Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Их Аврелий Яковлевич еще на рассвете переложил в картонную коробку из-под фирменных Гданьских колбасок, запахом которых кости и пропитались. Сейчас же он брал в руки каждую, аккуратно очищал кисточкой от сухой земли и былинок, и укладывал на пол.
— Сейчас, моя славная, поговорим… заждалась, небось, замучилась… а потом я тебя в храм снесу, пущай благословят… — он беседовал с костями тихим голосом, в котором прорезались нежные мурлычущие ноты. И следовало сказать, что к покойникам в большинстве своем Аврелий Яковлевич относился с немалым уважением. — Платье тебе купим белое, с лентами… чтоб как у невесты… ты ж невестушка и есть… вот отпоют жрецы, и отправишься к матушке-Иржене, а она тебе новое тело спрядет, краше прежнего… и судьбу новую положит, счастливую…
Последним место на полу занял череп, и остатки волос Аврелий Яковлевич бережно расчесал собственным гребнем.
— Вот так, моя хорошая… знать бы имя твое, оно бы легче…
Ведьмак встал и, подняв бубен, хороший бубен, сделанный из шкуры белого оленя, расписанный собственной Аврелия Яковлевича кровью и ею же заклятый, ударил.
Гулкий звук.
Глухой.
Пронесся он по гостинице, распугав воронье на крыше, и вздрогнула кухарка, аккурат раздумывавшая о том, как бы половчей вынести кус корейки… и горничная выронила свежевыстиранное белье, но подняла, поняв, что прегрешение это осталось незамеченным. Коридорный выпал из сна, спеша сбежать от кошмара… заволновались псы панны Вельской, давней постоялицы, зашлись судорожным лаем…
Аврелий Яковлевич бубен гладил, касаясь то подушечками пальцев, нежно, трепетно даже, то костяшками белыми, покрытыми кракелюром старых трещин. И бубен гудел, пел, выплетая дорогу меж двумя мирами. Кривились резные младенчики, разевали рты, не имея сил закричать от ужаса. Дрожали портьеры, а символы на полу наливались силой, разъедая дерево.
Полыхнуло пламя.
И открылась дорога меж мирами.
— Где я? — тень остановилась на пороге.
— В мире живых, деточка, — Аврелий Яковлевич смахнул испарину.
— Я не живая.
— Нет.
— Тогда зачем?
Она была молода, лет пятнадцати с виду, а может и того меньше и красива той особой хрупкой красотой, которая возможна лишь в юности.
— Спросить тебя хочу.
— Спрашивай, — согласилась дева, двигаясь по кругу, тонкие пальцы ее касались незримой стены, заставляя ту прогибаться. И мелькнула недобрая мыслишка, что призрак силен.
— Как твое имя?
— Ты звал меня, не зная имени? — девушка остановилась и, отбросила темные пряди с лица. — Неосмотрительно с твоей стороны, ведьмак… не боишься?
— Не боюсь, — ответил Аврелий Яковлевич, вглядываясь в призрачное лицо. Было в чертах его тонких нечто знакомое. Было… будто бы видел он это лицо… не это, но весьма похожее.
Где и когда?
— Сил удержать тебя мне хватит.
Призрак надавила ладошками на стену и, когда та не поддалась, пожала узкими плечиками.
— Пожалуй, что хватит… но тогда зачем тебе имя? Ты и без имени допросишь.
И взгляд из-под ресниц… и темные, то ли зеленые, то ли серые глаза… опасно глядеть в глаза призракам. Аврелий Яковлевич с трудом заставил себя отвернуться.
— Сильный, — в голосе панночки послышалось раздражение. — Так зачем тебе мое имя?
— Чтоб знать, за кого Иржене свечи ставить.
— Даже так… совестливые ныне ведьмаки пошли. Что ж, мне таиться нечего… Януся Радомил. Так меня звали, пан ведьмак.
Радомил?
Уж не из тех ли Радомилов, которые…
…из тех, оттого и показалась Януся знакомой. Тот же аккуратный овал лица, высокий лоб и брови вразлет, и главное, глаза-омуты.
Древняя кровь.
— Никак испугался? — усмехнулась Януся, пальчиком проводя по стене, и та, прозрачная, задрожала.
— Нет.
Аврелий Яковлевич легонько ударил в бубен, и призрак поморщился, бросив:
— Прекрати. Хотела бы причинить тебе вред, не стала бы имя называть. Ты, помнится, беседовать желал… о чем же?
— О Цветочном павильоне.
— Дурное место, — спокойно ответила призрак. — Но я отвечу. Не по принуждению, а за услугу.
— Чего ты желаешь?
Договор с призраком — дело дрянное, но на сей раз чутье Аврелия Яковлевича молчало, знать, не мыслила покойная панночка Радомил подлости. А с другой стороны очевидно, что силком из нее много не вытянешь. Древняя кровь — она и в мире ином сказывается.
— Не бойся, не мести, хотя я и имею на нее право, — Януся встала напротив ведьмака и откинула длинные темные волосы за спину. Кожа на щеках ее вдруг потемнела, пошла пятнами. Изначально бледно-лиловые, с розовой каймой, пятна темнели, расползались причудливым узором. И кожа рвалась, сквозь разрывы росло черное волчье мясо.
Аврелий Яковлевич смотрел.
Ему всякого доводилось видеть, но и поныне человеческая жестокость вызывала недоумение.
— Скажи, я хороша? — Януся провела разъеденными ладонями по мертвому лицу. — Красива? Достаточно красива, чтобы умереть?
— Ты хороша, — Аврелий Яковлевич положил руку на прозрачную стену. — И действительно имеешь право на месть… «хельмова сушь»? Я верно понял?
— Верно.
— Сколько?
— Месяц, — она потрогала губы, которые от прикосновения рассыпались пеплом. — Она пила меня месяц… древняя кровь… сильная кровь…
Януся провела сложенными ладонями по лицу, возвращая прежнее обличье.
— Я не хочу мести, ведьмак. Я хочу справедливости. Найди ее.
— Найду, — Аврелий Яковлевич раскроил ладонь, и темная густая кровь полилась на пол. Она впитывалась в паркет, и символы на полу набухали краснотой. — Именем своим, телом и душой бессмертной клянусь, что найду колдовку, виновную в смерти Януси Радомил. А теперь рассказывай.
Он отряхнул руку, и порез затянулся.
— Ничего, если я закурю?
— Ничего, — Януся, сев на пол, скрестила ноги, и белое туманное одеяние ее рассыпалось. Она лепила из этого тумана наряды, меняя один на другой столь быстро, что Аврелий Яковлевич не успевал их примечать. — Кури. Мой жених курил трубку. Меня просватали за него еще в младенчестве… сколько тебе лет?
— Триста двадцать…
— Много… не устал жить?
— Ничуть.
— А мне было четырнадцать, когда меня не стало. Обидно. А еще я его любила.
— Жениха?
— Да.
Аврелий Яковлевич тоже сел, и кисет с табаком пристроил на колене, папироску крутил сам, умело, не просыпав ни крошки.
— Он был чудо до чего хорош… из рода Сапеских… Анджей его звали, Анджей Сапески…
На темных волосах Януси появился белый веночек.
— Тебе повезло, ведьмак, что ты нашел меня. Другие бы молчали. Другие боятся ее, в ее-то власти пребывая, а я…
— Древняя кровь…
— Именно…
…белые цветы, невестины, кружевным покрывалом ложились на плечи Януси.
— Он был красивым, — Януся закрыла глаза. — Он приезжал в отцовское поместье и привозил мне сладости. Он был старше на десять лет, но я вовсе не считала своего Анджея старым… тем летом нас должны были обвенчать. Я только и думала, что о своей свадьбе. Мне сшили платье… нравится?
Она поднялась на цыпочки, и босые призрачные пальчики Януси поднялись над полом. Она же крутанулась, раскрыв руки, и туман, облетая с ладоней, становился платьем.
Красивым.
Пусть давно уже вышедшим из моды. И юбки-фижмы, украшенные гирляндами парчовых розочек, с трудом поместились в ловушке. Тускло мерцал жемчуг, вспыхивали алмазы росой на лепестках из ткани, вились серебряные дорожки шитья.
Жесткий кружевной воротник обнимал тонкую шейку Януси.
И расходились от локтей пышные манжеты.
— Очень красивое платье…
— Я мечтала о том дне, когда надену его…
Призраки не умеют плакать. И платье облетело пылью, а пыль истаяла, едва коснувшись пола.
— В тот раз он приехал в гости с королем. Отец не слишком-то был рад, но разве можно было отказать Миндовгу? Я сказалась больной и заперлась в своих покоях. Я не показывалась никому, но она все равно увидела. Узнала… все говорили, что Миндовг сошел с ума, и отец даже подумывал, не поддержать ли ему королевича, но… никто не знал правды. Она была виновата.
