Снежный король - Котова Ирина Владимировна (книга жизни TXT) 📗
Я от испуга уже отошла, слушая товарища по несчастью, и так жалко мне его стало! С именем не повезло, так еще и лягушкой сделали!
— А за что же Мерлин вас заколдовал, добрый сэр? — проквакала я.
— Да за пустяк, — он лапкой махнул расстроенно. — Стихи я плету торжественные, на пирах читаю. Вот и про колдуна сочинил, прочитал — а он рукой махнул, и сказал, что буду я теперь за оскорбление у него рядом с замком полгода лягушкой жить. И король похмыкал, но согласился, что право имеет.
— А что за стихи-то? — поинтересовалась я жалостливо.
Сэр лягух на лапках задних приподнялся, переднюю вперед протянул и проквакал:
Закончил сэр Гавейн надрывно, и еще долго последняя рулада гуляла эхом над холмами и замком.
— Неужели за такие стихи обозлился? — удивилась я.
— Ну, — смущенно признался лягух, — я еще пошутил, что ему девок зачаровывать приходится, иначе бы ни одна его поцеловать не решилась, а предпочла бы лягушкою стать.
— За такое и у нас по морде можно схлопотать, — заметила я. — Обидно ведь. А повежливее как-то, поделикатнее шутить можно?
— Я — поэт! — квакнул лягух. — Я не могу фальшивить! Если кто за правду обижается, то я всегда готов на дуэли отстоять право писать и говорить, что душа велит! Но на дуэли, а не лягушкой в болоте! Теперь влачу я жалкое существование. Стихи мои только местным квакшам читаю, питаюсь мухами и комарами. Три месяца еще мне здесь пузыри пускать!
Как упомянул сэр Гавейн мух и комаров, так у меня в животе-то от голода и забурчало, и я облизнулась — показались мне они милее хлеба и меда. Испугалась я — дня тут не провела, а уже ожабиваюсь! Нет, нужно быстро в замок возвращаться! Но сначала поесть.
— Скажите мне, добрый сэр, — проговорила я мило и глаза опустила свои вытаращенные. — А нет ли тут чего-то кроме насекомых съедобного? Чего-нибудь не жужжащего?
— Я вас понимаю, леди, — квакнул он галантно, — сам дня три голодал, пока уже нестерпимо не стало, прежде чем начал мух ловить. Есть тут неподалеку у озера полянка с черникой, целый день она на солнышке. Поплыли туда, угощу вас ужином.
Ягод на поляне, куда мы выбрались, оказалось видимо-невидимо! И все крупные, солнцем прогретые, даже хмельные немного, подбродившие. Я их наелась, и так весело мне стало!
Поплыли мы обратно на берег рва к стене замка. Усадил меня сэр Гавейн на лист кувшинки, а сам давай стихи читать!
Я зеваю, глаза таращу и слушаю. В башне Мерлина свет горит, на костяной стене дозор ходит — духи светящиеся и люди-вороны темные. А мне сыто, хорошо, голова немного от хмельных ягод кружится. Вдруг гляжу — собралось вокруг лягушек видимо-невидимо, и все, замерев дыхание, поэта слушают, а как заканчивает он читать — по воде лапками бьют, вроде как хлопают так, и кричат «Преква-красно! Великва-колепно! Непоква-дражаемо!»
— Я их научил, — гордо мне сэр поэт сказал. — Культура каждой твари нужна!
Послушала я стихи, послушала. Подняла хмельную голову к башне — а там темно, окна не горят! Это значит, пока я тут мокну, квакаю, от культуры страдаю, Мерлин спокойно спать пошел?
И совесть его не мучает? Ну, погоди! Раз она не мучает, я помучаю!
И, улучив паузу в стихах, квакнула громко, чуть запинаясь — раньше-то я вина никогда не пила, а ягоды как вино подействовали:
— Сэр Гавейн, может, вы отдохнете? А то нам столько культуры не вынести за раз. А мы с друзьями нашими, — и я обвела лапкой тысячи зеленых поклонников поэта, — песни попоем. Я, — добавила льстиво для лягух, — когда сюда шла, слышала, так красиво вы пели, душевно, а громко-то как! А еще громче сможете? И дольше? На всю ночь, например?
— Ну, можно, — неуверенно сказал сэр Гавейн. Но лягушки уже заволновались, заквакали.
— Да, мы можем!
— Ква-красиво поем!
— Громкоква!
— Давай песню, за-пе-квай!
И раздалось над рвом оглушительное верещание тысяч лягух. Гляжу, и сэр Гавейн голову задрал, заорал, да и я руладу многоголосую подхватила. Когда еще с жабами попою?
Засуетились за стеной, забегали по стене, факелами освещая. Камни в нас начали швырять, духи с завыванием сверху носиться, ругаться кто-то стал из воронов.
— Не сдавайтесь, братья и сестры мои! — патетически проквакал поэт. — Не запугать нас им! Все на тот берег!
Забулькало во рву, вскипела вода от тысяч пупырчатых, выбрались мы на другой берег и громче прежнего песню завели — так громко, что аж трава по холмам полегла. Я то пою, то хохочу — со стены на нас ругаются, духи воют, а нам хоть бы хны! Вот тебе, Мерлин, попробуй-то под хор наш перепончатый заснуть!
Вдруг светло стало на стене. Появился на ней колдун, себе дорогу посохом освещая. Волосы рыжие распущены, лохматый, сонный, в одних подштанниках полотняных. Я аж залюбовалась, но петь не забыла.
— Марья! — крикнул со стены со смехом. — Выходи, поговорим! А ну всем молчать! — и посохом полыхнул.
Лягушки попритихли, духи на место вернулись, замолчав.
— Не буду я с тобой говорить, — в ответ я проквакала гордо. — Ты все угрозами, а со мной лаской нужно. Иди спи в постель теплую, сухую, после ужина сытного… а мы тут еще попоем!
Лягухи захохотали, ногами задрыгали.
— Обиделась, что ли? — Мерлин с усмешкой говорит. — Это хорошо, что обиделась. Ничего бы с тобой не случилось. Я тебя завтра, обиженную, расколдовать хотел и домой отправить, но могу и сейчас изо рва достать, если пообещаешь больше не возвращаться.
— А зачем меня изо рва доставать? — я ему отвечаю. — У меня тут друзья новые, культурные, хоть и не рыжие, а зеленые. Сэр Гавейн опять-таки, не в пример тебе, обходительный, стихи читает красивые, прекрасной дамой называет… мух жирных обещал ловить.
— Сэр Гавейн, значит, — сощурился рыжий. — За него замуж пойдешь?
— Э-э-э, — тревожно простонал сэр Гавейн.
— Пойду-то я за тебя, — рассудительно ответила я колдуну. — Куда ты от меня денешься? Но прежде душу вымотаю и извиняться заставлю. И ревновать, конечно же!
— Какая женщина! — воодушевился поэт. — Я, конечно, не предлагал, но если для дела нужно и от брака с злодеем этим вас спасти, я с радостью!
— Сейчас еще на год срок продлю, — сверкнул в его сторону глазами Мерлин, и тот в ужасе лапками рот зажал и за кочку спрятался. А колдун уже на меня смотрит, и то хмурится, то улыбается.
— Иди сюда, зеленая, — говорит мне с угрозой. — Пока ты еще что-нибудь не натворила.
— Чтобы ты меня выгнал снова? — спрашиваю, лапки на груди переплетя. — Или в червяка какого-нибудь превратил? Тогда мне и лягушкою неплохо!
Он волосы свои рыжие устало потер.
— Да что же ты хочешь от меня? — спрашивает.
— Женись на мне, — квакаю ему. — Получишь древо эльфийское, зелье сваришь — и уеду я к батюшке, не буду тебе мешать!
— Да как ты не понимаешь, — говорит, — что обманом его не получить. Если схитрим, просто не дастся мне ветка. Нужно будет мне тебе настоящим мужем стать, долг супружеский исполнить.
— Так ты долга супружеского боишься? — догадалась я сочувственно, а сама при мысли, что постель с ним брачную делить придется, чуть от смущения под воду не нырнула. — Ну, потерпишь, зубы стиснешь и исполнишь, не переломишься, свет мой ясный. Все могут, и ты сможешь. На крайний случай зелье себе какое сваришь. Супружескодолговое. Если без него не осилишь.
Лягушки опять хохочут, слышу, и на стене вороны от смеха хекают, призраки мерцают, ровно луна за облаками.
— Ох, Марья, Марья, — покачал Мерлин головой с усмешкой. — Не дразни. А то покажу, что я осилить могу и как.
Я уже и сама язык прикусила, а то от взгляда его на моей лягушачьей коже в десять раз больше пупырышек стало. Точнее, прикусила бы, если б было чем.
