Избранники Смерти - Зарубина Дарья (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
Дорофейка различил доски полок, матово блестящие горшки со снадобьями, бутыли с домашним вином, мешочки с травами и крупами. Он вытянул перед собою руки и принялся разглядывать, ошеломленный тысячью внезапных открытий. Ногти у него были грязные, с черной каймой, и ему стало стыдно, как он отбивался утром от девки, что хотела умыть его и остричь эти гадкие ногти. На колене осталась соломенная труха — в храме он долго ерзал на коленях на снопе, прежде чем устроился на молитву, выпевая которую жрец так фальшивил, что Дорофейке хотелось заслонить руками уши. Но вместо этого он потихоньку приоткрывал заплывший глаз и пытался понять, что же такое видит. Не мерещится ли это ему.
Нет. Видел. Видел то же, что и чувствовал — видел шершавое серое дерево полок, по которым водил рукой. Видел в мешке овес, запах которого обожал. И от этого удивительного чувства, когда соединялось где-то у него в голове то, что он знал, с тем, что видел, сладко ныло где-то в загривке.
И вдруг все в один миг переменилось. Потемнело кругом, сверкнули молнии, на руках его, замерших на мешке с овсом, выступила алая пена, потекла по предплечьям, по локтям, закапала на пол, растекаясь в единственное слово, которое Дорофейка не мог прочесть, но тотчас запомнил. Видение схлынуло. Он снова был он один в чулане, руки его были чисты, а на полу не осталось и следа.
Дорофейка понял, что слово это, данное ему в видении, очень важно, да только кто его прочтет? Выдать себя Агнешке или Бориславу? Сказать, что Мирогнев излечил его слепоту, ударив в глаз? Не засмеют — глаз-то видит, да только едва ли подпустят к младенцу. Станут — не из корысти, в этом был уверен Дорофейка, из жалости, как его приняли, — таскать к младенчику калек да юродов, чтобы лечил. А добро да здоровье — они товар ходовой, всякий хочет себе урвать, никто не спрашивает дающего, только просят да требуют. А ну как узнает княгиня — тотчас Мирогнева у них заберут, хорошо, если с матерью, а если так? Разбойников княгиня милует — поди разбери, что у нее на уме.
Дорофейка выбрался из кладовки, скинул лапти и, тихо ступая босыми ногами, вышел на крыльцо. Начертил палочкой слово на земле у порога и забежал обратно, слыша, как скрипит створка ворот конюшни.
— Война, — прочитал, медленно разбирая буквы, конюх. И, рассердившись, крикнул в сторону кухонного окна: — Кто писал? Бабы-дуры, кто писал? Говорил батюшке Бориславу, нечего вас буковьям учить. Какая вам война? Брехуньи!
Дорофейка сжался, забившись в угол и крепко зажмурившись, и тихо повторял себе: «Война».
— Эй, мальчик, хозяйка твоя дома? — спросил над головой незнакомый мужской голос. — Лекарка Ханна мне нужна. Княгиня за ней посылает.
Дорофейка ничего не успел ответить. Навстречу посланцу княжескому выступил Борислав, выглядел он грозным и сердитым.
— Зачем ей лекарка Ханна? Ханна службу свою окончила, была она на гербе у Владислава Чернского, теперь свободна. Дите у нее маленькое. Не пущу.
— Вот с дитем и велено привести, господин манус, — поклонился гость. — Ведь не у одной у нее дите. Князь Мирослав день и ночь плачет, не ест. В тереме лекарки нет, кто и был в Черне, разбежались, боятся, что на княжеском дворе призрак их заберет или княгиня убьет в сердцах, как старого сказителя убила. Не для княгини прошу — для князя нашего, в котором кровь Владиславова течет. Манус, отпусти свою хозяйку, головой перед тобой за нее отвечу, глаз не спущу. Я при ней все осень и зиму служил. Думал, уж нет ее в живых, извела проклятая Надзея…
— Петр, то-то я слышу, голос знакомый, — вышла на крыльцо Ханна, погладила Дорофейку по голове, успокаивая. — Так и знала, что проболтаются тебе девки, не смолчат. Да только лучше будет, если ты уйдешь, а то узнает княгиня, что я тут…
— Знает, — сокрушенно проговорил Петр. — За тобой прислала, лекарка. Сказали ей, что ты родила. Кто — не ведаю. Точно не девки. Их за то, что знали и не сказали, за косы оттаскала Агата сгоряча, но они тебя не выдали. Другой кто-то. Сказала: если хочет в Черне остаться жить, придет и ребенка принесет. И пусть не ждет, пока за ней с посохами и книжками придут — сама явится.
Дорофейка почувствовал, как похолодела, затряслась рука лекарки.
— Ты иди, Петр, — сказала она твердо. — Я ребенка соберу и явлюсь.
Гость еще помялся на пороге, но, успокоенный ласковым обращением хозяйки, ушел, простившись до нового свидания.
Ханна торопливо побежала в дом.
Дорофейка юркнул за нею, вслед за Бориславом, который, грохоча сапогами, последовал за лекаркой.
— Уходить мне надо, Борислав Мировидович, — зашептала она. — Отберет княгиня Мирогнева. Погубит.
— Да отчего она должна его погубить? — спросил, недоумевая, Борислав. — Не станет тебе мстить княгиня, что дочку ты ее не спасла. На все Землицына воля… Ведь не сын же твой Гнешек Владислава Чернского?
— Нет, — замахала руками Агнешка. — Мой он, только мой!
— Вот так и скажешь ей. Гнешека довольно на руки взять даже слабому магу, чтобы почувствовать, что мертвяк он и силы в нем нет ни капли. А как поймет княгиня, что не княжеский он сын, так и отпустит тебя. Будешь ходить в терем, наследника врачевать. Куда ты собралась бежать? В лес? С новорожденным?
Дорофейка увидел, чуть приоткрыв глаз, как хозяйка села на постель, залилась слезами, а бородач обнял ее за плечи и погладил отечески по коронованной золотыми косами голове.
— Бери ребенка и иди. Я тебя из ледяного склепа мертвого вытащил, помнишь? Из заклятья смертного вытянул. Хоть на сколько хочешь замков тебя запрет Агата — я тебя выведу и еще должен ост анусь навек за то, что руки мои ты мне вернула. Веришь?
Ханна горестно кивнула. Вынула из кроватки Мирогнева, стала пеленать, медленно, словно прощалась с ним.
Глава 85
Младенец сучил ножками, дрожа всем телом. Под глазами его залегли глубокие тени, глазки гноились, опухли. Ноготки на ножках и ручках посинели.
Агата спеленала внука и передала на руки кормилице, но Мирослав отвернулся от груди, не тронув даже капли молока, и вновь затрясся в судороге.
Не вытерпело сердце княгини. Зароились на перстеньке белые искорки, замелькали, хлынули с зеленого камня на бледную впалую грудь маленького князя. Мирослав задышал тише, ножки и ручки повисли плетками. Кормилица унесла его в опочивальню, а княгиня обессиленно опустилась на лавку.
— Матушка Агата, — с поклоном вошел Гжесь, держа в трясущейся руке письмо. — Беда у нас. Песчанку сожгли.
«То-то плакал Мирослав. Чувствовал», — подумала княгиня. Сказала:
— Кто?
Гжесь замялся в дверях, глядел так, словно надеялся, что сама княгиня поймет.
— Кто!? — прикрикнула она на старика.
— Говорят, «лисы» спалили. Бяломястовичи. Гербовые. — Советник, казалось, по слову выдавливал из себя вести, стояли они ему костью в горле.
— Врешь! Врут! — выкрикнула Агата отчаянно. — Якуба оклеветать решили, твари небовы. Дружина наша там недалече, так, Гжесь? Взяли кого?
Старик покачал головой.
— Были в Песчанке два твоих гербовых мага, госпожа, да только убили их. Проклятым металлом убили, лишив силы. Зарубили железными мечами для острастки других. Деревенских всех согнали в дом старосты да подожгли, а тех, что вылезти хотели, также мечу предали. Когда основная дружина прибыла, уж все ускакали. Одно пепелище и нашли.
— Почему только двое?
— Так граница-то длинная. В те деревни, что ближе к Скравеку и к Дальней Гати, послали по пятеро, в пограничные с мертвой землей Мировитовой, Бялым, уделом старого Бозидара и в те, что на берегу Черны, — по двое. Граница длинная, земли много, не хватает гербовых. Те, что на неполный герб, отказываются, а полного герба не так много у Черны на содержании. На свою силу надеялся князь Владислав.
— Да что ты вечно тычешь мне своим Владиславом, старик?! — закричала Агата зло. — Мирослав теперь твой князь! Неуж в этом забытом Землицей уделе нет мужиков, чтобы защитить нас?! Хотят нас с сыном рассорить! Хотят междоусобицы? Не выйдет!
