Чары колдуньи - Дворецкая Елизавета Алексеевна (е книги txt) 📗
— Перстенек ты мой золотой! — Белотур обнял ее, и ей вдруг показалось, что она вернулась в то лето четыре года назад. — Знал ведь я, что тебя на руках надо носить и никому не давать. Уж больно хороша ты, а злыдни разные счастью твоему завидуют!
От радости Дивляна не могла сдержать слез и оторваться от него — так и шла до самых дверей гридницы, у всех на глазах обнимая его сильную руку и припадая лбом к плечу. Люди смотрят — ну и пусть смотрят, ведь Белотур как-никак теперь единственный ее родич в полянской земле.
Переговоры проходили в присутствии старшей дружины всех четырех племен и русинов Одда, так что почтенные мужи и прославленные воины сидели чуть не друг на друге, — старая Дирова гридница оказалась для такого собрания мала и трещала по швам. Не желая войны еще и с радимичами, Одд согласился выплатить выкуп за смерть Аскольда, но лишнего серебра у него сейчас не было, поэтому он предложил взамен радимичским гостям торговать в Киеве беспошлинно в течение трех лет, а также присоединиться к его дружине в походах за Греческое море — торговых и военных. Радимичи остались донельзя довольны: они получали и честь, и выгоду, разделенную на всех желающих. Но самому Белотуру этого было мало, и он решительно отказывался бить по рукам, пока не будет решена судьба Аскольдовой вдовы, причем так, чтобы ее саму это устроило.
С самого начала Белотур и Вольга смотрели друг на друга волками. Вольга видел в Белотуре первого разрушителя своего счастья: не притащись тот памятным летом в Ладогу сватать невесту для Аскольда, ничего бы этого не было! И втемяшилось же ему просить дочь Домагостя — от Киева до Ладоги других девиц не нашел! А Белотур вполне справедливо видел в плесковском князе соучастника убийства брата, а то, что Вольга пришел не за богатствами и землями Аскольда, а за его женой, только усугубляло его вину в глазах Белотура. Он и сам был по-прежнему неравнодушен к вдове брата и хотя старался не давать воли этим чувствам, глухой ревности подавить не мог.
Если Одд в это мгновение не проклял час, когда его свояченица родилась на свет, значит, в душе он был гораздо добрее, чем иногда выглядел. Перед ним сидели двое враждебно настроенных по отношению к нему вождей — плесковский князь и радимичский воевода — и хотели противоположных вещей. Но, к его удивлению, Вольга поддался на уговоры довольно быстро. Его обида и досада ничуть не прошли, но в глубине души он уже устыдился того, что пошел у них на поводу и обидел женщину. И кого — Дивляну! Ту, что много лет была для него солнцем в небе. Ту, что появилась в отблесках пламени над частоколом Коростеня, тянула к нему руки и звала на помощь! Его по-прежнему терзали боль и гнев из-за ее предательства, но он не был бы тем человеком, которого Дивляна когда-то полюбила, если бы не сумел понять и ее правоту: да, у нее имелись причины на него обижаться! Она за эти годы стала взрослой женщиной, а он остался глупым, пылким отроком — неудивительно, что теперь бывшая возлюбленная отвергла его.
Смириться с тем, что Дивляна станет женой кого-то другого, он по-прежнему не мог, но согласился на то, что Аскольдова вдова с детьми вернется к родичам в Ладогу, и отказался от права распоряжаться их судьбой. В обмен Белотур пообещал Одду помочь в сватовстве к Ведице. Хоть по крови ему, в отличие от Аскольда, та и не была родней, но выросла, привыкнув считать и его тоже за старшего брата, поэтому слово Белотура много значило в этом деле.
Однако прежде всего он стремился устроить дела Дивляны. На следующий день все нарочитые мужи собрались в святилище на Горе, где принесли совместные жертвы и перед священным камнем подтвердили свои договоренности. Вдова Аскольда с детьми передавалась его единственному родичу, воеводе Белотуру, с тем чтобы он отвез ее в Ладогу к родителям. Имущество, равное по стоимости своему приданому, она увозила с собой, равно как и принадлежавшую лично ей челядь. И от ее имени и имени детей Аскольда Белотур отказывался от всех дальнейших прав на власть в полянской земле.
Дивляна не ходила в святилище и в это самое время сидела среди разложенных пожитков, то складывая сорочки, то снова разворачивая, сама не замечая, что делает. Все пропало. Ее дети лишились всех наследственных прав. Зато все они трое сохранили свободу и обрели безопасность — по сравнению с тем, что было раньше, это уже можно было считать счастьем.
Вольга со своим войском покинул Киев первым — через день после жертвенного пира. Дивляна, наряду с прочими, вышла проститься с ним во двор — они лишь молча, с непроницаемыми лицами поклонились друг другу. Глядя на них, никто не мог бы подумать, что отношения этого мужчины и этой молодой женщины определили судьбу их обоих: и Вольгин поход на край света, и вдовство Дивляны, и крушение самых дорогих надежд — и в юности, и теперь. Каждый по-своему, они разбили жизнь друг другу, а ведь когда-то и он, и она, не задумываясь, отдали бы ради другого собственную жизнь. Теперь же оба хотели как можно скорее расстаться — томимые чувством горечи, обиды, вины… Может быть, по отдельности им еще как-то удастся наладить жизнь — но оба знали, что понесенные потери никогда уже не возместить, эти раны на сердце не залечить, прорехи судьбы не залатать. И Вольга ушел — Дивляна поскорее отвернулась, торопя расставание. Она не плакала — на сердце лежал тяжелый камень, придавивший источник слез.
Шли последние дни месяца вересеня, когда и сама Дивляна наконец собралась в дорогу. Было еще тепло, солнце сияло по-летнему, и земля, далеко видная с высоты Горы, лежала такая прекрасная между ярко-синим небом и почти таким же, как небо, широким и синим Днепром. Все еще зеленело, и лишь в бору и рощах кое-где золотились березы. Сам Одд отправился провожать бывшую киевскую княгиню до лодьи. Ее лари и короба унесли еще на первой заре, теперь она вела за руку Предславу, Снегуля несла Некшиню, а сзади волокла своих двух детей и короб с пожитками кормилица Вильша, которую Дивляна брала с собой. Тут же шла и Елинь Святославна, беспрестанно плачущая, — она никак не могла принять мысль о вечном расставании с бывшей невесткой, которую любила, как дочь, и с внучкой, которой предстояло вырасти вдали от нее.
— Я прошу тебя передать родичам и твоей сестре Йармиль, что не смогу вернуться в Альдейгью этой осенью, чтобы справить нашу свадьбу, как было назначено, — говорил по дороге Одд, бережно придерживая свояченицу за локоть на крутой ухабистой тропе. — Ты, я уверен, сумеешь рассказать им обо всем, что здесь случилось, и ответить на все их вопросы. И скажи, что следующей весной я непременно жду Йармиль с нашим сыном сюда, в Кенугард, и обещаю принять ее как мою любимую жену и королеву этой земли.
— Но ее же не отпустят ладожане! — Дивляна в удивлении оглянулась. — Ты ведь знаешь…
— Отпустят, — кивнул со спокойной уверенностью Одд. — Твой отец сам передал мне ее руку в присутствии всех родичей и хёвдингов Альдейгьи. Теперь она моя, и никто не может помешать жене следовать за мужем, где бы он ни был. Но я не думаю, будто кто-то станет ее удерживать. Как здешним людям нужны северные меха, так вашим соплеменникам нужен выход на греческие и восточные торги. Они убедились, как это выгодно, и не станут ссориться со мной, раз уж эти торги теперь в моих руках. Да и что изменилось? Несколько лет назад они с большой охотой отдали дочь в жены конунгу Кенугарда. И теперь их дочь поедет в Кенугард, чтобы стать женой его правителя. Они сами этого хотели, и все будет, как раньше. С той разницей, что я собираюсь извлечь из обладания этим городом гораздо больше выгод, чем это делал Аскольд.
— Да нет же! Разница есть, разница между мной и Яромилой! Она — старшая дочь старшего рода, она — Дева Альдога, хоть и бывшая, но благословение богов нашей земли навек в ней заключено, и новые Девы Альдоги будут из числа ее старшей дочери, потом старшей внучки… Она не может жить нигде, кроме своей земли! Она сама никуда из Ладоги не поедет. Я думала, она объясняла тебе.
