чаша для умывания, глиняная, со щербинкой – надо же, до сих пор не разбила! И все тот же уродливый псарь поклонился Рожьеру, когда тот заглянул посмотреть щенков.
– Ну, – молвил, наконец, Рожьер, – маленькая моя Петронилла, все ли сокровища вы мне показали?
Она слегка покраснела и не ответила. Рожьер протянул руку, взял ее за остренький подбородок.
– Слыхал я, сестра, что нынешним годом вы были в тягости?
