Обратная сторона вечности - Угрюмова Виктория (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗
Во всей его фигуре видна обреченность.
Каэ смотрит ему вслед, ломая пальцы и кусая губы, но молчит. Она не считает себя вправе остановить его.
На пороге император на минуту замирает, не оборачиваясь. Но она не говорит ни слова, и он распахивает дверь…
Свирель бесшумно падает на толстый ковер.
Поздно ночью в правом крыле дворца нежно зазвучала свирель. И Зу-Л-Карнайн не поверил своим ушам. Ему показалось, будто инструмент просил его о чем-то, звал… Он рывком распахнул дверь.
Под самой дверью, на полу, скрестив ноги, играла тоскливую песню Каэ обычная юная женщина с распущенными волосами.
— Это правда? — спрашивает он и сам слышит, что его голос как-то странно звучит.
— Да, хоть этого и не должно было быть.
Как объяснить ему, что это тоже любовь?
Как рассказать, что больше никогда и ничего не будет? Что эта ночь станет единственной и неповторимой, но что все счастье, отмеренное человеку в одной жизни, будет ему дано. Она не умеет притворяться. Ведь даже заклинания не действуют в ее присутствии. Это будет истинная любовь, истинная нежность. Все настоящее — какого не бывает у иных от рождения и до самой смерти. То, о, чем мечтают, о чем слагают песни и легенды. Женщина Каэтана любит мужчину Зу-Л-Карнайна.
Император, только не спрашивай, кого любит бессмертная богиня.
Бессмертие страшно тем, что на твоих глазах уходят в никуда любимые. А ты остаешься и ждешь. Конца нет и не может быть. И ты снова ждешь любви.
Он переносит ее через порог и бережно опускает на свою постель. Затем останавливается, не зная, как быть дальше, боясь спугнуть ее неловким движением.
Она тянется к нему так, как будто между ними пролегли тысячелетия и неизмеримые пространства, — в каком-то смысле это и есть единственная правда. Тонкими пальцами она нащупывает застежки на его нехитром наряде. Аита по-прежнему не любит вычурных одежд. Под ее руками один за другим сползают бессмысленные ненужные этой ночью покровы, мягкими губами она прикасается к его лицу — нежно и осторожно, как бабочка, собирающая бесценную влагу с лепестков цветка
И под ее поцелуями, такими долгожданными и желанными, немыслимыми и невозможными — потому что этого не могло случиться, — Зу чувствует себя этим хрупким цветком; он ощущает себя источником, к которому стремится в зной усталый человек, одержимый жаждой; он чувствует себя изменчивой и гибкой волной, по которой скользит теплый и легкий солнечный луч.
Ее губы опускаются все ниже и ниже, и император — могучий и несокрушимый, грозный и несломимый Лев Пустыни — впервые понимает, что его тело может быть для кого-то особой драгоценностью. Это все равно что попасть под буйный весенний ливень — ласки и прикосновения касаются тела искрящимися каплями, живыми бриллиантами и скатываются от шеи к ногам.
Это вовсе не похоже на те любовные бои, о которых так любят повествовать его солдаты. Он всегда внимательно слушал их, жадно впитывая подробности. Он знал, что женщине нужно заламывать руки, сильно и нежно, искать ее губы и приоткрывать их своими. Он знал, что поцелуй должен быть горячей прелюдией к более изощренным ласкам. А потом женщин, судя по рассказам, валят на спину и завоевывают их, как непокорную страну. Император вполне понимал, что происходило с его воинами, — это очень напоминало ему войну, в которой он был непревзойденным стратегом.
Покорные женщины тагар и шипящие, как кошки, спутницы саракоев, томные красавицы Курмы и Фарры и капризные кокетки Аллаэллы и Мерроэ — все это было ему доступно и соизмеримо с теми описаниями любви, которых он немало наслушался. После того как он увидел Каэ в своем шатре у стен ал-Ахкафа, ему не хотелось торопиться с личным опытом.
И вот все летит вверх тормашками. Аита растерян и счастлив безмерно, потому что то, что было известно всем и описывалось до изумления одинаковыми и похожими словами (он ведь был уверен, что только так и нужно!), оказалось совершенно иным, когда коснулось Его и Ее.
Император застонал. Он был уже не в силах сдерживать рвущийся из глубины крик истомы, торжества и восторга. Он понимал, что ему нужно что-то делать, но был не в состоянии пошевелиться, двинуться на огромном ложе. Каждый волосок на его теле, каждое родимое пятно и каждый ноготь оказались самостоятельными мирами, которые были наполнены помимо всего прочего особыми ощущениями. Распластанный, будто прикованный к плоскости, он извивался под ее ласками, чувствуя, что еще чуть-чуть, и он не вынесет сладкой этой муки.
И только в тот момент, когда терпеть сил не оставалось, все изменилось вокруг Зу-Л-Карнайна. Теперь он был грозным и бурным океаном, влекущим в свои дали хрупкий кораблик ее тела. Теперь он повелевал, а она подчинялась каждому его движению, каждому предугаданному желанию, тени шепота или взгляду, случайно пойманному в темноте. Все мечты, все тайны, которые обычно так и умирают вместе с человеком из-за того, что считаются неудобными, неприемлемыми или просто слишком фантастическими, все невозможные сплетения двух истосковавшихся душ, ставших этой ночью единым целым, испробовал император.
И это было как танец.
И это было как легенда о никогда не бывавшем.
И это было как проклятие, о чем еще не думал аита. Ибо после такой ночи других, менее прекрасных, быть просто не может. Потому что полученное им от возлюбленной было больше, чем просто счастье. Это была истина любви, и все другое могло теперь казаться только тем, чем и было на самом деле, — подделкой.
Но все это будет завтра. Все это будет потом, когда одинокая тень будет метаться по громадному своему дворцу, тщетно взывая к той, кого нет рядом. А сегодня — вихрь, шквал, прилив, затопивший всю Вселенную.
Нет на свете несчастнее того, кто познал истинное счастье, говорят мудрецы.
Наверное, они правы…
— Агатияр! Кто такие "легендарные любовники"?
— Это те, кто вовремя попался на глаза летописцу или, упаси бог, талантливому поэту.
— А почему — упаси бог?
— Да потому, мальчик мой, что он все осмыслит по-своему, прославит это осмысление на века, а потом следующее поколение, вместо того чтобы заниматься любовью, будет гадать, как это там у них было. А было так же точно, как и у них, если бы дурака не валяли, а больше интересовались собой…
Император откинулся на спинку кресла и счастливо улыбнулся.
— Ты ничего не замечаешь?
— Нет.
— Ничего-ничего?
— Я вижу, что ты счастлив, как не бывает, и меня беспокоит это твое состояние.
— Почему? — изумился Зу-Л-Карнайн.
— Потому что нужно думать об империи, о твоих подданных, о будущем. А ты ни о чем другом, кроме нее, думать не можешь. А что будет, когда она уедет?
Выражение блаженного счастья сменилось на лице аиты скорбной и застывшей маской молчаливого горя.
— Я вот об этом и говорю. Она еще здесь, еще не уехала, а ты даже помыслить спокойно не можешь о том, что вы расстанетесь. И расстанетесь навсегда.
— Я понимаю, — прошептал император.
— И что же мне прикажешь делать с твоим пониманием? На тебя смотреть невыносимо. Я бы поговорил с нашей девочкой, кабы не знал, что она ни в чем не виновата, — это ее беда, боль и жестокая мука…
— Я? — с ужасом спросил аита.
— Нет. То, что она частью человек, а частью — бессмертное и всемогущее существо. Причем она сама нe представляет всю степень своей силы. Я понимаю, что человек в ней любит тебя, но богиня никогда с тобой не останется и не будет тебе принадлежать. Мне жаль тебя, Зу. Мне искренне жаль ее. Но Истина никогда не существует для одного-единственного в мире человека. В ней нуждаются все, все будут рваться к ней. Этого ты не вынесешь.
— Я правда понимаю…
— А если понимаешь, то не мучай девочку. Ей хуже, чем тебе. У нее впереди вечность и сотни таких дураков, как ты.
— Агатияр!
— Что — Агатияр?! — огрызнулся старик. — Мне больно, понимаешь ты, больно! Больно смотреть на вас, больно знать, чем все это закончится. А помочь нельзя не для того она создана, чтобы помогать ей обрести тихое семейное счастье.
