Представление для богов - Голотвина Ольга (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
И долгие годы бродила она с ватагой, осваивая карраджу, приучая руки к убийству, а глаза — к виду крови. Девочка превратилась в девушку, ребенок — в воина. Серебро звенело в ее кошельке, дороги покорно ложились ей под ноги, любой город распахивал ей объятия своих ворот — но не было во всем мире для нее клочка родной земли, не было дома, который она назвала бы своим. И каждую ночь врывались в ее сон, чадя и разбрасывая искры, погребальные костры Эстамира...
Но однажды на рынке вольного города Арфаншара наемница увидела нищего, калеку, на которого не позарился бы самый жадный работорговец. И вскрикнула девушка, ибо узнала она того, кого видела издали в дни детства — был он тогда юным принцем, младшим сыном правителя Эстамира.
И упала девушка перед искалеченным нищим на колени, и поклялась служить мечом и всей жизнью своему королю, последнему из династии властителей Жемчужного Города...
Голос сказителя властно зазвенел, набирая силу:
«Да будет навеки прославлена верность! Верность родному дому — пусть даже он лежит в развалинах. Верность родным и близким — пусть даже ветер развеял их пепел с кострища. Верность прошлому — пусть даже умчал его прочь беспощадный вихрь времени. Верность самому себе — пусть ты уже не тот, кем был раньше.
Да будут вовек нерушимы наши обеты — самые святые, самые искренние, те, что принесены нами молча, в сердце своем. Ибо рано или поздно испытает Бездна наши души — и те, что были без порока и изъяна, выстоят в страшном, в последнем огне!..»
Смолк сказитель, пальцы устало перебирают струны... а Орешек, точно его толкнули в плечо, резко оборачивается к двери и глядит на Аунка.
Но... Аунк ли это? Чужое, незнакомое лицо — разом постаревшее, словно опаленное тем последним огнем, о котором говорилось в легенде.
Орешек в тревоге оглядывает трактир, пытаясь понять, что могло привести в такое смятение его отважного учителя. В окно не глядит дракон, в дверях не стоит палач с удавкой наготове, из-под скамей не лезут болотные демоны. Разбойники, притихшие было, возвращаются к прерванным занятиям, кто-то из партнеров по «радуге» толкает Орешка: мол, играем мы или не играем?
Взгляд Орешка возвращается к двери, но Аунка уже нет, только осталась на полу сложенная вдвое куртка. Куда вышел учитель, зачем? И... и что же, он выбежал на такой мороз в рубахе?
Орешек распихивает игроков и, прихватив куртку Аунка, вылетает за порог. Мороз обжигает, как котел кипятка.
Орешек запоздало спохватывается, что тоже выскочил на снег легко одетым, набрасывает овчинную куртку на плечи... Но где же Аунк?
За деревьями, на раздорожье стоит глубокая каменная чаша — выщербленная, покосившаяся, похожая на темную хищную птицу. В этих глухих краях до ближайшего храма добираться далеко, и местные жители, люди дикие и невежественные, возносят молитвы у таких вот жертвенников, что в давние времена были воздвигнуты вдоль дорог неизвестно чьими руками.
Рядом с чашей — темное пятно: сгорбленная, застывшая фигура на коленях. Голова опущена, скрещенные в запястьях руки прижаты к лицу...
По скрипучему снегу Орешек подбегает к учителю. Тот не замечает его появления, глубоко, до самых ударов сердца поглощенный каким-то страшным переживанием. Аунк что-то негромко и страстно говорит, речь его бессвязна то ли от волнения, то ли оттого, что губы на морозе занемели, стали непослушными. Орешку удается разобрать лишь обрывки фраз:
— Чего еще ты от меня хочешь? Я все отдал, все... имя, память, мечту, честь... предал дело, для которого был рожден на свет... Отпусти меня, не держи, зачем тебе жалкий предатель? Не живу, а смерти жду... и знаю, когда она придет...
Короткое молчание — и вдруг громко, четко:
— Черная птица!
Смертное отчаяние в этих словах.
«Бредит, — тоскливо думает Орешек. — Как бы увести его в дом? Он же не в себе... убьет, если тронуть его сейчас...»
Аунк тем временем бормочет о сотнях погибших, для которых он был последней надеждой на месть и которые теперь проклинают его из Бездны...
Орешек наконец решается: шагнув вперед, набрасывает на плечи Аунка куртку, нагретую своим теплом.
Молниеносным, гибким движением распрямляется учитель и с ненавистью глядит на перепуганного парня. Затем тяжелые веки опускаются на глаза Аунка. Когда учитель вновь смотрит в лицо Орешку, в серых глазах уже нет ярости — только неимоверная усталость.
Аунк молча поворачивается и шагает к дому своей обычной легкой походкой — Орешку даже кажется, что учитель не оставляет следов на снегу.
И больше в тот вечер они не говорят друг другу ни слова.
От факела сочился красноватый дрожащий свет. Снизу, из темноты, тихо доносилась какая-то песня. А Орешек все думал о загадочном человеке, с которым свела его судьба.
Как наяву, стоял перед ним учитель — в жилистых руках меч, с темного лица презрительно и мрачно глядят серые глаза... то ли воспоминание, то ли призрак, но такой живой, такой реальный Аунк...
Внезапно лик видения исказился. Аунк вскинул руку с мечом, точно увидев за спиной Орешка опасность.
Что это было? Явился призрак Аунка, чтобы спасти, предупредить ученика? Или приняла такой облик тревога, вспыхнувшая в чуткой душе Орешка?
Не раздумывая, пружиной взвился парень — и скользнули вниз по плечам хищные руки, уже почти сомкнувшиеся на его горле.
Пытаясь сдержать неожиданный рывок жертвы, Шайса вцепился в ворот рубахи — закрутить вокруг горла, задушить...
Но плечи Хранителя облегала не грубая холстина, а нежная льняная ткань. Почти беззвучно поддалась она грубой силе — и Орешек выскользнул из страшных объятий, оставив в руках врага большие лоскуты своей рубахи.
Шайса выругал себя за то, что не пустил в ход удавку, а поддался искушению задушить жертву голыми руками. Но, проклиная себя, убийца не стоял столбом: нагнулся, скользнул ладонью по разрезу на правой штанине... и вот уже в руке тяжелый метательный нож... миг — и ладонь опустела, а нож летит в грудь Хранителя и... и... и Шайса захлопал белесыми ресницами: жертва стоит живая и невредимая и нахально держит его, Шайсы, собственный нож, перехваченный на лету за рукоятку.
Убийце приходилось сталкиваться с подобными штучками, но редко... Ну и молодчина этот самозванец! Такого убить — одно удовольствие! Но почему он молчит, не зовет на помощь? Надеется сам справиться с врагом? Что это — глупость, самонадеянность или уверенность опытного бойца?..
Шайса не знал, что первым побуждением Орешка было заорать: «Стража!» Но крик умер в горле: парень вспомнил о разодранной пополам рубахе. Спина, исполосованная спина открыта любопытным взглядам! А ведь на крик Хранителя сбежится весь гарнизон... Не-ет! Разобраться с этим гадом, быстро переодеться — а тогда уж можно поднимать шум!
Не раздумывая долго, Орешек швырнул незнакомцу обратно его стальной подарок. Бросать нож парень умел с аршмирских времен и никогда не промахивался. Но белесый коротышка тоже, как оказалось, был не из глины сляпан. Орешек и замахнуться не успел, как убийца жестом фокусника сорвал с себя опояску с грузиками на концах и стремительно завращал перед собой. Летящий нож наткнулся на этот «веер», вильнул в сторону, лязгнул по камню.
Это были единственные звуки, раздававшиеся во время схватки: лязг ножа да свист веревки. Орешек был в мягких сапогах, Шайса бос, и передвигались оба легко, без топота, шлепанья и пыхтенья.
До сих пор Шайса держал веревку за середину. Теперь, перейдя в атаку на безоружного противника, он пропустил Гадюку, летящую в сторону жертвы, сквозь полусжатый кулак на всю длину. Гадюка, как живое существо, метнулась к Орешку, целя свинцовым шариком в голову. Шайса умел таким ударом проломить височную кость. Но ловкий, с великолепной реакцией парень ухитрился увернуться, свинец лишь вскользь задел ему ухо. Крепко задел... Но некогда было обращать внимание на пульсирующую боль в моментально распухшем ухе, потому что Шайса продолжал атаку. Теперь он хлестал веревкой, как бичом, и каждый такой удар мог бы сломать ребро или даже руку, но Шайса целил не по рукам или груди, а по горлу, и Орешку приходилось виться вьюном, не хуже той веревочки, крутиться, уворачиваться, перекатываться по полу... только бы не услышали, только бы не прибежали на помощь... рывок в сторону... еще рывок... ящерицей по каменным плитам... и ладонь случайно накрывает что-то продолговатое, гладкое... ого, увесистое!
