Когда наступит вчера - Свержин Владимир Игоревич (читаем книги .txt) 📗
Через некоторое время среди них сыскался вождь, который решил дать своему народу хорошую жизнь прямо сейчас, в стране, предназначенной им Богом. Он собрал многих последователей, и они пошли за ним через пустыню, полные радужных надежд. Но там было жарко днем и холодно ночью, не хватало воды и пищи, поэтому люди начали роптать.
Тогда этот вождь пошел на хитрую уловку. Разбив лагерь у подножия горы, он скрылся от людских глаз и вернулся через две недели с парой небольших табличек. Он назвал дело рук своих скрижалями Завета. В них ясно значились требования, которые Господь якобы предъявлял к своему народу, обещая взамен все мыслимые блага. По словам вождя, эти таблички передал ему сам Господь на вершине горы, но я-то сразу увидел подвох.
Что и говорить, этот вождь был человек недюжинного ума и отваги, но всего лишь человек. В принесенных им заповедях все было правильно, и они действительно помогли странствующему народу преодолеть все трудности перехода, но… Это были людские заповеди. Он писал «не укради», как будто пред лицом Господа есть твое и мое. Писал «не убий», словно самая жизнь не есть приближение смерти.
Его заповеди были верны и полезны. Это были воззрения мудреца, воззрения правителя, верховного жреца, но никак не Бога. Вернее, там были две заповеди из четырех, которые были произнесены в последний день творения. Несомненно, это было высочайшее прозрение для человека, но далеко не вся истина.
Что уж теперь каяться! В тот час я промолчал, а значит, по доброй воле ступил на путь, приведший меня в затхлую яму.
– И что, вы действительно знаете эти заповеди? – завороженно спросил я, движимый скорее интересом, чем практическими соображениями.
– Конечно же! – прогромыхал Сфинкс. – Это был день, созданный для отдыха. Предвечный собрал нас у престола своего, в прекрасном саду, из которого с нежным журчанием вытекали четыре реки, и сказал во всеуслышание: «Вот вам четыре моих завета, и пусть они, как эти потоки, утолят жажду и напоят души ваши истиной». И птицы встретили слова Творца пением, от которого в горах расцветали белые эдельвейсы, и солнце остановилось в зените, заслушавшись.
Он сказал, в будущем вы познаете множество законов, и даже каноны самого творения станут вам подвластны. Но без этих четырех, все иные – лишь жухлая листва для ищущего тени, лишь убегающая грозовая туча для иссохших губ. Он говорил, а мы внимали ему, как надлежит внимать учителю преданным ученикам.
Вот его слова: «Возлюби себя, ибо в тебе есть Я, и ты совершеннейшее воплощение и частица Творца предвечного.
Возлюби ближнего своего, ибо он, как ты, и лишь в единении ваша сила.
Возлюби Творца, ибо все есть Он, и всякое творение ваше есть воздаяние могуществу Его.
Возлюби этот мир, ибо ты в нем творец и воля твоя хранит и преображает его».
Так говорил Он, и мы поклялись следовать Закону Вышнего. Много разного изменилось с тех пор. Любовь, могущество, забвение и это жалкое существование, виной которому я сам. Стоило мне не смолчать в тот день у подножия горы, где были явлены скрижали, – и все могло случиться по-другому. По сути, тот вождь не виноват. Он не мог придумать ничего иного. Он был частью своего народа и призван был дать этому народу Закон. Но Закон без души – это путь никуда – от страдания к страданию. Ведь среди законов, данных вождем, не было законов любви.
Но я промолчал. В конце концов этот народ перешел пустыню и отвоевал себе землю, где мог бы жить в спокойствии и радости. Но они хотели этого лишь на словах, а в душе у них жила потребность бороться друг с другом, чем они и занимались по самому малому поводу. В конце концов новое царство распалось.
Я ушел, и часть «избранного» народа пошла за мной.
Здесь мы когда-то основали столицу. Вначале все было хорошо. Они вновь обрели могущество и даже власть над окрестными народами, я счел их достойными высшей мудрости, полагал, что как дети вырастают из тугих пелен, так и мой народ, отрешившись от страха смерти и жажды борьбы, готов возрадоваться жизни. Я стал растолковывать людям четыре истинных заповеди.
Слух о моих речах дошел до Сар-уль-каана – царя и верховного жреца этих мест. Он всегда опасался, что я могу посягнуть на его никчемную власть. А уж все, что касалось Творца, и вовсе было под запретом. Никто не имел права даже имени его произносить вслух, как будто у него воистину есть имя. И вот, – Сфинкс тяжело вздохнул, отчего нас едва не выдуло на поверхность, – меня заманили в ловушку, где я нахожусь и по сей день. Уж и само имя того царства полузабыто, а я по-прежнему томлюсь, не видя белого света.
– Так, может, – предложил я, – помочь вам освободиться? Расковать ваши цепи?
– К чему? Что я буду делать в нынешнем мире? Да и вид… Мне даже помыслить страшно, как я сейчас могу выглядеть. К тому же я привык к темноте и одиночеству. У меня есть свои маленькие радости. Вот и сегодня, к примеру. Опять же с Хведоновых времен я хоть кому-то, да снова нужен! Пусть даже так, а все лучше, чем каменная туша в выжженной пустыне. Эх, что-то я заговорился! Коль уж вы пришли сюда, стало быть, кто-то из вас – наследник престола. Не ты ли? – Судя по шороху, голова Сфинкса повернулась к Финнэсту.
– Я! – оскорбился Вадюня.
– Да? – удивленно протянул свидетель первых дней. – Ты не Хведонова племени, ну да ладно. Ты – значит ты. Задавай свой вопрос!
– Э-э-э… – начал, конфузясь, исполняющий обязанности государя, точно нерадивый ученик перед строгим учителем. – А-а-а, это… – Он собрался с мыслями и с облегчением выпалил: – Когда здесь все уже, блин, наладится?!
Глава 28
Сказ о честном слове
Звук, который издало мудрое чудовище, должно быть, значился междометием в одном из не дошедших до нас древних языков. Нечто среднее между «ну-у-у», «да» и «гхм». Передать это созвучие не в человеческих силах, для этого нужно иметь принципиально иное строение легких и гортани.
– Разные вопросы мне тут задавали, но такой дурацкий – впервые! Ох, чую, ждет здешний люд великое царствование! – Сфинкс впал в задумчивость, подыскивая аргументированный ответ на детский вопросик исполняющего обязанности государя.
Памятуя о долгом веке хранителя древней мудрости и тайных знаний, можно было, к нашему ужасу, предположить, что задумчивость продлится много часов. Я представил себе, что все это время нам придется ожидать ответа на загадку в столь малоприятном месте, и слезы безысходной жалости к себе чуть было не выступили на глазах.
– Вадим! – Я с силой ухватил друга и притянул его к себе. – Ты что, не мог спросить его «Сколько будет дважды два – четыре?».
Однако мои сомнения в проницательности мудрейшего из мудрейших оказались безосновательными.
– Когда здесь все уже наладится?! – еще раз повторил он, растягивая слова, как опытный любовник удовольствие. – Когда наступит вчера.
Что ж, жаловаться не приходилось, ответ был достоин вопроса, и усомниться в его правильности не мог ни один из живущих.
– И че, типа все? – разочарованно протянул Злой Бодун, сраженный абсурдностью услышанного.
– А чего еще тебе надо? – с возмущением отозвался Сфинкс. – Хочешь – на десерт мне пойдешь!
– Нет уж, спасибо, – остановил я собравшегося возмутиться друга. – Нам уже домой пора.
– Не буду задерживать, – отозвался из темноты свидетель первых дней, теряя, кажется, всякий интерес к гостям.
Мы начали карабкаться к выходу, а вслед еще неслось курлыканье и гортанный клекот. Это было, вероятно, дружеское прощание с юным родственником и приглашение заходить на досуге, по-простому, не церемонясь.
Ванна, ванна и еще раз горячая ванна – вот что нужно было народу в нашем лице по окончании столь малоприятного, но узаконенного веками государственного ритуала. А уж затем – благовония, одеколон и радостная встреча, сопровождаемая объятиями и бурным восторгом по поводу чудесного исцеления Финнэста. Быть может, есть какой-то тайный философский смысл в ежегодном визите короля на свалку, это действо позволяет отрешиться от тщеславного фанфаронства и подумать о начале и конце пути. Но окажись рядом с нами какой-нибудь предприимчивый мурлюкский лабазник, и к завтрашнему утру здесь, точно по мановению волшебной палочки, уже красовалась бы лечебница, окончательно и бесповоротно исцеляющая от Макрасовой зависимости. И уж конечно, ушлые субурбанцы нашли бы, где приделать крантики к этой денежной трубе. Но все это оставалось лишь досужими размышлениями: в Харитиеве не в диковину было великолепию жить среди отбросов, и, чтобы заметить это, следовало приехать издалека.
