Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
Посовещавшись, для расплаты с наёмниками тысячники решили выбрать монеты последних ста лет чеканки, остальное требовало, по словам хинайца «уцёта и подцёта». Мечислав долго пытался, но так и не смог найти разницу в словах. Сюда бы Ерёмку из Кряжича: он-то и чужое с удовольствием в свою книгу впишет. Оно, конечно, чужое, но книга-то своя!
Ёрш выслушал Мечислава, подозвал остальных тысячников, договорились собрать главных казначеев княжеств. Как ни крути, теперь всё надо делать вместе, чтобы никто не умыкнул, не объегорил. Двубор лишь пожал плечами:
— Вам виднее, раз уж надо. Но вообще-то я могу помочь, мне тут каждая вещица знакома.
— Откуда? — полюбопытствовал меттлерштадец.
— Отец приводил сюда всех кто сидел в яйце двенадцать лет.
— Для чего? — ухмыльнулся Ёрш. — Богатством хвалился?
Двубор в очередной раз пожал плечами. Видимо, этот человеческий жест он просто выучил и использовал к месту и не к месту.
— Нет. К алтарю водил.
В сокровищнице наступила такая тишина, что стало слышно, как капает вода в соседнем помещении. Мечислав оглядел повернувших головы к змеёнышу и замерших в полудвижении людей, подивился своему умению приходить в себя первым, сказал тихо, вкрадчиво:
— Погоди, Двубор, погоди. Ты хочешь сказать, что у вас тут есть какой-то алтарь?
— Нет, не хочу сказать, — сотник замотал головой, — говорю.
— А что это за алтарь? — Дядюшка Хэй сузил глаза. — Жертвенник?
— Нет, не жертвенник. Мы богам жертвуем только себя, а это можно делать хоть в чистом поле, хоть на горе. Могу показать. Если надо. Не как жертвуем, надо, а алтарь если надо.
— Надо! — дружно ответили все, а Мечислав ещё и присовокупил в тишине:
— Очень надо! Что же ты сразу молчал?
— Вы не спрашивали. Вы сокровищницу просили.
— Веди! — подытожил Тихомир.
Раздался грохот — всё дружно побросали в кучу, словно только что не сокрушались о неряшливости Грома. Люди встали, начали отряхивать колени, настороженно смотрели на Двубора. Тот подошёл к дальней стене пещеры, отдёрнул озёрский ковёр, скрывавший старую дверь без замка. Вся в потёках смолы, с растрескавшимися тёмными сучками, на ржавых петлях, она никак не создавала впечатления чего-то почитаемого. Люди даже такую труху постарались бы заключить в золотую оправу. Нет, не понять Змея.
Двубор взялся за кованую ручку, аккуратно потянул на себя, жестом попросил факел. Тут как тут возник Дядюшка Хэй, словно напоминая: всё связанное с Лун он должен исследовать первым.
Небольшая комнатка, все не поместятся. Слева — каменный топчан, явно неудобный для человека. Справа — дубовый стол, крынка, тарелка, деревянная ложка, подсвечник с огарком. Лавки нет, но Мечислав вспомнил — Змею крылья сидеть мешают. Над столом на стене нацарапаны буквы. Нет, не буквы.
— И — не руны.
— И — не вязь.
— И — не иероглифы.
Надо же, снова вслух заговорил. Надо что-то с этим делать. Проболтаешься однажды — не заметишь.
Мечислав оглянулся — так и есть, в комнатке лишь он, Двубор и вставший на топчан Дядюшка Хэй. Остальные просунули головы, осматриваются.
— Каморка Отца? — поинтересовался хинаец.
Двубор кивнул, посмотрел на Дядюшку, понял, что тот стоит спиной, исследуя стену над топчаном, решил добавить:
— Да. Но не только Отца. Здесь в человечьей личине прятался Отец Отца. Эти надписи, — палец ткнул на стену над столом, — сделал он.
— Это и есть — алтарь? Что-то вроде завета?
— Да. Завет. Отец Гром так и говорил.
— Прочитать сможешь?
— Любой змеёныш из сотников сможет. Птичий язык.
— Какой?
— Свист. Нас ещё в яйце ему обучают. Каждая чёрточка — напев, точки и запятые — щелчки.
Двубор тихонько насвистел несколько строк.
Что-то смутное шевельнулось в голове Мечислава, но Дядюшка опередил:
— Погоди-погоди. Вас этому письму учил Гром, так?
— Так.
— А кто же учил Грома?
— Его Мать. Он же говорил.
— Свистеть — понимаю, — поддержал Мечислав. — Но письму?
Двубор совсем по-человечески мотнул головой, улыбнулся. Ну, конечно, откуда людям знать?
— Скорлупа — прозрачная. На ней можно царапать. И, потом, пока мы в яйце — мы связаны друг с другом. Они передают нам образы, чувства. Всего три месяца в яйце — нас уже можно начинать учить птичьему языку. Этим и занимались наши хранители. Я провёл под скорлупой двенадцать лет. За это время в меня многое вложили.
— Погоди, это потом. Сейчас расскажи о связи.
— В яйце мы очень чувствительны. Даже в недозрелом, недоношенном яйце. Потому, чтобы не навредить плоду настоящего Змея, родители стараются отсекать чувства по отношению к нам, змеёнышам. Вот мы и рождаемся такими…
Двубор замолчал, пытаясь найти нужное слово.
— Чурбанами, — подсказал Мечислав.
— Пусть будет, чурбанами. После рождения связь разрывается. Не сразу, через несколько дней.
— У всех? — уточнил Дядюшка Хэй.
— У змеёнышей — да, у всех. У Змеев — не знаю.
Мечислав не спешил нарушить затянувшееся молчание. По глазам видно, о чём все думают. Теперь понятно, почему чёрная армия сдалась, стоило Грому покинуть поле боя. Они потеряли цель, остались без служения Отцу, Племени.
— Так что тут насвистано? — прервал ход мысли вечно ехидный Ёрш.
***
Не всё так просто. Возможно, настоящий, вызревший Змей и смог бы принимать решения самостоятельно, но всё равно там, где он пригоден лучше всего. Гром родился уже без родителей, но все эти годы, тысячелетия — держал в голове завет отца. Держал и старался, насколько возможно, его выполнить. Почему люди устроены иначе? Почему у каждого своя дорога, своя цель, свои интересы? Одна пара Змеев умудрилась объединить столько земель! А что смогли бы сделать три миллиона людей, долби они дятлом в одну точку?
Внезапно Двубор вскинулся, растолкал просунувшихся в дверь тысячников, выбежал. Ошеломлённые, люди кинулись за ним. Мечислав понял — у всех в голове одна мысль: затащил змеёныш в ловушку, навешал лапши на уши, и сейчас спешит к своей чёрной армии помогать раздирать объединённые войска. Змей побери, так глупо попасться на древнейшую уловку со всей этой рухлядью, серебром да золотом, каменьями да драгоценным деревом! На эти сказки о дальних странах, и подготовке флота, на побег самого Грома, в конце концов! Кому доверились, люди?!
Пробежали набитые винными и пивными бочонками пещеры, уже скоро — первая, где карты и договоры. И — выход. Главное, чтобы Двубор не успел закрыть вход: там же всей толпой камень не откинуть, больше одного не протиснешься!
В последнем перед выходом помещении встали как вкопаные. Сиплое дыхание, колотьё под рёбрами. Тихомир вообще согнулся, упёр ладони в колени, но глаза смотрят на вставшего у выхода Двубора.
Змеев сотник встал на правое колено, обнял что-то белёсое. Поднялся в полный рост, обернулся. В свете факелов бесстрастное бледное лицо играло дурацкими масками. На руках Двубора, уткнувшись лицом ему в плечо и обняв бледными крыльями шею, сидело… Мечислав так и не понял, пока сотник сам не заговорил.
— Сестра. Моя старшая сестра.
Все переглянулись, делали глаза, недоумённо смотрели на «старшую», что почти в три раза уступала ему в росте. Так отец мог держать на руках годовалую дочь. Двубор, похоже, понял смущение людей, пояснил:
— Мне семьдесят два года. Ей — девяносто один. Родилась сегодня, когда Отец убил Крылака… раньше срока.
— Не говори «она»! — пронзительно крикнуло существо, не отрываясь от плеча Двубора. Пещера усилила визгливые детские ноты. — Я — змеёныш, ясно?! Я — как ты, понял?! Недород!! Меня мать выгнала из гнезда!!!
Присвистывающий говор недородившейся Змеихи отозвался таким громким эхом, что Мечислав невольно прикрыл уши. Наверное, придёт время, она научится говорить на всех наречиях чисто, но даже сейчас чувствуется — не хватает опыта. А на Кряжицком заговорила, поскольку Двубор обращался к Мечиславу, предводителю Орды.
Лишь хинаец, как всегда — не смутился, неспешно подошёл к Змееву сотнику, посмотрел на малышку. Дурацкая улыбка не сходила с лица, рука оглаживала голову, крылья, щуплое тельце. Повернулся к людям, покачал головой, проговорил с укоризной:
