Одна сотая секунды - Иулсез Алди Клифф (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗
Простые, даже затасканные слова. Еще более пошлые, чем «я тебя люблю» и «ты мне нужен». Но приходит время, наступает момент, когда не остается иных слов, кроме этих, почти лишенных смысла. И тогда они звучат. Звучат иначе, наполняясь чем-то новым, жизненным, магическим, способным воскресить самый падший дух и унять любые колики.
Почему-то показалось, что их произнесла Рада.
Что она напишет мне? О чем думает сейчас? О том, что если придется, то встанут на пороге Безымянной Башни, той самой, где родится историческая веха, и будут до последнего сражаться против всех, против волков и вампиров, людей и королевской гвардии, против троллей и магов, против всех тех, кто будет требовать начала Переменного Собрания. И плевать, если придется выпустить все иглы в напирающую толпу, в женщин, детей и стариков. Или нет, дрогнет рука, опустится без сил со сжатым в кулаке «игольником», когда полоснет взглядом мальчуган, так похожий на старшего или младшего сына. Как неожиданно, тогда, в последней поездке, это прозвучало, легким светлым откровением. Как там ее балбесы, уже привыкшие к постоянному отсутствию пусть и приемной, но матери? Наверняка достали уже деда, готового послать всевозможные проклятья на голову своей беспутной дочери, мечущейся по миру, но не способной элементарно поиграть в солдатиков с сыновьями. Хотя какие солдатики? Выросли уже из этого возраста, особенно старший…
Поторопись, Карма.
«Поторопись» — шепчет в голове Юси, Рада, Ридик, Уэлл, Далим, Иннара, Эллис, — «Не опоздай».
«Не опоздай» — твердит разноголосица — «Не опоздай, ради Райган-Гули, успей, вернись, пока не стало слишком поздно. Уже на все плюнули, на всю безопасность, на всю осторожность. Это уже не играет никакой роли. Истекает время, Карма. Воздай этому миру должное, спаси его, невзирая на все прегрешения. Мы совершили слишком много ошибок, чтобы заслужить мирные времена, чтобы жить в мире друг с другом и самим миром. Но мы стараемся, мы пытаемся, неумело и постоянно оглядываясь на свою кровавую историю, труся и трясясь, совершая глупости и зачастую не понимая последствий своих деяний. Мы по-прежнему, как и тысячи лет назад, алчны и строптивы, агрессивны и бездумны, злы и сварливы, эгоистичны и жалки. Но мы стараемся, мы пытаемся примирить все наши различия, мы учимся сходиться и протягивать друг другу руки, мы пробуем любить, даже если знаем, что наша любовь кратковременна и обречена на разлуку только потому, что один вечен, а другой привык не заглядывать дальше, чем на сутки. Пусть будет так, пусть несовершенно и нелепо. Но, ради всего святого, не отступись, не усомнись в себе, в своем чутье. И пусть ты чужая, случайная, слабая и порой глупая, не поверни назад, не остановись там, где не нужно останавливаться».
Дойди.
Донеси.
Сохрани.
Глава 36
Скрылась площадь, заслонилась стенами древних домов. Повыше, пониже, а все же ползли они в гору, медленно, неохотно, совсем по-стариковски, сберегая силы и часто останавливаясь, Тянулись обгрызенные временем карнизы, бельмами провожали ослепшие окна, разевали беззубые рты дверные проемы, кряхтели иногда, не сдержавшись, истлевшими половицами. Красавцы и красавицы, щеголи и роскошные барышни в прошлом, безуспешно они пытались удержать на себе рассыпающиеся в прах каменные кружева и сохранить невозмутимую строгость скупых линий. Поздно, слишком поздно. Что-то есть в тебе, безымянный город, схожее с Роузветлом, можно еще уловить общие признаки. Но ты умер, ты перестал существовать, тогда как вьющийся, карабкающийся по холмам, играющий с перепадами высот Роузветл дышит, наслаждается морской свежестью, бурлит событиями, крутит жизнями, влюбляет в себя, торгуется, привередничает. И он ждет — молча, снисходительно, но ждет, как верная жена своего капитана. Пусть он не скажет, пусть даже ни малейшим движением не покажет, но все равно стеснительно, оглядываясь по сторонам, урвет момент, чтобы легонько намекнуть вскриком серой птицы, кружением зеленого листа, всплеском волны у пристани — возвращайся, я жду.
А ты, мертвый город, ты уже никого не ждешь. Ты, наоборот, избегаешь встреч, не понимаешь взглядов, укрываешься от речей. Ты слишком устал, чтобы принимать в себя бытие, ты больше не веришь в мирную жизнь. Ты остался в прошлом, тогда как Роузветл есть сейчас, в настоящем.
Мы оставляла позади улицу за улицей, переулок за переулком, не подпуская к себе усталость, почти не сбиваясь с шага. Время — лучший хищник из хищников, страшнейший монстр из монстров, оно искуснее всех чудовищ способно гнать вперед.
Впрочем, иногда с чудовищем можно договориться.
Со временем? Нет. Оно не бывает добрым, даже к тем, кто знает его лучше остальных, кто способен жестко схватить за загривок и прижать головой к земле, давая дополнительное преимущество бегущим.
Но им, если таковое есть, надо пользоваться.
И я не шла, почти летела, уже обгоняя Гарора и настигая заносчивую башню.
«…на нашем пути. Область унынья и слез — скалы с обеих сторон и оголенный утес, где распростерся дракон…»
«Почему именно это, Юси? Почему опять это стихотворение?»
«Ну… Хороша эта женщина в майском закате, шелковистые пряди волос в ветерке, и горенье желанья в цветах, в аромате, и далекая песня гребца на реке. Хороша эта дикая вольная воля; протянулась рука, прикоснулась рука, и сковала двоих — на мгновенье, не боле, — та минута любви, что продлится века».
«Лучше не читай стихи, не надо».
«Как скажешь. Могу частушки петь».
«Давай и без них обойдемся».
— Гарор, а ты стихи знаешь? — Вдруг спросила и устыдилась нелепости своего вопроса.
— Знаю, — отозвался тот. — Захочешь — расскажу. Но не сейчас.
Тоже верно, и так сил не осталось, из топлива лишь энтузиазм остался, двигателем гонит обороты воля.
Отступили за спину те, что были выносливее, потянулись другие строения — захиревшие, совсем почти слившиеся с невозмутимой и не торопливой природой. Но и они недолго сопровождали странников, так спешащих к окраине. Что там делать, на этой окраине, где над морем травы вознеслась, несломленная в своей гордыне, башня, облицованная черным базальтом? Но нет, торопятся, спешат, упрямо преодолевают, сокращают расстояние, незаметно для себя то хмурясь, то выдвигая нижнюю челюсть, то жуя губами. Одна стирает небрежно пот со лба, сжимает сумку, что-то иногда скупо произносит вслух, словно забыв, что даже краткие слова сейчас непозволительная роскошь. Другой, будто отстранившись, тянется к опустевшей фляге, на полпути одергивает руку, собирает складками крутой загорелый лоб.
Расступилась рухлядь, отстранилась подальше от живой, но лишенной жизненных сил. Кто его знает, что за сущности такие, что за беды принесут. А ну их, в бездну, к башне. И какая разница, что последний маг сгинул без вести, не оставив ни завещания, ни праха. Пусть идут, пусть…
Раскинулось перед глазами поле травы, побежало волнами. Пусти сюда корабль, и корабль бы прошел гордой дивой, ни разу не усомнившись, что под килем надежные, верные воды. Пусти стаю рыб, и они, не почувствовав разницы, вплывут в душистые травы, как в родную стихию. Догоняли одна другую волны — зеленые, отдающие бирюзой и шафрановые, окаймленные золотом, вечные и неумолимые.
Я вошла, ступила в море, разбила надвое движение, оставляя позади себя мелкий штрих пути.
— Вот оно, начало финала…
«Что?»
— Что?
— Песня… из старого мира. Там строки: «Кто мог знать, что началом финала станет вечный одиннадцатый…». Посмотри в моей… — Я спешно замолчала, осознав, что чуть не брякнула лишнего, потом едва не рассмеялась сбою переводчика, не сумевшего дать достойное название ноябрю.
— Здесь и не такое встретишь, — хмыкнул спутник.
«Ты так поверила, что достигаешь конца пути… почему ты всегда так веришь — неистово, будто не веришь, а знаешь?»
«Потому что я оказываюсь правой. Потому что я слишком привыкла к тому, что даже если я не права, то мир исправляется, не я, сам мир и делает так, что я оказываюсь права».
