Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
— И как, справляется?
— Непривычно ему, но видно — старается. Ничего, сладим кузнеца.
Однорукий князь поёрзал, помолчал. Что-то разговор не клеится.
— Как Улька, Милана?
Бесник скривился, тяжко вздохнул. Вошла давешняя девка с фарфаровым кувшином и пивными кружками на подносе, поставила. Бесник махнул ей, дождался, пока уйдёт. Медленно налил тёмного пива, отхлебнул.
— Милка родила. Улька двоих кормит. Такие дела.
Дверь снова открылась, девки принесли глубокие тарелки с мясом, мочёными яблоками, кислой капустой. Ушли, Бесник велел Ершу есть, сам неспешно рассказывал последние вести. Как Милка старела, Ёрш сам видел, а вот, что на утро после родов она снова молодой стала, удивился.
— Только волосы седые, — вздохнув, закончил Бесник. — Словно лён белёный.
Помолчали. Повздыхали. Ёрш покивал, ни о чём не думая, снова вздохнул:
— Понятно. Назвала хоть?
— Миродаром. Над прадедом, что ли посмеяться решила?
— Постой! Как это — Улада — кормит, — запоздало сообразил походный князь. — У неё же, ну…
— Пошло молоко, — махнул рукой Бесник. — Наутро после Милкиных родов. Как пропало, так и пошло. Вторак удивляется: ничего, говорит, не понимаю.
— А я-то не сообразил, — засмеялся Ёрш. — Девка говорит: «Улька детей кормит». Я подумал — девчат своих, пригретых.
— С теми — проще всего: друг за дружкой смотрят.
В палату вбежал Вторак. На этот раз Ёрш успел подняться, выскочить из-за лавки, пойти навстречу. Обнялись, расхлопались по спинам.
— Давай, рассказывай! — Вторак налил себе, словно забыл, что гостя сначала надо накормить.
Впрочем, первый голод Ёрш уже утолил, начал неспешно рассказывать о походе к Змеевой Горе, драке со змеёнышами, убийстве Крылака. Принесли обед, беседа шла уже под запечёного в меду поросёнка, любимое блюдо Миланы. Незаметно появилась Улада, тихая, словно мышка. Понял, только когда спросила о здоровье Мечислава. Змеево серебро её не заинтересовало, разве только в смысле, когда караван придёт.
— Сегодня вечером. И хинаец обозом, мы навстречу поедем.
— А Мечислав?
— Надо сначала с делами разобраться. Я вообще-то за Втораком. Отпустите?
— Когда?
— Хорошо бы сегодня. Я вообще, одна нога здесь, другая там. Мечислав гонцом определил. — Ёрш хмыкнул, посмотрел в серые глаза княгини. — Ну, ты его знаешь.
Улада словно не поняла шутки:
— Не сердись. Это он от доверия.
— Да я не сержусь… так как с Втораком?
— Пусть езжает. У нас всё в порядке.
— Караван примете?
— Примем, не переживай. Хинайцы как раз мост достраивают, надо будет расплатиться.
Перешли к разговору о делах городских, мелочах, устройстве кузницы для Бесника. Разговор вроде и вежливый, да что-то всё не клеился толком. Ёрш почувствовал, что в доме не всё слава богам, как-то, будто воздух тяжёлый. Потихоньку начал сворачивать беседу, готовиться к отъезду.
Вторак поднялся к себе — собрать котомку, Бесник вызвался проводить до конюшни, Улада попрощалась и так же, мышкой, пропала. Выходя на улицу, Ёрш ухмыльнулся — прибрал-таки парнишка во дворе: ни следа от сугроба у ворот не осталось. Свободные люди о долге не забывают.
Глава третья
Гать, твою мать.
Левой-правой, левой-правой.
Гать.
Твою.
Мать.
Три недели в болоте, по-колено в вонючей воде, доверчивые лягушки на завтрак, серость пасмурного неба, хмурое одиночество скинули со Змея налёт городской жизни надёжнее ножа в руках хозяйки, очищающей рыбу от чешуи. Уже забылись и цель, к которой шёл и причина, движущая к этой цели. Ещё остались в голове прежние мысли: гать — люди, коих положено избегать. Кем и зачем положено — забылось. Каких именно людей — тоже. Цель промежуточная превратилась в самоцель, вытеснила остальные мысли за ненадобностью. И лишь в дальнем уголке сознания пищала маленькая мышка: сюда шли, дошли. Теперь — на запад, в леса. К селеньям, где не успел ещё поставить Змееву Башню, построить склады, начать торговлю.
Много ли ему осталось жить в человечьем обличьи? Если считать, что сейчас Гром чуть старше шести с половиной тысяч лет, осталось немногим больше трёх тысяч. Около десяти лет, не более. Если не высовываться, завести пасеку на хуторе, жить отшельником, иногда врачевать за хлеб — не так уж и много, всё истратится, моргнуть не успеешь. Главное — тихо, без чудес. Поселился старик на отшибе, пусть его. Мало ли в Полесье беглых?
Вон сколько.
Утреннее солнце золотило снег на деревьях, облагораживало серые лужи и коричневые проталины, и, словно перст указующий, сверкало на стали клинков и наконечниках стрел. Троих с луками Гром приметил слева от гати, на деревьях. Четверых, с мечами — справа, за кочкой. Эти, скорее всего, выскочат, если стрелки промажут. Боги, как всё это надоело, а? Сколько же вас грушами висело вдоль Змеевых трактов в назидание тем, кто осмеливался грабить караваны? Помнится, змеёныши везли с собой специальную телегу, наполовину гружёную едой, наполовину — вервием. Даже цены на лён тогда подскочили.
Чуткое ухо уловило скрип натягиваемого лука, второго, третьего. Надо же — опытные, человек бы не расслышал. Только непонятно, зачем им это? Видно же — без скарба, даже мешка с собой нет. Или надеются на зашитое в одежде? Или просто для развлечения?
Дурачьё.
Змееву броню пробьёт лишь самострел.
Знакомый щелчок пружины вывел из задумчивости и невольной жалости к разбойникам. Крылья распахнулись, Гром подпрыгнул локтей на тридцать, направил полёт к ближайшему лучнику, заодно нашёл арбалетчика, проследил, куда воткнулся болт, оценил меткость стрелка. Не будь Гром Змеем — лежать ему сейчас на окровавленной гати.
Левый клинок отрубил голову лучнику, правый подсёк верхушку дерева. Ноги с силой оттолкнулись от настила, бросили тело к тому стрелку, что оказался за спиной. О том, который слева Гром не думал: верхушка падает правильно — зашибёт, или скинет с дерева. Ноги упёрлись в мягкое, когти зацепили, дёрнули. Третий лучник полетел на арбалетчика, ещё не успевшего оторвать приклад от плеча.
Никаких свидетелей, стучало в голове, никто не должен сбежать. Змей снова приземлился на тракт, взмахнул крыльями, подпрыгнул. Нашёл четверых, что опомнились и с криками начали разбегаться. Ну, уж нет. Поздно поумнели, братцы. Настиг ближайшего, схватил. Деревья мешают, но с его скоростью никому из людей не тягаться. Лишь всхлипы и бульканье из разорваных глоток. Не забыть добить раненых: лучника с арбалетчиком.
Сложил трупы на кочку подальше от тракта, осмотрел. Восемь дурней: чего с него брать, неужели не видно? Трясина им домом.
Оружие дряное, доспехов нет вовсе, одежда — нищему на смех. Всей прибыли — арбалет, десяток наконечников, два болта, четыре ножа, меч, пика, да медный оберег на верёвочке. Уже и забыл, как опасно бродить вне Змеевых дорог. Если так дальше дело пойдёт, не успеет Гром добраться до ближайшего селения — падёт под тяжестью трофеев.
Обошлось: гать перешла в лесную дорогу, супротив ожиданий, разбойников больше не встретилось.
Дым учуял за несколько вёрст, но переночевать решил в лесу, не решаясь выходить к селению в сумерках.
На рассвете ещё раз осмотрел трофеи. Один ремень с ножнами попроще, да ножом получше, решил оставить себе, чтобы не выделяться от местного люда. Вышел из леса, на звук определил кузню. Бедная, как все сельские, много не выручить. Хмурый кузнец осмотрел скарб, покачал головой, купил дёшево, зато пообещал, что в трактире бесплатно накормят, даже отрядил от мехов сына — проводить. Улыбался, бормотал вполголоса. Откуда ему, человеку, знать, что ухо Змея услышит каждое слово.
— Поутру из леса с полным мешком оружия, что отдал за бесценок, — слышалось за спиной. — Или дурак, или — герой. Побольше бы нам таких стариков.
Надо быть осторожнее, подумал Гром, глядя на затылок мальчишки, вприпрыжку бегущего к трактиру. На таких мелочах запросто к стенке прижмут. Заодно пожалел, что последнее время мало говорил с простым людом, считая его глиной, инструментом. Всё больше общался с князьями, отдавая переговоры с чернью на откуп змеёнышам.
